КОГДА я смотрю очередной выпуск новостей, полный крови и смерти, думаю: как быть, когда в твой родной и мирный город вдруг приходит война? Как смириться с тем, что лучший друг и сосед вдруг становится смертельным врагом? Как сопротивляться бедствию, не поддаваясь искушению насилием, сохраняя Бога в сердце и поступках?
И тогда я вспоминаю своего старшего друга - заведующего отделом истории средних веков Абхазского государственного музея Ермолая Кесуговича АДЖИНДЖАЛ, с которым меня свела журналистская судьба в апреле 1993 года, в дни грузино-абхазской войны. При знакомстве меня поразило сходство старого ученого с Хранителем музея из фильма "Белое солнце пустыни": кроткий взгляд, очки, бородка. И тогда он рассказал мне свою простую и невероятную в своей правдивости историю.
- КОГДА в наш город вошли грузинские солдаты, по всему Сухуми начались пожары и грабежи. Люди так ужасно грабили! Двое ребят выносили водку из магазина прямо ящиками, говорят: "Возьми ящик, пригодится!" Не так мне, наверное, надо было сказать, но я ответил: "Нет, я Бога боюсь". Пришлось от них убегать, и я понял, что надо выбираться из города. Но вскоре опять побывал в Сухуми - по заданию нашей разведки. Знакомые старушки мне дали очень важный материал - про аэродром, расположение войск. Я его спрятал, извините, сюда - за резинку - и вернулся к своим уже как настоящий разведчик. И, знаете, такой гордый был: теперь, если даже и убьют, успел что-то полезное сделать!
Месяца через два я опять перешел через линию фронта - речку Гумиста, потому что надо было окна в нашем музее забить. В городе узнал, что многих людей надо спасать, и я начал провожать их к броду. Кроме нас там и другие пытались перейти, только не сумели, потому что их заметили грузинские гвардейцы и начали обстреливать.
Возвращался уже вечером. За мостом две машины стояли с гвардейцами. Кричат по-грузински: "А ну, иди-ка сюда!" Подхожу, говорю по-русски: "Здравствуйте". Один тоже по-русски спрашивает: "Какой ты нации? - и добавил нехорошие слова. - Что это ты ходишь туда-сюда?" Я не мог скрыть, кто я, это же легко проверить: "Абхаз я, ребята".
Они измученные, наверное, были - ведь целый день там сидели - и на меня озлобленные: "А, ты абхаз, это вы чеченцев привели!" В общем, начали бить сильно палками, ногами, ножом колоть. Дождь пошел, я стал таким грязным, как обезьяна, - весь в крови и грязи. Потом вывернули карманы и нашли письмо на английском языке, которое из Голландии пришло нашему сотруднику, а я его взял перевести. Вот это-то письмо меня и спасло.
Спрашивают: "Что там?" Я подумал: если скажу, что по истории Абхазии, еще хуже будет, этого они больше всего боятся. Отвечаю: "Это по работе, я завотделом музея". Они решили доложить своим, забросили в машину, повезли туда, где люди арестованные. Я сознание потерял, пришел в себя, когда стали мокрым полотенцем по лицу бить и за волосы по стенке возить, как бы круг такой из крови рисовать. Рядом были две девочки-армянки с отцом, матерью и бабушкой. И эти молодые ребята из Кутаиси так ужасно себя вели, так к этим девчонкам приставали - вообще невозможно было! Я не мог стоять на ногах, как тряпка, лежал. Тут заходит какой-то мужчина: "Уберите эту обезьяну, сейчас сюда Шеварднадзе может зайти!" Оттащили в угол, люди меня загородили, но никто не зашел.
Через некоторое время меня опять заметили, лицо чуть-чуть обмыли, посадили, и этот человек говорит: "Это ты, Ермолай? Не узнаешь? Посмотри мне в глаза - это я, Кингурадзе!" Я вспомнил: он в КГБ работал, был прикреплен ко мне, когда в 78-м у нас было гонение на национальное движение. "А где твои друзья?" И спросил про нашего сотрудника, которого я накануне переправил, его за книгу об Абхазии объявили врагом грузинской нации. Ну, мне, конечно, пришлось быть немножко неискренним, отвечаю: "Не знаю". А Кингурадзе: "Он где-то здесь скрывается, вы все в списке, вас всех повесят!"
