ВОСКРЕСНЫМ днем у входа в 13-ю московскую клиническую горбольницу творилось нечто невообразимое. Сотни москвичей мокли под дождем в ожидании выписки своих близких. Рядом суетились десятки съемочных групп и буквально набрасывались на каждого бывшего заложника, появляющегося из-за ворот. Родственников в больницу не пропускали, но мама 25-летней заложницы Елены Шумовой сумела проникнуть в здание клиники под видом психолога. Во дворе в машинах Лену ждали отец, младший брат, друзья и муж Саша, с которым они поженились чуть больше двух месяцев назад.
В ТОТ злополучный вечер Лена репетировала в здании ДК подшипникового завода вместе с остальными 30 участниками клуба ирландского танца "Иридан". Саша тоже собирался на репетицию, но ему не удалось отпроситься с работы. Чтобы Лену не атаковали телевизионщики, мама вывела ее с черного хода. Лена стояла в белых спортивных брюках под дождем, обнимала мужа, плакала и улыбалась, а Саша все повторял: "Ну все, Зая, все прошло... Я люблю тебя..."
- Наш зал находился в здании, соединенном с ДК стеклянным переходом. Когда в разгар репетиции к нам зашел чеченец в камуфляже, маске, с "калашниковым" в руках и стал кричать: "Все за мной!", мы решили, что нас разыгрывают - настолько нереально все это выглядело. Но он начал палить в потолок, и тогда нам стало не до шуток... Я, как была в капроновых колготках, балетках, купальнике и маленькой юбочке, так и зашла в зал. Нас посадили на последние свободные ряды. За нами сидели террористы. Холод был жуткий. Сначала я обвязала себя мужскими брюками, потом чеченка дала мне халат, найденный ею в подсобке, а когда приволокли верхнюю одежду из гардероба, одно пальто на двоих мы оставили.
Мы пытались и сидеть бочком, и опирались на переднее сиденье. Коленки затекли просто жуть, шея, плечи устали... Единственное, что нам разрешалось, - 2 раза в день сходить в оркестровую яму в туалет. Уже на второй день там было чуть ли не по щиколотку, и я надевала на свои балетки ботинки друга для степа с высокой подошвой. Ноты заменили туалетную бумагу. Я не представляю, как люди сидели на первых рядах, - там было тепло, но от запаха из ямы просто выворачивало наизнанку. Меня до сих пор преследуют эти "ароматы"...
Вторая "разминка" - периодические ныряния под кресла, когда где-то в коридорах раздавались выстрелы. А в зале они стреляли дважды. Первый раз - когда узнали, что заложники решили объявить голодовку. До нас дошла эта бумага с подписями, но мы ее разорвали: "Это же было самоубийство! Какое им дело до того, будем мы есть или нет?!" Но информация все равно просочилась, и они, чтобы приструнить зал, начали стрелять в воздух. Второй раз палили, когда вдруг ни с того ни с сего мужчина лет 30 в середине зала вскочил, бросил пустую стеклянную бутылку в сидящих с главной бомбой чеченок и побежал в их сторону по спинкам сидений. Женщины стреляли в воздух, а чечен на сцене выстрелил и попал в двух сидящих людей: мужчине в бровь (и тот в больнице скончался), а женщине грудь прострелил. Мужика тут же схватили, но он абсолютно ничего не соображал. Мужики вообще оказались большими паникерами, чем женщины. И нервы у них у первых начали сдавать, и болеть они стали поголовно. Женщины лучше держались.
Снилось, что я танцую
ТЕРРОРИСТЫ заставляли нас молчать, но мы все равно перешептывались с соседями, анекдоты пытались рассказывать, шутить, чтобы поменьше думать о смерти. Передо мной сидела девочка, я только знаю, что ее Настей зовут, - такая оптимистка оказалась. Поболтаем немного и спать. Первую ночь почти никто не спал, а потом, наоборот, большую часть времени дремали. Сначала мне снилось, как я танцую... Потом ничего... И, что странно, открывая глаза, я не удивлялась тому, где нахожусь.
