Лицо Ольги Артемьевой тебе наверняка знакомо.
Ты видел ее в рекламе. Ты любовался ею в клипах. Ты замечал ее в журналах. Оля - одна из лучших моделей агентства
FACE FASHION, но если бы на этом все заканчивалось, Молодой не стал бы тебя отвлекать.
Дело в том, что кроме лица и фигуры (которые многие считают идеальными) у нее есть слог. У писательницы Артемьевой уже вышла отдельная книга и масса сборников. У поэта Артемьевой много новых стихов. Стоит лишь добавить, что недавно в семье Артемьевых стало одним писателем больше: к издаваемой и уже признанной дочке добавилась талантливая мама, которая недавно выпустила первую книгу.
Молодой будет пристально следить за Олей и ее семейством.
Русское дикое лицо. Когда он улыбнулся, Борис увидел безумную юродивую улыбку с золотыми зубами. "Вот она, Россия. Началось", - устало подумал он. И с этого момента все встало на свои места. Путь от аэропорта был долгим, снежным. Только редкие фонари освещали лохматые растущие вдоль дороги деревья, заборы перед ними. Потом новостройки - так назывались дома, построенные в 70-е годы. Автомобили, в основном "волги" и "жигули", грузовики всех мастей, рекламы суровые, российские. Welcome - добро пожаловать. И небо черное зимнее московское, без луны, без звезды, не освещающие дорогу путнику. И снежинки грязными хлопьями-каплями, летящими в бездну, в воронку, где было начало и конец, где была жизнь тоже.
Они прилетели в Москву. Сели в машину, которая повезла их с Людой домой из аэропорта. Шоферюга был веселый мужик с золотыми зубами и дурацкими анекдотами. Борису не понравилось, что она села на переднее сиденье рядом с шоферюгой, молодым и болтливым. Он ее ревновал, хотя знал, что она специально подзадоривает его своим смехом. На заднем сиденье было невозможно поместиться вдвоем - слишком много было чемоданов у них. Не все влезло в багажник. Пока они ехали, Борис все больше злился и дулся, а Люда радовалась снегу, Москве, в которую она стремилась всем сердцем, хоть и говорила по-русски с французским акцентом.
- Посмотри, Боря, - мило картавила она, - настоящая зима, - и ее лицо светилось от счастья. Она приоткрыла окно, закурила, и снежинки полетели в машину. Борису стало холодно. Его раздражала Люда, ее веселое настроение, даже слишком этот ее сладкий запах духов в машине и, в конце концов, сигарета.
- Ты опять куришь? - он постарался сказать это спокойным голосом. Глаза шоферюги блеснули в зеркале. Видно было, что ему тоже весело, как и Люде, как будто это настроение объединило их. Его, Бориса, красавицу-жену, изысканную Люду, и этого ужасного, вульгарного...
- Ну вот, значит, заходит этот мужик с похмелья утром на кухню, а там теща писает в кастрюлю с борщом, - продолжил он свой бесконечный анекдот. Обернувшись, взглянул через плечо на Бориса, ожидая реакции. И за эту секунду, хотя никто не ожидал того, что произошло потом, машину как-то резко развернуло вокруг своей оси и крик, который Борис почему-то принял за свой. Кричала Люда. И два огромных желтых глаза грузовика летели на прямо нее... Когда он очнулся в больнице, врач сказала ему, что Люда погибла вместе с шофером, сразу, не мучаясь.
- Вы скоро сможете поехать домой, - говорила врач, не глядя на Бориса. Она что-то писала на бумаге. - Вас осмотрели, у вас нет никаких травм. Только царапины. Удивительно, вам повезло. Денек можете побыть у нас.
Дальше он уже не слушал.
Когда хоронили Люду, ее нельзя было узнать из-за грима, который наложили, чтобы не было видно шрамов и царапин по всему лицу. Какие-то люди, какие-то родственники, знакомые приехали на кладбище и что-то говорили Борису, всматриваясь в его лицо и не глядя в ее, Людино, молча клали в гроб цветы.
Родители Люды стояли особняком. Мать, невысокая русская женщина, плакала как-то совсем по-русски. Хотя ни она, ни ее родители никогда не были здесь, в России, прежде. Они были из первой волны эмиграции. Отец француз, пожилой мужчина, молчал все время, подошел к гробу и поцеловал Люду в лоб, посмотрел на Бориса. Он всегда был против этого брака. Опустил глаза, пошатнулся и пошел к жене.
Они улетели в Париж в этот же вечер. Мать плакала и что-то говорила о том, что Борису надо держаться. Отец только пожал по-мужски ему руку.
За окном моросило. Был включен газ на кухне. Все было съедено. Холодильник был пуст. Только тревожные звуки проезжающих машин вмешивались в его пустоту. Раздался звон разбитого стекла. Он уронил на кафельный пол недопитую бутылку.
Надо было встать и надеть брюки. Деньги еще не кончились, и Борис позволил себе поразмышлять о том, что же будет дальше. Он встал, кашляя, вытер правой рукой рот и, тяжело дыша, одел себя. Резко захлопнув дверь, вышел на улицу, грязную, вечернюю. С машинами, людьми. Увидел себя в отражении витрин. И осознал, как опустился. Из-под куртки была видна грязная, давненько не стиранная рубашка. Брюки мятые. Он шел по лужам, не смотря по сторонам. Вокруг не было ни души. Только люди, люди.
