20 МАРТА великому пианисту Святославу Рихтеру исполнилось бы 86 лет. Своими воспоминаниями о Светике - так обращались к Маэстро близкие друзья - согласилась поделиться Вера Ивановна ПРОХОРОВА.
***
МЫ ПОЗНАКОМИЛИСЬ со Славой в 1938 г. в доме Генриха Нейгауза, у которого учился Рихтер. Генрих Густавович был женат на моей тетке. А Светик, приехав в Москву из Одессы и поступив в Консерваторию, был прописан в их доме.
Как весело и интересно мы жили! Устраивали вечера, играли в шарады. Когда негде было спать, Светик абсолютно спокойно ночевал под роялем, рядом с собакой Альмой. Он вообще обожал животных. С той же Альмой, например, мог делить пельмени и шутливо обижаться на нее: "Отдай, это мой пельмень".
А однажды, много лет спустя, пришел сильно расстроенным. "Что случилось?" - спрашиваю. "Ты знаешь, - отвечает он, - мне рассказали, что режиссер Тарковский для своего фильма сжег живую корову. Я его ненавижу! Только нечеловек мог пойти на такой зверский поступок! Если он не смог найти других средств, чтобы вызвать необходимые эмоции, значит, у него нет таланта. Я больше не желаю слышать его имени!"
***
В НАЧАЛЕ войны Нейгауза как немца по национальности арестовали. Через несколько дней после его ареста пришли с повесткой к Рихтеру. Когда в дверь позвонили, он принимал ванну. Мила, дочь Генриха Густавовича, передала ему эту бумагу прямо в ванну. "Здесь написано: "Лихтеру явиться с вещами, - обратился Светик к пришедшему, не вылезая из воды. - А я Рихтер и никуда не пойду". Так посланец и ушел ни с чем. А Святослав переехал в нашу коммуналку, и больше его никто не трогал. Наверное, на Лубянке было не до него. Хотя мы всю войну не ложились спать до 4 часов утра - именно в это время обычно происходили аресты. Сколько мы книг за это время перечитали - и Мольера, и Шекспира, и Ибсена.
Много лет спустя Рихтеру, уже знаменитому на весь мир пианисту, во время гастролей по Германии говорили: "Вам, наверное, приятно видеть на вашей родине великую реку Рейн". А он отвечал: "Моя родина - Житомир, и Рейна там нет".
***
ОСНОВОЙ его основ была абсолютная непосредственность и связь с природой. Он был как человек периода Возрождения. Периода, когда после веков темноты, устрашения и аскетизма вдруг просыпалась любовь. У Светика было чувство абсолютного равенства с людьми. Когда он видел женщину, моющую полы, тут же бросался ей помогать. А если его звали в гости мои соседи по коммуналке, Святослав никогда не отказывался. "Ваша жареная картошка бешено вкусная", - благодарил он за угощение.
Очень любил гулять, мог пройти километров 50 пешком. Однажды, прогулявшись, он решил искупаться. И пока плавал, у него украли рубашку. Делать нечего, вышел из воды, надел брюки и отправился на станцию. А там какие-то рабочие сидели и выпивали. "Ты чего голый-то ходишь? - обратился к Рихтеру один из них. - Иди выпей с нами. И возьми вот мою тельняшку. А то как ты в Москву поедешь?" И Святослав выпил вместе с ними, надел тельняшку, поехал в ней в Москву и потом очень переживал, когда ее выбросили.
Рихтер смертельно боялся, когда им начинали восхищаться. Тогда он замыкался и лишь вежливо улыбался в ответ. А на друзей, которые бросались перед ним на колени, даже обижался. "Ну почему они так себя ведут? - недоумевал он. - Мне это так больно!" Когда один из поклонников неожиданно принялся целовать ему руки, Светик, по его словам, чуть не завизжал от ужаса и в ответ... бросился целовать руки этому человеку.
***
ТЕРПЕТЬ не мог пустых разговоров. У меня был знакомый композитор, который часто приходил в гости и часами что-то рассказывал. "Почему он к тебе ходит? - спрашивал он меня. - Интересно с ним разговаривать? К чему это? Вот увидишь, он тебя посадит". Я, разумеется, не обращала внимания на эти слова. Но прошло не более двух лет, и меня по доносу того композитора арестовали и посадили.
Никогда не забуду, как в один из дней меня вызвал следователь: "Ну, враг (так звали энкавэдэшники Рихтера) совсем обнаглел. Вот телеграмму прислал". И прочел мне телеграмму: "Москва. Лубянка. Прохоровой Вере Ивановне. Поздравляю с днем ангела".
***
СВЯТОСЛАВ не боялся ничего. Во время гастролей в Тбилиси его поселили в одном номере с другим музыкантом, кажется, флейтистом. Перед репетицией Светик пошел погулять, а вернувшись, не смог войти в номер: никто не открывал. Тогда он постучал в соседнюю дверь и попросил разрешения пройти в свой номер через окно. "Да пожалуйста. Только ведь это шестой этаж", - предупредили его. Но Светик совершенно спокойно залез на карниз и прошел к себе в номер. Я потом спросила его, неужели совсем не было страшно. "Мне - нет, - ответил Рихтер. - Испугался сосед. Он был с какой-то дамой и, когда я появился со стороны улицы, жутко испугался".
