Первый российский президент любил пошутить. Да так, что весь мир посмеивался. Надеемся, что Борис Николаевич Ельцин не обидится на наши легкие подтрунивания. Не столько над ним, сколько над нами самими.
История первая (личная)
Был разгар "перестройки". Стояла осень. На улицах Москвы жгли листья, в воздухе пахло каким-то прощанием. В правительственных газетах и по государственному телевидению только что прошло сообщение о поездке Бориса Ельцина в США, где этот народный любимец, дескать, напился почти до бесчувствия и в таком состоянии пытался выступать перед американской общественностью. Оскорбленный российский народ выразил свое негодование клеветой на демократического лидера следующим образом: квитанции на газету "Правда", где была напечатана статья о нетрезвом Ельцине, отсылались в редакцию, а сам номер "Правды" публично сжигался в уличных кострах.
На митинге-собрании в литературной организации, в которой я тогда состоял, человек пятнадцать моих собратьев по перу кричали приблизительно одно и то же: наша организация должна публично выразить негодование против оскорблений Б.Н. Сошлись на телеграмме протеста, которую необходимо-де отправить в ЦК КПСС. Послать протест поручили мне и еще одной миловидной даме-литератору.
...Центральный телеграф на улице Горького был тих и пустынен. Подавая протест на бланке, мы с очаровательной коллегой поняли: в нашей организации состоит около тысячи человек (на совещании же было всего полтора десятка), а если остальные возмутятся, что от их имени, не спросив на то согласия, отправлена не совсем безопасная в ту эпоху телеграмма в ЦК?.. Посему решили: отправить послание только с подписями тех, кто присутствовал на совещании. Но тут же выяснилось, что мы и фамилий-то своих собратьев толком не знаем. Мы с коллегой постановили так: отправить телеграмму с протестом от имени нас двоих, но обязательно приписать, что мы состоим в такой-то организации. Так и сделали. Попрощались и разошлись.
Здесь надо сказать, что в те годы магазины столицы были пусты. И чтобы купить нечто полезное, приходилось рыскать по городу, надеясь только на центр Москвы. Вот почему прямо с телеграфа я направился в длинный и респектабельный гастроном самообслуживания. Заскочил в магазин и вдруг ощутил некоторое волнение, исходящее от присмиревших продавцов и скромных редких покупателей. В чем дело?.. Продвигаясь из зала в зал гастронома и очутившись в его конце - в отделе бакалеи, я неожиданно увидел... Да-да, самого его, Ельцина Бориса Николаевича, уныло оглядывающего пустые прилавки.
Продавцы стояли навытяжку. Покупатели тоже вели себя робко - как-то жались друг к другу, желая, однако, оказаться и поближе к герою необходимых перемен. Из небольшой и неплотной кучки почитателей доносились приглушенные, но приветливые обращения: "Мы с вами, Борис Николаевич! Мы возмущены, Борис Николаевич!..". Ельцин молчал в ответ, только угрюмо и тяжело дышал.
Тут из среды покупателей выдвинулся человек в форме - званием что-то вроде подполковника. Протянув кумиру лист бумаги, храбрый офицер попросил у Ельцина автограф. На что реформатор-демократ реагировал как-то странно. Несколько секунд Б.Н. гипнотически, не мигая, смотрел на поклонника. А затем громко, внятно и очень раздраженно произнес:
- Я вам не Алла Пугачева, чтобы автографы давать! Вы у Аллы Пугачевой автограф попросите!
Устрашенные недружелюбным и грозным поведением великого человека, покупатели и продавцы оцепенели окончательно. Один только военный, краснея и бледнея, робко бормотал: "Да я что?.. Я от всей души!.. Мы с вами, Борис Николаевич!..".
Что было дальше - сейчас уже не важно. Потому что тогда же я вспомнил одну историю, связанную с Ельциным, которую мне рассказали лет за пять до случая в гастрономе. В городе Свердловске, где Б.Н. еще до перестройки, гласности и ускорения был первым секретарем обкома партии.
История вторая (услышанная)
Задолго до Горбачева, смело шагнувшего в народ и говорившего без бумажки, эту практику завел Ельцин - еще в Свердловске. Став хозяином области, он начал разъезжать по предприятиям и напрямую общаться с населением. Занесло его и на местную киностудию.
В зале для совещаний за столом президиума сидели Ельцин, партначальники рангом пониже и неестественно гостеприимный директор киностудии. А ряды для публики заняли режиссеры, операторы, редакторы и студийный пролетариат - костюмеры и плотники, парикмахеры и проявщицы, вахтеры и осветители... Рассказав о скромных успехах и грандиозных планах, Борис Николаевич Ельцин предложил задавать вопросы. И вот, как на грех, встает боевитая женщина в синем халате - работница одного из цехов студии. И задает высокому руководителю нахальный вопрос:
- Почему в магазинах нет колбасы, мяса, рыбы, сыра и молочных продуктов? А работники обкома отовариваются всем этим дефицитом в особом спецраспределителе?..
На что Ельцин, уже тогда склонный к демократии и гласности, невозмутимо и честно ответил женщине:
- Вас неправильно информировали. У обкома нет никакого спецраспределителя.
- Как же нет? - не унималась передовая бесстрашная работница. - А на улице такой-то, в доме номер такой-то, там что?..
- Да, - не меняя темпа речи и интонации, все так же невозмутимо и честно подтвердил Ельцин, - на улице такой-то, в таком-то доме находится спецраспределитель обкома.
Тишина в зале. Тишина в президиуме. Вопрос был исчерпан. Перешли к другим пунктам повестки.
..На Пушкинской площади в Москве отчаянные мужчины, а больше - женщины жгли костры из ленинской газеты "Правда". Дым типографской краски смешивался с запахом горелой листвы. Осень. До весны было далеко. Еще дальше, чем все думали.