Тут ребята, которые меня привели, говорят: "Он же их ученый, пусть выступит по телевидению" (это у них такая пропаганда была). Кингурадзе согласился: "Я не сделаю так, чтобы твой народ плюнул тебе в лицо. Скажешь о мире, дружбе, но ты должен дать оценку деятельности Ардзинба, сказать, что он неофашист!" И написал протокол, что я буду выступать. Ну тут уже, знаете, не дай Бог, лучше вообще умереть. Пистолет не достать, но я слышал, что, если сонного порошка очень много выпьешь, навсегда уснешь. И начал думать: может, Бог поможет и кто-нибудь мне достанет такой порошок - лишь бы не выступать! Правда, подпись мою под протоколом они взять забыли: кто-то зашел, что-то опять про Шеварднадзе сказал. Потом говорят: "Отправьте его в больницу, приставьте к нему автоматчиков, дней через десять синяки уйдут, и тогда выступит".
Увезли меня в больницу, а там одна абхазка работает, узнала меня, спиртом обтерла, перевязала, укол сделала. Сказала, что у меня ребра переломаны: "Не бойся, от этого даже не лечат - так заживет". Уснул. Наутро обход врачей, я опух, плохо вижу. Вдруг слышу: "Ермолай, ты?" Смотрю: наш сухумский врач Марлен Папава, у него мать абхазка, а по отцу - грузин, мы большими друзьями были, он интересный такой человек, философ. И я ему все рассказал.
На другой день - уже ни кашлять, ни шевельнуться не могу. Около полудня он пришел: "Ты должен уйти отсюда". - "Я даже встать не могу!" - "Еще как встанешь! Но домой не ходи, дней двадцать прячься там, где никогда не бывал". Перевязал еще раз, позвал медсестру, грузинку, она мне обезболивающий укол сделала. "Ступай, а если спросят солдаты, говори, что на анализы идешь". И я на самом деле поднялся, эта женщина - на всю жизнь ее запомню! - меня под руку вывела и через черный ход выпустила на улицу.
Я потихоньку пошел, пошел и ушел из больницы. Неподалеку живет моя сестра старая, увидела, плачет: "Попался ты!" В соседней квартире гвардейцы жили, так она меня внизу, в подвале, положила. Потом слышал, как приходили, меня искали, а сестра: "Где он, не знаю!"
В то время и сожгли наш Абхазский научно-исследовательский институт и Государственный архив. Знаете, это даже вандализмом назвать нельзя, ведь вандалы не понимали, что делают... В один и тот же день, 23 октября, часа в три, солдаты подъехали к этим учреждениям, вошли, стреляли по книгам из автоматов - там у нас такие книги были прекрасные, редкие! Прошлись по этажам, соляркой везде полили и подожгли. Управляющий архивом был грузин, он тоже пришел, кричал: "Что вы делаете, не сжигайте, это же не только абхазский, это и грузинский архив!" Сотрудники института, музея и просто соседи бросились тушить пламя. Почти погасили, но тут опять солдаты на какой-то бронированной машине подъехали, привезли еще солярки, начали палить по людям, всех разогнали. И сидели до двух часов ночи, пока не сгорело все до последней бумажки, потом еще проверили: не осталось ли чего целого.
Недавно к нам из Сухуми с какой-то делегацией приезжал Джемал Гамахария. Он был не совсем плохой человек, лектор общества "Знание", а потом стал таким ястребом! И, встретив здесь нашего сотрудника, с которым дружил, заявил: "Мы сожгли ваш архив, потому что вы на его материалах написали антигрузинскую книгу!" Он имел в виду "Документы свидетельствуют", это сборник документов, рассказывающих, как при Сталине шло переселение, из-за которого сейчас так мало осталось абхазов в Абхазии...
Отлежавшись, я перебрался к соседу, Яше Цацуа (он грузин, женат на абхазке). Потом разыскал сына, инвалида второй группы, он прятался у отца своего друга, грузина. Уберег он моего мальчика. И просто каким-то чудом мы сумели вместе выбраться.
Сначала я хотел к племяннику в Россию уехать, но мне сказали: "Ермолай, кто же будет писать историю войны, это же тоже история нашего народа?" Вот только без книг очень тяжело. Я в 81-м разошелся с семьей, жил один и, кроме книг, ничего не имел. Говорят, их сожгли - соседи на них готовили себе кушать. Так меня только то и утешает, что книги эти все же какую-то благородную роль выполняли.
Сколько мне лет? Без малого семьдесят. Но, знаете, я после всего этого почувствовал, что я очень древний человек...
ПОСЛЕ освобождения Абхазии сын Ермолая Кесуговича стал братом в общине возрожденного Новоафонского Симоно-Кананитского монастыря. А Хранитель музея продолжает свои труды (недавно выпустил новую книгу "Из истории христианства Абхазии") и по-прежнему встречает друзей старинным абхазским приветствием: "Да приму я на себя твои беды".