СОБСТВЕННО, никто и не сомневался, что 13-ю "несчастливую" "Нику" получит Алексей Герман. Его "Хрусталев, машину!" выиграл в пяти номинациях. Скандала на этот раз не случилось: главные конкуренты Германа сняли с конкурса свои картины. Александр Сокуров - "Молох", а Никита Михалков - "Сибирского цирюльника". Столкнуть лбами столь могучих соперников не удалось. И к лучшему - быть может, меньше явных распрей и тайных обид. Герман - победитель полный и абсолютный. Правда, сам он накануне церемонии легко отшутился: "Что сделаю, если не получу? Напьюсь!"
Незадолго до великого похода Германа в Москву за "Никой" Алексей Юрьевич был гостем нашей редакции - остроумный, как всегда (байки "от Германа" - это высший класс!), мудрый, парадоксальный, он рассказывал вещи и смешные, и горькие...
"Лапшину" помог Андропов
- У меня перемены начались не с Горбачева, а с Андропова. Поскольку мне тогда было совершенно нечего терять, я был кругом под запретом, взял и бабахнул Андропову письмо, что у нас в искусстве творится черт знает что. Почему-то считали, что в письме не должно быть ни одной опечатки. Поэтому никто долго его не мог напечатать. И вот оно к нему прошло. Каким образом - для меня загадка. И он в ответ выпустил семь копий "Лапшина". Это было ничто - тогда средний тираж был полторы тысячи. Зато меня "открыли". А так - меня как бы не было в природе.
Берия и французские коммунисты
- Моего "Хрусталева" во Франции сначала не приняли. Газета "Монд" еще в Каннах, на фестивале, где я был с фильмом, напечатала статью под названием "Гора родила мышь". Потом, когда фильм был показан повторно, мне позвонил журналист из Парижа, из "Монда", с просьбой об интервью и с восторгами. Я говорю: "Передайте автору той статьи, что он дурак". Тот отвечает: "Я этого сделать не могу, потому что он мой начальник". Потом он объяснил, что его начальник - бывший коммунист, очень пламенный. Потом он, правда, отрекся, и тоже очень пламенно. "И вот он поэтому вас и обвинял в том, что вы сочувственно относитесь в фильме к Сталину, к его смерти, что вам жалко Берию и Сталина". Хотя из множества опрошенных мной французов ни один вообще не ответил мне, кто такой был Берия. Они даже не знают. Я мог бы симпатичную молодую женщину пригласить на роль Берии, и они бы сказали: "Подумай, Берия была какая красивая". И никто бы не удивился абсолютно. Ничего про нас они не знают. Мы про них знаем. А они - нет.
Любовь и кровь
- У меня в детстве был случай. Я стал гулять с девочкой. Таня ее звали. А меня предупредили, что это девочка известного бандита, чтобы я отошел. Папа же мой дружил с начальником УВД. Бандиты меня не тронули. Но как они сделали? В ресторан "Астория", где я сидел, быстро вошли 8 человек, меня окружили, никто меня не видит. Идут танцы. И один из них сигаретой сжег мне нос. Странно, что у меня не осталось следов, ничего. Он мне просто прожег нос. Потом какой-то удар, я полетел со стула, и они исчезли. Все! Я никогда об этом не говорил отцу. Но унижение было невероятное. Кстати, это унижение совпало с тем, что Таня меня полюбила. Это было примерно в 1957 г. Что такое те бандиты? Что они? Могли ну подрезать, воткнуть ножик в зад. Разве это были бандиты? Дети...
Шостакович "с гнильцой"
- Когда-то ко мне подошел человек и шесть раз спросил: "Почему вы дружите с Собчаком? Он же демагог!" - "Я не дружу, но просто не разделяю вашей точки зрения: не выбрали, попал в опалу - я должен перестать здороваться". Я это все проходил: нельзя здороваться с Зощенко. С детства. Я помню, как мы жгли чучело Зощенко на костре. Это же все вокруг меня варилось. Помню Шостаковича, опального, который приходил пить "Боржоми" с папой. И как мы стояли в очереди за сыром "Рокфор", который "выбросили" в магазине в Комарово. За нами стоит мужик в кожаном пальто и говорит про сыр: "Как Шостакович - с гнильцой".
...Хейфиц жил в Комарово в нашей бане, потому что он был проштрафившийся. И он с двумя лауреатскими значками выходил из нашей бани. Спрашивали: "Кто это?" - "Дважды лауреат Сталинской премии!" На него рассердился Сталин, потому что он снимал советскую Мордовию и старался как мог. За ними ездил грузовик с костюмами и с галстуками, которые они надевали на всех трактористов. А промышленность он ездил снимать совершенно в другую республику, потому что в Мордовии не было выразительной промышленности. Но Сталин рассердился и сказал: "Не такая Мордовия!" И Хейфиц "улетел" в нашу баню.
Немного о страхе
- Мне ведь хорошо в каком-то смысле: я сын известного писателя. Передо мной никогда не было этого ужаса: что со мной будет, если меня отовсюду выгонят? Когда начали меня "выжимать" еще с "Проверки на дорогах", у меня никогда не было серьезного страха. У нас есть такой режиссер, фамилию не буду упоминать, у него папа банщик. И перед ним всегда было: если его выгонят, он станет банщиком. На него цыкнули - и все, он развалился. А мне представить себе, что меня какой-то Толстиков сгноит, было невозможно. Я с ним обедал, как с вами. Я был по ощущению прикрыт. Тогда у меня было такое ощущение.
Был случай: "Лапшина" смотрел Ермаш в Репино. Я гулял по берегу моря и ждал, когда они посмотрят. Они смотрели месяц! Смотрят, а я гуляю. Потом через месяц пришла телеграмма из Госкино: "Картину списать, автора строго наказать". И дальше нас всех собрали, с директором. Я встал и сказал: "Вам будет всем гораздо легче, если вы поймете, что вы ничего не можете со мной сделать. Максимум неприятностей мне доставить - это заставить меня продать отцовскую дачу. Я не член партии - я заблуждался".
Как ни странно, уже после "Лапшина" я понимал, что полетел в банщики. Меня выгнали с работы, перекрыли весь кислород. Повсюду. Гранин договорился в Минске на телевидении, что я буду там снимать. Все запретили - и на минском телевидении тоже. Но это были самые счастливые годы. Я мог прийти в любую студию, и мне всегда давали кофе без очереди. Всегда появлялся кто-нибудь, который давал мне взять кофе без очереди. Сейчас - нет.
Инна Чурикова. Когда душа нараспашку