Если родиной шахмат была Индия, то подлинного расцвета игра достигла в средние века в странах Среднего и Ближнего Востока. Литераторы, отображая в историко-художественных произведениях жизнь и быт восточных народов, часто показывают своего героя за этой игрой. Это позволяет писателю ярче отобразить колорит эпохи, раскрыть психологию действующих лиц, оттенить некоторые моменты биографии исторического деятеля, неизвестные читателю. И чем дальше от нас время действия романа, тем своеобразнее сцены шахматной игры. Вот несколько примеров. Российский писатель Сергей Бородин (1902-1974) в романе "Хромой Тимур" (1954) - первой книге трилогии "Звезды над Самаркандом" - исторически правдиво описывает увлечение шахматами знаменитого средневекового полководца и жестокого властелина Тимура. В главе, воссоздающей события 1399 года, рассказывается о том, как внуки Тимура приходят к нему и застают дедушку за игрой в шахматы. При этом Бородин отмечает такую историческую деталь, как бытовавшее в среднеазиатском шатрандже (арабские средневековые шахматы) оригинальное правило хода конем, которое не употреблялось в европейских шахматах:
"Царевичи присели на краю того же большого ковра, присматриваясь к игре.
- Берегись! - крикнул Тимур и сделал тот двойной ход конем, на который игрок имеет право один раз за всю игру, ход, который игроки берегут на крайний случай. Оказалось, ферзь Мухаммед-Султана (также внук Тимура. - И. и В. Линдеры) попал под удар дедушки. На выигрыш почти не оставалось надежды, но внук двинул слона, и неожиданно игра снова осложнилась.
- Какой индийский слон! - в раздумье пробормотал Тимур, быстро ища место для ответного удара.
И вот простой ход конем вдруг определил победу Тимура".
Выдающийся немецкий писатель XVIII века Готхольд Эфраим Лессинг (1729-1781) в драме "Натан Мудрый" (1779), создавая образ знаменитого египетского султана Саладина, изобразил его в одной из сцен играющим с сестрой Зиттой.
В пьесе описаны события, происходившие в 1192 году, после неудачи третьего крестового похода, в результате которого крестоносцы вынуждены были заключить перемирие с Саладином. Сценой шахматной игры в иерусалимском дворце султана открывается второе действие драмы. Саладин был в тот день рассеян, и это отразилось на его игре.
Зитта. Ну, Саладин! Очнись! Как ты играешь?
Саладин. Уж будто бы так плохо? Вот не думал!
Зитта. Не плохо для меня. И то едва ли. Возьми свой ход назад.
Саладин. Но почему?
Зитта. Коня открыл.
Саладин. Да, верно. Вот!
Зитта. Тогда я вилку сделаю.
Саладин. И это верно. Ну, шах!
Зитта. Что пользы? Продвигаюсь дальше. Ты - в том же положении опять.
Саладин. Мне из тисков не выбраться без жертвы. Конь твой, возьми.
Зитта. Зачем? Иду вперед.
Саладин. Подарок твой - расчет, тебе дороже позиция, чем конь.
Зитта. Возможно, так.
Далее брат и сестра обмениваются репликами, в которых игра сравнивается с жизненными ситуациями. Затем снова следует "шахматная перебранка". Саладин предлагает жертву ферзя, но Зитта отклоняет ее.
Зитта. Зачем мне брать? Шах! Шах!
Саладин. Ну, дальше! Шах!
Зитта. И шах!.. И шах!
Саладин. И мат!
Зитта. Да нет - пока что конем ты заслониться можешь или что-нибудь иное сделать. Впрочем, как ни пойди...
Саладин. Конец!.. Я проиграл...
В исторических романах отмечается роль арабов в ознакомлении европейских стран с шахматной игрой. Об этом, например, пишут немецкий писатель Лион Фейхтвангер (1884-1958) в романе "Испанская баллада" (1954) и болгарская писательница Фани Попова-Мутафова (1902-1977) в романе "Дочь Калояна" (1968).
Л. Фейхтвангер на фоне борьбы Кастилии с мусульманской Севильей в XII веке описывает поэтичную историю любви испанского короля Альфонса VIII к дочери севильского купца - еврейке Ракели, прозванной в народе Формозой ("прекрасной"). В одной из глав он дает шахматный эпизод, который становится понятным, если учесть, что именно мавры принесли в Испанию шахматную игру.
"Иногда Альфонсо и Ракель играли в шахматы. Ракель играла хорошо, с явным интересом, долго обдумывала каждый ход. Альфонсо раздражался, просил ее ходить поскорее. Она с удивлением поднимала глаза от доски: в мусульманских странах не было принято торопить партнера. А сам он как-то заспешил, сделал необдуманный ход и собрался взять его назад. Ракель поморщилась и ласково объяснила ему правило: раз ты прикоснулся к фигуре, надо ею и ходить.
- У нас это по-другому, - возразил он и взял свой ход обратно. Она была молчалива до конца игры и старалась, чтобы он обыграл ее".
Можно упомянуть также романтическую новеллу Проспера Мериме (1803-1870) о средневековой испанской жизни - "Жемчужина Толедо" (1892). Трагические события в ней разыгрываются на фоне игры в шахматы прекрасной мавританки с синьором доном Гутьерре де Сальданья.
