КОГДА-ТО Алексей Герман хотел снять чеховскую "Палату номер шесть". Восемь лет он снимал картину "Хрусталев, машину!" И, по сути, сделал то же самое, сказав, еще только начиная работу над фильмом: "Из ада не возвращаются". Наша страна побывала в аду. И обратной дороги нет.
САМОЕ странное, что эта долгожданная, больная, горькая, страшная, такая смертельно "нашенская" картина не состоялась бы, если бы не помощь Франции. Вот уж действительно - нет пророков в Отечестве своем. Есть четыре копии фильма, на личные деньги авторов сделанные с "каннской". А увидит ли картину широкая публика - это вряд ли. Пока у нас было всего два показа в московском Киноцентре. За ней тянется шлейф каннского провала. Хотя уже на показах в Париже фильм собрал отличную прессу: "гениально" - отмечали те, кто еще недавно поносил.
Добродушный классик - Герман - предупредил: "Главное, чтобы разобраться во всей этой суматохе на экране, - следите за высоким и лысым". Высокий и лысый - это актер Юрий Цурило, доселе неведомый кинематографу. На экране - шалый, огромный, черноглазый, хронически нетрезвый (с утра - стакан коньячку с лимоном), безумно обаятельный мужик (написала бы с большой буквы). Генерал-майор медицинской службы, номенклатура, начальник крупной клиники. Герман назвал главных героев, отца и сына, именами собственного отца и своим, и это доказывает его сердечную причастность к происходящему на экране. Когда-то Тенгиз Абуладзе назвал именем своего внука молодого героя "Покаяния", покончившего с собой...
Сюжет "Хрусталева" тоже сопрягается с "Покаянием": унижение, уничтожение, растаптывание человека. Причем здесь это не физическое убийство - есть нечто пострашнее этого. Почти невыносима сцена, когда героя "опускают" уголовники, но еще сильнее - когда его сын бежит к телефону, плача и неумело молясь, - доносить на отца... Но звериный закон всей этой чудовищной массовки при одном "главном режиссере": даже если доносил, сдавал, арестовывал, бил, убивал - все равно не было гарантии, что ты не станешь следующим.
Герман перед просмотром попросил не уходить "первые час двадцать" - ему столько наговорили, что картина сложна для восприятия! Но в ней очень мощно воздействующая эстетика, а изображение - просто на уровне шедевра, объемное, многослойное, рождающее множество внутренних смыслов. И лишь внешне, как это было и в "Лапшине", фильм может показаться "неприбранным", точно снятым любительской камерой, когда люди толпятся в кадре, заслоняют собой камеру. В этой "неэстетичности" - высший стиль, фирменный знак мастерства Германа. А все вместе рождает в фильме навязчивый фантасмагорический образ кошмара, вселенского ужаса, жути. Образ эпохи, когда половина страны сидела или была уничтожена. А другая половина - сажала и унижала.
"Россия молодая"