Есть вообще не хотелось. Сначала боевики притащили на сцену все, что было в буфете. Мы тогда смеялись: "Ну когда еще столько "рафаэлок" наедимся?" Сок пили и передавали пакет друг другу, по маленькому кусочку шоколадки доставалось. Сами они прямо при нас открывали ножом какие-то консервы, ели их и жевали хлебцы. А вот вина я вообще у них не видела, и от тех, кто с нами разговаривал, перегаром не несло. И разум у всех ясный был, вряд ли они кололись, как теперь говорят.
Плохими были не все
ВООБЩЕ захватчики были разные. Половина - звери, женщины - жуткие стервы, а другая половина - милые, отзывчивые, сами с нами начинали заговаривать, на жизнь жаловаться.
- Мы-то вам зачем? Что мы вам сделали? - спрашивали мы у них.
- Ну как же. В Чечне война 10 лет идет, а вы тут по театрам ходите. У нас всех близких поубивали, больше нам терять нечего...
И постоянно говорили, что правительство о нас не думает, мы им не нужны. Кому-то из зала домашние прислали на мобильник сообщение, что войска из Чечни выводят, все воодушевились. Но боевики сразу с кем-то связались (у них были мобильники последних моделей) и сообщили, что это утка и в Чечне все по-прежнему.
Телевизор стоял только на втором этаже, а мы постоянно слушали радио. Мы были в шоке от того, что говорилось в эфире. Сначала все время врали, что заложников отпускают. Потом говорили, что нас избивают. Ничего подобного. На моих глазах пнули одного мужчину, потому что он не послушался команды и самовольно пошел в туалет. Еще одного мужчину, не знаю почему, выволокли из оркестровой ямы и несколько раз ударили. Больше рукоприкладства не было. И, даже когда они пинали первого мужика, приговаривали: "Ваши СМИ сообщают же, что мы вас бьем. Вот мы можем и побить". Причем, когда шли сообщения о заложниках, а потом вдруг звучала реклама, террористы просто заливались от этого.
Особенно страшно стало, когда по радио начали приводить примеры прошлых захватов, приводились дикие цифры погибших, время держания заложников. Помню, одна моя соседка даже сказала: "Они что, хотят, чтобы мы рекорд побили?" А один чеченец, ухмыляясь, заявил: "Они там две недели держали? А мы тоже никуда не спешим..." Представляете, каково нам было? Мы даже просили их выключить радио, чтобы не слышать всего этого. Им потом самим надоело, и они включили какую-то мусульманскую музыку.
Честно сказать, я уже прощалась с жизнью. Пересматривала в мыслях свадебные фотографии и жалела только об одном - что я не родила и после меня ничего не останется. Еще за маму очень переживала. Она только что инсульт перенесла, и моя смерть могла ее добить. Жить хотелось, но штурма мы страшно боялись. Когда ОМОН начал обследовать крышу (даже мы слышали шаги наверху), нас тут же согнали с мест в одну кучу, женщины со взрывчаткой встали не по периметру, как обычно, а рассредоточились между нами. Скинули свой плакат, написанный белой вязью на черном фоне: "Нет выше Бога, чем Аллах. Или победа, или рай". Они были готовы, понимаете? Потом вдруг нас посадили обратно, сказали, что кого-то ждут в 11 утра из правительства и, если не придут, мы взлетаем. Я проснулась в половине шестого - они ходили туда-сюда, суетились. Потом чем-то запахло. Сосед Сережа сказал: "Это газ. Сворачивай шарф и дыши в него". Мне почему-то вспомнилось пуховое мамино одеялко, будто я закуталась в нем, мне мягко - и все, отрубилась...
Очнулась в машине среди других освобожденных - омоновец наступил мне на ногу, когда выносил кого-то. А потом снова потеряла сознание. В больнице потом сказали, что я была очень плоха.
Домой я привезла номерок с кресла N 12. Это моя сидящая впереди соседка-оптимистка сказала в пятницу: "Лен, если открутим, значит, выживем..." Я испортила все домашние ключи, ногти поцарапала, но к вечеру мы открутили номера. Правда, и кресла изувечили, но, думаю, на нас не обидятся. Я понимаю, это бзик, но цель была, и чем-то занимались.
Почему я стал женщиной