С любимым актером миллионов поклонников театра и кино и тысяч наших читателей Александром Ширвиндтом мы встретились перед спектаклем "Привет от Цюрупы", в котором мой собеседник играет на пару со своим закадычным партнером Михаилом Державиным.
МИХАЛ Михалыч, который уже начал готовиться к спектаклю, вежливо вышел из гримерки (коллеги-друзья делят одну грим-уборную на двоих), Александр Анатольевич закурил свою знаменитую трубку и первым спросил:
- Для какой рубрики мы пишем интервью?
- Для рубрики "Личность". Кстати, для вас личность - это что?
- Это человек, отличающийся от массы человекоподобных.
"У меня еще все впереди"
- Вы себя когда почувствовали личностью?
- Я? А я еще не почувствовал. У меня все впереди. Потому что если ты себя уже почувствовал личностью, то можно завязывать. А так вроде бы еще есть какие-то надежды личностного плана.
- Не думаете, что заниженная самооценка идет во вред?
- Конечно. Лишняя скромность... Хотя, с другой стороны, сегодня вокруг такое количество псевдоличностей, что лучше подождать, чтобы потом не было ни у кого сомнений.
- Чем вы платите за талант?
- Как правило, им же. Что такое расплата? Это исчезновение какого-то количества - будь то деньги или здоровье. Когда чем-то расплачиваешься, то этого, по логике, остается меньше. Есть клетки, которые восстанавливаются, а есть те, которые не восстанавливаются. Так вот талант - невосстанавливаемая вещь. Когда его слишком тратишь, то начинаются пробуксовки, понимаешь?
- Значит, не надо сильно его тратить?
- Надо тратить осторожно.
- У вас есть спектакли, в которых вы осторожно тратитесь?
- Нет. Щадящего режима нет. Другое дело, что есть разные периоды творческого существования, понимаешь? Есть премьеры (не обязательно театральные). Всякая премьера - это одна затрата. А уже когда начинаются рядовые представления, то уже, естественно, другое. Вот мы с покойным Андрюшей (Мироновым. - Авт.) много раз играли "Фигаро". И в каждом случае надо было не тушить, а искать волнение, чтобы оно не было техничным, чтобы не возникало пробуксовки. Поэтому мы всегда провоцировали друг друга на импровизацию, чтобы открылся живой глаз.
- После его смерти сняли спектакль?
- Конечно.
- А это правильно, на ваш взгляд, после смерти актера снимать с репертуара все спектакли, в которых он играл главные роли?
- Все зависит от значимости конкретного человека в этом произведении. Сталин, кажется, говорил, что незаменимых нет? Так это все бред. Чтобы высоко не летать, возьмем нашу, театральную, специфику. Есть спектакли, которые физиологически связаны с определенными личностями. "Фигаро" был спектаклем Андрея Миронова.
- А какой спектакль вы считаете своим?
- У меня, знаешь, биография довольно витиеватая. Я начинал в Театре Ленинского комсомола, когда Эфрос был главным режиссером. Счастливый был период. Я играл несколько спектаклей, которые после нашего ухода из театра погибли. "Снимается кино" Радзинского, булгаковский "Мольер", "Чайка", в которой я играл Тригорина. Спектакль по Арбузову "Счастливый день счастливого человека", сделанный Эфросом специально на меня. В Театре сатиры - тот же "Фигаро", "Горе от ума".
- Как можно сказать про вашу жизнь - счастливые дни несчастливого человека или несчастливые дни счастливого человека?
- М-м-м... Я бы тут сделал фифти-фифти, пятьдесят на пятьдесят, понимаешь. Иначе получится или упадничество какое-то, или абсолютный кретинизм.
- Вы в случае неудачи ругаете себя или щадите? Самоедство вам свойственно?
- Да. Но человеческая натура так соткана, что всегда ищешь оправдательные причины.
"Счастье - придуманное понятие"
- А что вы думаете о счастье? Оно вообще существует?
- "Любовь, счастье, оптимизм". Все это... Все это какие-то придуманные понятия, которые, когда начинаешь опускать на грешную землю, не знаешь, за что зацепить. "Я - счастливый человек!" Что это такое? Не понимаю! "Я люблю!" Что это?
- Довольный жизнью, наверное.
- Довольный - не значит счастливый. Поэтому все эти глобальные параметры... Вы - звезда, а вы - не звезда. Кто это определяет? Сейчас сонмище этих звезд.
- Время определяет.
