РАБОТАЯ над книгой, мы не раз слышали просьбу, а то и требование "дать примеры". "Поверьте, так будет убедительнее! - говорили наши сторонники. - Подчас один-единственный конкретный случай производит больше впечатления, чем десять страниц теории".
"И с чего вы все это взяли? - скептически хмурились уже не вымышленные, а вполне реальные оппоненты. - Факты! Где факты? Где человеческие судьбы, о которых вы столько рассуждаете?"
"За примерами дело не станет", - отвечали мы, но примеры упорно не желали вплетаться в ткань повествования. Может быть, потому, что за каждым из них не просто судьба, а трагедия или - в лучшем случае! - драма (что в детстве зачастую одно и то же) и нам подсознательно не хотелось сводить это к скупым строкам, которые часто в подобных "книжках с примерами" даже набирают петитом, чтобы выделить их дополнительность, а значит, второстепенность.
И очень скоро стало понятно, что нам придется написать вторую часть. Мы условно называли ее "Белой книгой", и название это так прижилось, что его не захотелось менять. "Белых книг" на свете было уже много: после Холокоста, Вьетнама, Чечни... Это будет "Белая книга" нового русского детства.
Причем мы намеренно оставляем в стороне великое множество совсем уж вопиющих случаев: не приводим биографии беспризорников, не пишем о тех, чье детство непоправимо исковеркали войны последних лет, о детях, растущих в так называемых "зонах социального бедствия" и с малых лет обреченных видеть агонию, поскольку они и их близкие - это "балласт, который должен уйти" (по запредельно циничному выражению одного видного социолога, поддерживавшего "шоковую терапию" гайдаровских реформ). В нашей "Белой книге" вы не найдете ни малолетних воров, ни убийц, ни профессиональных проституток. Мы специально выбирали детей из достаточно благополучных семей и немаргинальных слоев, чтобы подчеркнуть, как же худо обстоят дела, если даже благополучие теперь выглядит у нас так.
По правде сказать, нам не пришлось напрягаться. Стоило только посмотреть вокруг - и материала оказалось более чем достаточно.
Впрочем, если кому-то покажется, что мало, он может продолжить эту книгу сам. Жизнь, как любил выражаться наш последний генсек и первый президент, бесперебойно "нагнетает и подбрасывает".
Наташа
Наташа была тихой, покладистой девочкой. Вся в мать. Та тоже предпочитала пойти на уступки, лишь бы избежать конфликта. Поэтому жизнь в их доме протекала мирно и гладко.
Но когда Наташе исполнилось десять, в обществе начался психоз посредничества. Все кому не лень перепродавали вагоны сахара, цистерны спирта, фуры с консервами. Получалось в основном как в возникшем в то же самое время анекдоте, когда уже после заключения сделки продавец бежит на поиски товара, а покупатель не менее лихорадочно ищет деньги. Но азарт побеждал - и люди вновь и вновь гнались за химерой легкого обогащения. Слухи о чужих успехах роились, словно пчелы, и казалось, вот она, госпожа Удача! Только руку протяни...
Да что там слухи! По телевизору то и дело показывали молодых миллионеров, которые прямо заявляли, что сейчас только самый ленивый или дурак не делает деньги. Из чего угодно, хоть из воздуха! Помнится, был даже сюжет про парня, который за день наживал миллион - по тем временам целое состояние - и охотно делился опытом с "почтенной публикой".
Короче, в обстановке такого ажиотажа у многих, вполне естественно, "ехала крыша". "Поехала" она и у отца десятилетней Наташи. Но в отличие от маклеров, которые "торговали воздухом", не вкладывая в это дело ни копейки и мороча головы своим потенциальным партнерам, Наташин отец "вложился" основательно. Причем деньги были взяты в долг, и не у друзей - у тех просто не могло оказаться подобной суммы, а под проценты у ростовщика. Их тоже тогда расплодилось как грязи, и они вовсе не были похожи на беспомощную старушонку, увековеченную в известном романе.