У него всегда было ощущение, что ничего не случится. Словно он был в дружбе со всеми элементами жизни, природы.
***
РОДИТЕЛИ Славы во время захвата Одессы фашистами оставались в городе. За несколько дней перед сдачей города им предложили эвакуироваться, но мать Светика - Анна Павловна Москалева - уезжать отказалась. Из-за того, что с ними не разрешили взять некоего Кондратьева, парализованного инвалида, за которым женщина долгие годы ухаживала. Тем самым она подписала мужу смертный приговор: как это так - немец и не хочет уезжать накануне прихода фашистов? И отца Светика, по слухам, вместе с другими оставшимися немцами погрузили на баржу и утопили. А мать... вышла замуж за Сергея Кондратьева, который на самом деле оказался чуть ли не Бенкендорфом, много лет скрывавшим свое подлинное имя и потому 20 лет притворявшимся парализованным. И уехала с ним в Германию. Впоследствии Кондратьев даже взял фамилию Рихтер. Светик рассказывал, что ему стало дурно, когда, приехав много лет спустя к матери, он увидел на дверной дощечке "С. Рихтер".
Они встретились в начале 60-х. На мой вопрос о том, как прошла встреча, он ответил: "Мамы больше нет. Маска. Мы поцеловались - и все". Он потом ездил на ее похороны. А вернувшись, сказал: "Ты же знаешь, что мама умерла очень давно".
Мама была для него всем - и подругой, и советчиком, и образцом нравственности. Ее предательство было для него крушением веры в людей, в возможность иметь свой дом. Эта трагедия повлияла на всю его дальнейшую жизнь. "Да, у меня не может быть семьи, только искусство", - решил он. Но все равно радовался жизни. Не зря же его называли "солнечным человеком".
Причуды гения
БОЛЬШЕ всего Рихтер не любил разговоры о деньгах. Если, позабыв об этом, вы все же углублялись в запретную тему, он постепенно мрачнел, тускнел и в конце концов вовсе терял интерес к дальнейшей беседе. Зато мог часами говорить о музыке и музыкантах, о поэзии, живописи, театре, о природе.
ГДЕ-ТО в конце 70-х мы с женой оказались в Дрездене. Наши немецкие друзья сообщили, что в ближайшие дни неподалеку, в Мейсене, объявлены концерты Рихтера. Все билеты давно проданы, и попасть нет никакой возможности. Пытаемся выяснить, где остановился Маэстро. Звоним, трубку, естественно, берет Нина Дорлиак - жена Рихтера. (Дело в том, что Рихтеру казалось странным разговаривать с человеком, не видя его лица, и поэтому он предпочитал пользоваться телефоном исключительно с посторонней помощью.) Обо всем договариваемся и через три часа встречаемся на автостраде, ведущей из Дрездена в Мейсен.
Мейсен кажется уснувшим: ни тебе машин, ни прохожих. А время-то - всего 19 часов. По мере приближения к средневековому замку на нашем пути начинают попадаться первые пешеходы. А уж когда въехали в ворота, здесь нас встретила толпа меломанов, "вооруженных" самодеятельными транспарантами и плакатами с просьбой поделиться билетами на концерт на любых условиях. Из афиш узнаем, что Святослав Рихтер и Андрей Гаврилов предлагают за четыре вечера прослушать 16 фортепьянных сонат Генделя. На деле это выглядело так: первый и третий день играл Гаврилов, Рихтер же сидел рядом с ним и перелистывал ноты. Во второй и четвертый раз они менялись ролями. Но надо было видеть - именно видеть! - с какой неподдельной заинтересованностью великий Рихтер помогал молодому пианисту. И до чего же скучал затем Гаврилов, перелистывая ноты Рихтеру! Правда, Святослав Теофилович этого не замечал: он постоянно был занят не собой, но музыкой...
Во время одной из наших встреч речь зашла об эмиграции. И я откровенно спросил у Святослава Теофиловича, почему он в свое время не остался на Западе.
- Вот именно - в свое время, - уточнил Рихтер. - Возможно, я бы мог тогда стать первым. Но меня опередили другие. А быть вторым - я к этому никогда не стремился...
В том-то и прелесть Рихтера, что он к себе самому умел относиться иронически. Подозреваю, он догадывался, что значило его искусство не только для меломанов Большого зала Московской консерватории. Потому он после успеха почти во всех столицах мира и объездил забытые Богом места, куда не доезжали даже доморощенные факиры и шпагоглотатели. И в России, и за ее пределами. Такой уж, простите, был он оригинал. Одним это казалось причудами гения. Другие понимали, что дело вовсе не в причудах. Рихтер так ощущал свое предназначение, свою миссию, свой долг перед обществом. Он не любил не только телефон, но и магнитофонные записи и пластинки - вообще все механическое казалось ему неестественным, ненатуральным, мертвым, враждебным живому искусству. При этом учтите: Маэстро никого не призывал следовать своему примеру. Он делал лишь то, что считал нужным, потому что был Рихтером.
Владимир Винокур : три раза между жизнью и смертью