- Да, время беспринципно. Цензуру отменили, да? Сейчас свобода свободы. Но ею надо уметь пользоваться и понимать, что в цензуре существует корень слова "ценз". Если "уру" отнять, то "ценза" нету. А есть вкусовщина, которая, к сожалению, на 90% базируется на безграмотности, случайности.
- В вашем спектакле "Привет от Цюрупы" Искандер подметил, что большинство русских слов содержит корень "вор". Ворона, творчество, творюга.
- Нет, это мы сами придумали. В этом спектакле вообще много нашего хулиганства. Мы очень боялись, что Искандер заметит и будет ругаться. Но Искандерчик - архинаивный как зритель и полный мудрец - ничего не заметил и был уверен, что все это написал он.
- Вы возили этот спектакль в Америку. Там понимают наш юмор? Ведь те, кто уехал из бывшего Союза, стали другими людьми.
- Какими другими? Все сидят и смотрят только программу "Время". Некоторые даже язык не собираются учить. Пусть, говорят, американцы учат наш. Играют в домино и спрашивают друг друга: "Шо там слышно?"
- А вы политические новости обсуждаете?
- Бульварно. Чтобы восклицать о чем-нибудь "ох" - такого нет. Каких-то симпатий и антипатий тоже нет.
- Вы так и не сыграли Остапа Бендера. Все еще хотите?
- Хочу, хотя, точнее будет сказать, хотел сыграть. Всю жизнь я хотел сыграть Кречинского и Остапа Бендера. Из всего мирового репертуара. Но ни то, ни другое не получилось.
- А почему?
- Мы же народ подневольный.
- Но вы ведь еще и режиссер. Взяли бы и поставили для себя спектакль.
- Редко получается хороший спектакль, когда ты и ставишь его, и играешь в нем. Это разные профессии. Несовместимые.
- Чем вы живете, кроме училища и театра?
- Сейчас думаю над одной пьесой. Но, как это принято говорить журналистам: "Мы, артисты, - народ суеверный". Я не очень суеверный. Но пока дело не сделано, что трепаться?
"Будущее не планирую"
- Вы свободный человек?
- Сейчас, в общем, да. Нет такого, чтобы вывесили приказ на стенке - и я должен против своего желания идти репетировать.
- Читать время есть?
- В связи с тем что утренняя бессонница существует, читать приходится. Что читаю? Что попадется под руку. Утром встаешь, к стеллажу подходишь, ой - Вольтер. Ну-ка, что у него? Или Пушкин, или Набоков. Нет, тяжелое, сейчас упадет на голову. Возьму-ка я потоньше томик. Так что такого, чтобы: "Ой, надо перечесть Бунина", - нет. Иногда нахожу что-то на даче - она у меня старинная, 35-го года постройки. Эти книги даже не переиздают в нашу пелевинскую эпоху.
- Вы читали Пелевина?
- Попытался. Не понимаю, что за шум вокруг его имени. Если это эталон, то...
- Я недавно общался с вашим другом Марком Захаровым. Так мне показалось, что он много читает о йоге. Вы не читаете такой литературы?
- Не читаю. И не знаю, когда читает Марк, потому что когда мы вырываемся с ним за город немножко подышать, никакой такой литературы он не читает. И даже не говорит об этом. А если бы стал говорить, я бы его госпитализировал. Благо, что больница рядом. Что мы делаем на даче? Немножко пьем, играем в покер. Замечательная расслабуха. Гуляем, от нас всегда куда-то бежит или к нам бежит Радзинский. Как живой укор. Зимой, летом, осенью он либо на лыжах, либо просто в кедах куда-то бегом.
- Вы что-то делаете, чтобы быть в форме?
- А это как заложено. Я вот преподаю, у меня курс, меня любят дети, я считаюсь хорошим педагогом, играю, у меня семья, машина, на которой я еще езжу сам и хоть иногда засыпаю, но пока обхожусь без водителя, могу съездить на рыбалку.
- Жизнь вас живет или вы ее?
- Она меня, скорее.
- Верите в то, что все предписано?
- Не очень верю в судьбу. Но вынужден признать, что если стезя существует, то резко ее менять опасно.
- Будущее планируете?
- Нет. Чтобы было так, как у Славы Ростроповича, у которого на 13 лет все расписано вперед, я не хочу. Хотя, наверное, было бы шикарно открыть книгу, посмотреть, скажем, 6 октября 2008 года и сказать журналисту: "Нет, я в этот день занят".
ИМЯ В ИСКУССТВЕ. Евгений Матвеев: "Хочу, чтобы тетя Дуся и дядя Вася меня понимали"