Наташина мать узнала о происходящем, когда пришло время отдавать долги и на семейном горизонте замаячили угрюмые люди, от которых за версту несло уголовщиной. Поняв наконец, что к чему, эта кроткая женщина проявила железную волю. Решительно взяв инициативу в свои руки, она быстро продала прекрасную трехкомнатную квартиру, расплатилась с кредиторами, на остаток денег приобрела себе и дочери однокомнатную "хрущобу", а мужа выставила за дверь.
По нынешним временам - это еще "хэппи-энд". Могло быть гораздо хуже. Слава Богу, обошлось без трупов, без взятия ребенка в заложники и прочих моментов, которые вдруг в одночасье перекочевали из остросюжетных фильмов в нашу реальность.
Да, мать и Наташа, можно сказать, счастливо отделались. Но жизнь тихой женщины разбита, а девочка... Какие уроки она извлекла из случившегося? Попробуйте встать на место ребенка: вдруг, непонятно почему, лишиться и отца, и просторного, привычного дома, очутившись в какой-то клетушке, куда вдобавок ко всему заявляются полупьяные дядьки с угрозами (до того в квартире жил алкоголик, который потом исчез, и собутыльники подозревали, что Наташина мать его извела, чтобы завладеть квартирой)!
Желая уберечь дочь от лишних травм, мать не посвящала Наташу в подробности происходящего, не ругала отца. Но и это ей вышло боком. Впрочем, в подобных ситуациях куда ни кинь - всюду клин. Раздражение, копившееся в душе девочки, вылилось в конце концов на и без того затравленную мать. Наташа, вступившая к тому времени в трудный возраст, принялась обвинять во всем... ее!
У матери сдали нервы, она резко постарела, исхудала, на нее страшно смотреть. Сколько еще протянет, неизвестно, но вряд ли долго. Наташе - четырнадцать. Колючая, злая, циничная. Связалась с дурной компанией, часто не ночует дома. Курит, пьет, матерится, обожает "крутых". Готовая "невеста мафии".
"В гробу я вас всех видала!" - читается в ее прищуренных глазах.
Нашим западникам очень поучительно было бы поговорить с ней об уважении к собственности и к законам, которое нам сейчас так необходимо для построения правового государства.
Вадик
Мы повидали на нашем веку много детей, но такой нам повстречался впервые. Умные, ясные, добрые глаза - и полная неуправляемость. Он не мог посидеть спокойно ни минуты, все время куда-то рвался, что-то хватал, успевал за секунду сломать и бросить, тут же тянулся за новым предметом и опять бросал...
Бабушка даже не пыталась его остановить. Не потому, что ей это нравилось. Нет, она вся покрылась пунцовыми пятнами от стыда, ведь перед ней были чужие люди. И не просто люди, а специалисты - их обычно поначалу даже больше стесняются.
"Вы не думайте, он не всегда такой был, - вполголоса сказала бабушка, косясь на Вадика, который уже побросал на пол все, что было можно, и явно тяготился отсутствием новых идей. - Просто два года назад у него родители погибли, и с тех пор он как бешеный..."
Трудно сказать, что нас тогда насторожило: то ли еле заметная запинка при ответе на вопрос о причине гибели зятя и дочери, то ли непонятно откуда взявшиеся у ребенка, воспитываемого интеллигентной бабушкой, ухватки шпаны, то ли нечто еще более неуловимое, но оттого не менее реальное... Во всяком случае, мы, не сговариваясь, предположили, что отец ребенка был "новым русским". Причем не из детей партработников, a self-made man (человек, который пробился в жизни самостоятельно - англ.) перестроечного разлива: если и не настоящий бандит, то человек бандитской породы. Про бандита мы, естественно, спрашивать не стали, а про "нового русского" спросили. Только употребили более нейтральное слово - "бизнесмен".
"Как вы догадались? - удивилась бабушка. - Ведь по нам с Вадиком сейчас не скажешь, что мы еще недавно не знали счета деньгам. Ничего не осталось, все компаньоны забрали. Якобы за долги... На поминках били себя в грудь, обещали помогать, а сами..." Она махнула рукой и добавила: "Говорила я Вере, не доведет эта жизнь до добра..."