Раздалось какое-то пение. Музыканты играли в подземном переходе, громко, зябко. Было очень светло, как в аэропорту на Рождество или в больнице. От всей этой поющей, гремящей команды и от яркого света появилось желание скрыться, исчезнуть. Рядом продавали шоколадные конфеты родом из детства. И нищая слепая женщина, которой сколько ни дать - все мало. Она так и говорила после того, как слышала брошенные ей деньги: "Мало".
Он прошел сквозь этот балаган. Быстро, так, чтобы не успеть задуматься обо всем увиденном. "Хорошо, что не тошнит", - думал он.
- Дай сигарету, - сказала цыганка.
Он полез в карман, достал пачку, оттуда сигарета белая. Не хотела доставаться. Или руки очень тряслись, тоже никуда не годные.
- Вот, пожалуйста, возьмите, - сказал Борис.
- Дай, деточка, прикурить.
- Нет у меня зажигалки.
- Прикури мне, деточка, как же.
- Ладно, - долго копаясь в карманах. - Есть. Красная длинная зажигалка.
Цыганка вдруг схватила за рукав, да так, что Борис оцепенел.
- Ты болен, - она не смотрела в его руку, а водила указательным пальцем по ладони. - Болезнь в тебе смертельная, - будто увидев что-то страшное, отшатнулась она от Бориса. - Иди, иди, молодой, красивый.
Борис полез было в карман за деньгами.
- Нет, - как безумная закричала цыганка. - Смерть вокруг тебя, смерть, - кричала она вслед.
Он копался в себе. Это его мучило. Это его пугало. Мысли о болезни, скрытой, не выявленной, которая сидит в нем. Борис узнал о ее существовании, почувствовал ее ростки в себе. "Грех, гадость. Не пугай судьбу", - говорила ему раньше мама. Но судьба сама привела его к цыганке. Он хотел о чем-то знать. Во сне он увидел себя, больного, в оспинах, священника рядом с кроватью. Проснулся мокрый, в поту, с потребностью, надобностью сходить в церковь.
По утренней осенней слякоти, в дрянных ботинках, пришлось дойти до метро. Все давалось с трудом. Борис проехал несколько остановок на метро до "Парка культуры".
- Тварь поганая, дрянь, ах сука, укусила.
Пьяный бомж бил палкой жалкую костлявую собаку.
- Вот тебе, чтоб ты знала, ах тварь, ах сука.
Боря остановился, прислушался, и ему стало больно, очень больно, так, как будто били не собаку, а его.
Бомж разорялся, бил по костям, по черепу. Собака была очень худая, кожа да кости. Она кричала. Было семь утра, и люди сонные: рабочие, секретарши и последние любовники - возвращались домой утренним поездом.
- Прекрати, - закричал вдруг Борис не своим, внятным, голосом. - Отпусти ее, отдай, - он кинулся к бомжу и ударил его в грудь. - Отдай мне ее.
Бомж упал на мраморный метровский пол. Схватясь за голову, начал по нему кататься.
- Дяденька, ты что, дяденька. Это же сука, дяденька. За что?
Борис взял собаку мокрую, полумертвую на руки. Она положила свою голову на его грудь. И тельце ее билось из последних сил.
По дороге в церковь собака хрипела...
Борис прижал ее к своему сердцу сильнее. Он хотел ей жизни. Она лизнула ему руку в ответ, тихонько.
- Милая моя, маленькая. Подожди, сейчас мы скоро. В церкви будет хорошо, и мне, и тебе. Там свечи и люди. Мы согреемся. Мы успокоимся.
Пошел дождь.
- Мы идем туда, куда я раньше часто ходил. Храм Николы в Хамовниках. Очень красиво, - говорил Борис уже сам с собой. - Ты выживешь, - шептал он собаке. - Мы почти пришли. Вот она, красавица, вот ее колокольня, вот ее купола. Ты только взгляни.
Странно, но даже нищих не было у входа, у калитки, у дверей. Он дернул дверь одной рукой, другой держал собачку.
Табличка "Закрыто".
- Малышка, нам нужно подождать здесь недолго.
Борис сел на лавку и тихо начал "Отче наш". Чем дольше он сидел, тем спокойнее ему становилось. Он молился, и исчезал утренний страх перед болезнью. И мертвая собака на руках не пугала его больше.
В какой-то момент он понял, что очень долго просидел на лавке у церкви. Но счет времени потерял. Он оставил дома часы.
- Наверное, уже восемь, - думал Борис. Он оглянулся, но никого не было рядом, чтобы спросить, узнать время.
- Интересно, когда же откроют калитку, - сказал он собаке. Сердечко ее стучало быстро. И Борис решил посчитать, сколько же пройдет времени. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7... В минуте 60 секунд, так я узнаю... Сердечко собаки билось в такт, или Борис считал уже механически. Сначала вслух, потом про себя. Как в детстве овечек и собак...
Когда Борис проснулся, Люда продолжала болтать и смеяться над шутками шоферюги.
- Друг, останови машину, - громко и уверенно сказал Борис. - Мы лучше чемоданы на переднее сиденье положим, да, Люд?
ЧУМовая любовь