К началу XIII века относится действие романа болгарской писательницы Ф. Поповой-Мутафовой, посвященного историческим событиям в жизни Второго Болгарского царства. О восточном происхождении шахмат в ее произведении говорится:
"Тырновцы следили в шатрах с удивлением за игрой в шахматы, которую крестоносцы принесли из-за моря, переняв ее от сарацинов, и которая стала самой последней страстью всего христианского Запада..."
В другом месте романа содержится интересный шахматный эпизод:
"Петр удивленно поднял брови, посмотрел на деспота, затем снова на шахматную доску и покачал головой.
- Почему не ходишь?
- Моя ли очередь была?
Слав улыбнулся виновато: живые черные глаза его блеснули, увидев выгодное положение, которое занимали его пешки. Он протянул руку к сосуду, налил себе вина, проглотил его одним глотком, вытер тонкие усы и пошел царицей.
Все-таки Петр заметил, что деспот рассеян. После нескольких ходов Слав пропустил снова одну блестящую возможность, разозлился, оттолкнул от себя шахматы и вскочил..."
О том, как внимательны бывают порой писатели к прогрессу шахматного искусства в далекую от нас эпоху, ярко свидетельствуют эпизоды итальянской шахматной жизни в пьесе немецкого драматурга Бертольта Брехта (1898-1956) "Галилео Галилей" (1939). Брехт вкладывает в уста гениального итальянского астронома, наблюдавшего за шахматной партией монахов-писцов, мысль о необходимости играть не по предписаниям арабского шатранджа, где движения некоторых фигур были еще ограниченными, а по новым правилам, открывающим простор для более энергичной борьбы.
"Галилей (писцам): А почему вы играете в шахматы еще по-старому? Тесно! Тесно! Теперь везде играют так, что большие фигуры могут проходить по всей доске. Ладья - так (показывает), слон - так, а ферзь - так и эдак. Теперь есть простор и можно строить планы".
Интересно, что отмеченные здесь, в полном соответствии с исторической действительностью, кардинальные нововведения в шахматной игре связываются с переменами во всей жизни, с отходом от "средневековой спячки". Перечисляя крупнейшие открытия своего времени и относя к ним, в частности, преобразования в шахматной игре, Галилей заключает словами одного поэта: "О рассвет великих начинаний!"
Согласно свидетельству современников, первый царь Всея Руси Иван Грозный был большим любителем шахмат и даже умер за шахматной доской. Известный русский писатель Алексей Толстой (1817-1875) так описывает "шахматную сцену" в пятом действии трагедии "Смерть Иоанна Грозного" (1866):
"Бельский делает знак шуту, который рассматривал разные вещи на столах. Шут берет ящик с шахматами и подносит к Иоанну.
Шут. Царь-солнышко! Да посмотри ж сюда,
На куколки!
Иоанн. Что это у него?
Бельский. То шахматная, государь, игра,
Которую прислал тебе в подарок
Персидский царь.
Шут (разглядывая фигуры). Нарядные какие!
Бельский (берет со стола доску). Вот и доска к ним!
Иоанн. Покажи сюда. (Осматривает шахматы.)
Давно в игру я эту не играл.
Садись, Богдан, посмотрим, кто сильнее!
Слуги вносят свечи. Иоанн расставляет игру. Бельский садится против него на стольце и также расставляет.
Шут (к Иоанну, указывая на шахматы).
Точь-в-точь твои бояре! Знаешь, что?
Живых-то ты всех побоку, а этих
Всех в Думу посади. Дела не хуже
У них пойдут, а есть они не просят!
Иоанн. Ха-ха! Дурак не слишком глуп сегодня!
Подвигает пешку. Игра начинается. Все становятся полукругом за царскими креслами и смотрят.
Шут. Иль вместо их меня поставь в бояре!
Я буду в Думе заседать один.
И разногласья у меня не будет!
[Тут следует несколько острых реплик Иоанна, шута и Шуйского о внешней политике и всесилии русского царя, после чего снова в центре внимания оказывается игра...]
Бельский (подвигая ферязь). Шах, государь.
Иоанн (заслоняется слоном). Шах ферязи твоей!
Шуйский (к Бельскому, смеясь). Что, взял, боярин? Ферязь-то пропала!
Иоанн. Да, кажется!
Бельский. Как есть пропала ферязь!
Иоанн. Сдается нам, мы не совсем еще
Играть забыли! Наш недуг у нас
Еще не вовсе отнял разуменье!
Кириллин день! Вишь, выдумали что!
Проклятые! Куда пропал Борис?
Что он нейдет с ответом?
[Здесь, согласно легенде, имеется в виду предсказанье волхвов о том, что конец Грозного наступит в Кириллин день...]
Бельский берет царского слона. Иоанн хочет взять его ферязь царем и роняет его на пол.
Шут (бросаясь подымать). Ай-ай-ай!
Царь шлепнулся!
Иоанн (вспыхнув). Шут! Ври, да меру знай!
(К Бельскому.) Тебе ходить!
Игра продолжается. Годунов показывается в дверях.
(Царь хочет узнать у Годунова ответ чародеев. Предчувствуя недоброе, кричит на него. Тот спокойно: волхвы велели сказать, что они не ошибаются и что Кириллин день еще не миновал!)
Иоанн (встает, шатаясь).
Не миновал?.. Кириллин день?.. Ты смеешь...
Не смеешь мне в глаза... злодей!.. Ты... Ты...
Я понял взгляд твой!.. Ты меня убить...
Убить пришел!.. изменник!.. Палачей!..
Федор!.. Сын!.. Не верь ему!.. Он вор!..
Не верь ему!.. А!..
(Падает навзничь на пол.)"