Ничего она особенного не сообщила, а у нас почему-то не осталось сомнений в том, что ее зятя и дочь убили...
Но предположить, что убийство было совершено на глазах у трехлетнего малыша, мы все-таки не могли. Слишком уж это выглядело мелодраматично, совсем как в кино. Бог знает, почему расстрелявшие машину убийцы пощадили ребенка. Может, впопыхах не обратили на него внимания, а может, не захотели брать лишний грех на душу. Тем более что они, судя по всему, достаточно хорошо знали это семейство.
После всего случившегося Вадик на полгода умолк, даже бабушка не могла из него выудить ни слова. Потом речь восстановилась, но зато поведение мальчика изменилось до неузнаваемости. И чем дальше, тем больше он походил на отца, храброго до безрассудства, отчаянно-своевольного, ни в чем не знавшего удержу и не сомневавшегося, что очень скоро целый мир будет у его ног. Разве это могло кончиться добром? Вадик еще и в школу не успел пойти, а бабушке уже мерещилась колония.
Да, но при всех этих страхах она вовсе не была уверена в том, что Вадика нужно окорачивать. Ведь сейчас такое время: чуть зазеваешься - затопчут.
"В наше-то время надо быть понахальней, понахрапистей. Из скромности шубу не сошьешь", - говорила эта скромная пожилая женщина.
И мы понимали, что она решает сложную проблему: что лучше - ребенок-зверь или ребенок-человек? С одной стороны, ее, конечно, волновала неуправляемость внука, а с другой - такими своими взглядами она фактически давала ему установку на агрессивное поведение. "Жили мы, как в сказке... Если б не это несчастье..." Она явно не связывала одно с другим, ей не приходило в голову, что такой исход был трагическим, но естественным завершением криминального образа жизни. Просто не повезло... Вы скажете: "А что, разве в советское время не было подобных случаев?"
Конечно, были, хотя вероятность их была ничтожна по сравнению с сегодняшней. И до Вадика, и после мы не раз сталкивались с детьми, осиротевшими в результате мафиозного убийства родителей. А уж слышали и читали об этом невесть сколько!
Но суть все же в другом. В том, что махровый криминал раньше был в махрово-криминальной среде, то есть на своем законном (случайная игра слов) месте. При всех смягчающих обстоятельствах воровство в сознании подавляющего большинства людей было злом, наказуемым как судом, так и судьбой. Даже мама или теща вора понимала, что сын (зять) получил за дело. И старалась изо всех сил, чтобы внук "не пошел по кривой дорожке". Конечно, их старания не всегда увенчивались успехом, но установка-то была - уберечь, удержать от греха. Знали, что ворованные деньги до добра не доведут.
Помните, как наставлял своего зятя Папанов из любимой народом комедии "Берегись автомобиля": "Тебя посадят - а ты не воруй!"
А вот как тридцать лет спустя наставляла старушка мать отставленного Александра Коржакова (цитируем по его книге "Борис Ельцин: от рассвета до заката"): "Если люди придут, посмотрят, как у тебя в квартире, а потом спросят: "На какие деньги мебель купил?", что ты, сынок, ответишь? Вы брали много, но надо было делиться, им тоже давать, может, тогда президент вас бы и не выгнал". Да, вывод вполне современный, "в духе реформ"!
Виталик
Недавно нам позвонил папа мальчика, с которым мы занимались несколько лет назад. "Вы, конечно, нас не помните..."
Родители наших бывших пациентов очень часто начинают разговор именно с этих слов. И бывает, в ответ мы мычим что-то неопределенное, но в данном случае прекрасно помнили, о ком идет речь. Если отрешиться от психолого-медицинской терминологии, Виталика правильней всего было бы назвать маленьким мерзавцем. Крови он нам в свое время попортил много - мы тогда были неопытны и от его выходок впадали в тяжелый пессимизм.
Папу мы тоже отлично помнили. Выраженно интеллигентный, начитанный, знающий массу посторонних для его профессии физика вещей, он вник в суть нашей работы с Виталиком так глубоко, как вникает не всякая мама. И этим нам очень помог. Через него мы смогли повлиять и на всю семью, так как Геннадий Аркадьевич пользовался авторитетом не только у жены, но и у тещи. Что, согласитесь, бывает нечасто!
Может возникнуть вопрос: почему же он тогда без помощи специалистов не мог справиться со своим пятилетним сыном? Он просто не очень хотел, пока не понял, что дело зашло слишком далеко. Виталик был поздним, единственным, а потому обожаемым ребенком.
Да особенно и некогда было отцу всерьез заниматься воспитанием! Он заведовал отделом в солидном научном институте, много времени проводил в библиотеке, ездил в командировки - в общем, был в расцвете творческих сил. Даже понижение экономического статуса в научной среде его нисколько не пугало. Этот человек был мастер на все руки и быстро нашел себе надежный приработок: занялся ремонтом пишущих машинок. Его жена говорила об этом с гордостью.
После окончания занятий с Виталиком мы еще какое-то время перезванивались, и все у них шло благополучно. Поведение ребенка выровнялось, родители были довольны.
Однако встреча через пять лет, в 1996 году, вызвала у нас настоящее потрясение.
В кабинет вошли не просто сильно повзрослевший мальчик и немного постаревший мужчина. Перед нами стояли другие люди. Виталик, который был подвижным, как ртуть, превратился в тихое и будто покрытое ледяной коркой существо. Даже его огромные голубые глаза напоминали заиндевелые окна. А отец в свои 55 лет выглядел стариком. Нет, он вовсе не был седым, беззубым и сгорбленным. Но он был каким-то потухшим и иссякшим.
Разговор начался с троек по математике, но нас не оставляло впечатление, что отец пришел не ради школьных проблем.
Догадка подтвердилась. Рассеянно выслушав наши советы, он заговорил о себе. Это был сплошной монолог, прерывавшийся его же раздраженными репликами в сторону двери, когда в нее просовывалась голова маявшегося в коридоре Виталика: "Не мешай!.. Подожди!.. Оставь нас в покое!"
Выяснилось, что он давно не работает в своем институте, да и институт тот уже полтора года как закрыли. Пишущие машинки теперь не в ходу, а специалистов по ремонту компьютеров и без него достаточно... Отношения с женой испортились настолько, что хоть он и живет с ней под одной крышей, но брак распался. Зато мальчишку видит. Правда, не каждый день. Почему не каждый? Да потому что после ночной работы приходится целый день отсыпаться. Проснешься к вечеру, а Виталику уже пора в постель. Ну, ничего, зато следующий день можно целиком посвятить сыну. Так что работа в общем-то удобная, грех жаловаться...
Произнеся последние слова, Геннадий Аркадьевич так сгорбился и опустил глаза, что у нас не хватило духу спросить, какая же это работа. Но он после небольшой паузы прояснил ситуацию сам: "Я в ночном казино работаю. Швейцаром". А потом добавил совсем уже еле слышно: "Если б вы знали, как это унизительно... нет, не подавать им пальто... и даже не то, что их спьяну рвет по углам... К этому можно привыкнуть... Но чаевые - не могу!"
"Папа! Пойдем домой! Я хочу домой!" - неожиданно резко крикнул, распахнув дверь, Виталик.
И мы вдруг увидели его прежним. Только на ожившем лице было написано не капризное, стихийное своеволие, а вполне понятный протест. Он не желал, чтобы отец рассказывал кому-то о своем унижении.
Геннадий Аркадьевич понял это и начал торопливо прощаться. А в дверях, спохватившись, достал коробку конфет и сказал: "Мы ведь на самом деле с 8 Марта вас хотели поздравить. А математика - это дело десятое. Не всем же быть Лобачевскими! Вот, попейте чаю... Мне сказали, вкусные... Пока что мы еще можем себе это позволить. Счастливо, рад был повидаться. Сынок, попрощайся!" Но тот ушел не простившись.
Единственный и неповторимый?