ИМЕНА великих летчиков Ивана Кожедуба и Александра Покрышкина, сбивших 62 и 59 вражеских самолетов соответственно, всегда и заслуженно у всех на слуху. Но мало кто знает тех героев неба, которые сбили на 5-10 фашистов меньше.
ВПРОЧЕМ, вряд ли у кого язык повернется сказать, что они, в отличие от Кожедуба и Покрышкина, не делали погоду на фронтах Великой Отечественной. Поэтому "АиФ" предоставляет слово одному из тех выдающихся пилотов Второй мировой, кого сами Кожедуб и Покрышкин причисляли к нашим лучшим летчикам.
Виталию Ивановичу ПОПКОВУ при жизни, еще в 1953 г., поставлен памятник в Москве на Самотечной площади.
1 мая будет ему 83! Чего только не было за эти годы, лучшие из которых он отдал служению великому советскому народу и его непобедимой армии. 23 февраля - замечательный повод вспомнить все, как было...
В конце 42-го Жуков чуть не расстрелял меня...
С ТЯЖЕЛЫМИ кровопролитными боями я "исколесил" чуть ли не все небо Европы. Сражался под Москвой (именно здесь я сбил первый самолет врага), под Сталинградом, на Курской дуге, освобождал Украину, Польшу, Венгрию, Австрию. Участвовал в Берлинской операции. И тут, над Берлином, сбил последний самолет врага.
В Пентагоне на специальной плите, где высечены имена 23 лучших советских летчиков, есть и мое имя...
А могло не быть... В конце 1942 г. Жуков чуть не расстрелял меня. Навечно мог отправить на небо вместе с моими боевыми друзьями. Командир полка легендарный Василий Зайцев еле отстоял нас. Жуков был вне себя, видя, как безнаказанно хозяйничают немцы в небе над Сталинградом. И никто не мог объяснить ему, что у нас всего семь (!) самолетов против 2000 (!) фашистских стервятников. Понятное дело, что наше влияние на фронтовую ситуацию было подобно уколам слона швейной иголкой. Наше положение усугублялось тем, что как раз в эти дни начинал действовать приказ N 227, известный под названием "Ни шагу назад!". Согласно этому приказу за любые проступки, отразившиеся на ходе боев, командиры имели право расстреливать виновных на месте!
Именно после выхода этого приказа мы и попали под горячую руку Жукова, который считал, что за безраздельное господство немцев в воздухе должны ответить мы - семь несчастных летчиков. Жуков настойчиво требовал, чтобы Зайцев расстрелял нас лично. На что наш командир отвечал: "Я своих не расстреливаю! Их и так все меньше с неба возвращается. А стреляю я только по немцам..." Жуков окончательно вышел из себя, и его люди на наших глазах расстреляли нескольких офицеров, чей неприглядный вид вызвал у него отвращение. Может, они и вправду были пьяны. Не знаю. Сам Жуков пьян не был. Это я утверждаю вопреки появившимся теперь слухам. Он действовал на трезвую голову: осознанно, хладнокровно и беспощадно...
Когда отмечали 70-летие маршала Жукова, я оказался с ним в президиуме. Он сказал мне: "Генерал, а я вас, кажется, на войне встречал?" Я отвечал: "Да, товарищ маршал, это было дважды. И один раз вы меня чуть не расстреляли..." Подъехал черный правительственный "ЗИЛ", и Жуков предложил подвезти меня домой. В машине он вдруг сказал: "Я должен был тогда так действовать, чтобы прекратить панику, поднять деморализованный дух армии и остановить отступление под Сталинградом. И, если что-то оказалось не так, каждый должен теперь понимать, что время было такое... Из-за нестойкости единиц паника охватывала всех. И если бы мы это не остановили железной рукой, войну проиграли бы!"
Я, боевой летчик, заплакал, потому что живыми у них были только глаза...
ПЕРВУЮ Золотую Звезду Героя Советского Союза я получил после победы на Орловско-Курском направлении в 43-м году за 24 сбитых самолета противника.
...Однако не только я сбивал, но и меня три раза сбивали. Первый раз - под Москвой в начале 42-го. Меня подожгли, и я еле успел выброситься с парашютом из горящего самолета. Я так обгорел (около 60% тела), что пришлось делать 6 пластических операций. Второй раз сбили ближе к осени 42-го где-то между Донбассом и Харьковом. Третий раз пришелся на бой в Польше примерно в начале 44-го. А ранений и не сосчитать. На мне нет живого места. Когда подожгли, мясо на ногах обгорело кое-где до костей, рукам тоже досталось, а лицо вообще было не узнать. Так и остались на память от той войны обгоревшие губы без границ и не совсем правильный нос. (А ведь была у меня еще и война корейская: в дивизии, которой командовал в Корее Иван Кожедуб, был я одно время его заместителем, а до войны мы сидели с ним за одной партой в Чугуевском училище...)
Вторую Звезду Героя вручили мне в 45-м. К дню Парада Победы за мною числилось уже 47 самолетов, сбитых лично, и 13 - в группе. По данным наших союзников, у меня значительно больше. Американцы, например, считают, что мною сбито 168 машин. Правда, у них на Западе какие-то свои нормы подсчета - типа если сбит четырехмоторный самолет, значит, надо приравнять его сразу к четырем. Когда они мне это объясняли, я лишь улыбался, потому что лично мне сбить "четырехмоторное корыто" легче. А вот сбить по одному 62 немецких летчика, как Кожедуб, или 59, как Покрышкин, - это да!
Мне дороги все награды Родины. Но главная моя награда - память 30 детей, которых я с товарищами вывез в дни блокады из умиравшего от голода Ленинграда в 1942-м. Было получено задание - обеспечить перелет Жданова и Жукова из Москвы в Ленинград. А у меня там жила тетя, и я решил поддержать ее продуктами.
Перелет был обеспечен, и я, счастливый, отправился к тете. Она обрадовалась такому неожиданному подарку. И говорит: "Ну хоть немного подкормлю малышей, а то все запасы (она работала в детском доме) кончились". Не скрывая слез, она показала мне 30 живых, обтянутых прозрачной кожицей скелетиков - маленьких мальчиков и девочек. Я, чего только не насмотревшийся, боевой летчик, заплакал, потому что только глаза у них были живые. Двигаться они уже не могли....
Нужно было что-то делать. Самолет, сопровождаемый мною из блокадного города, предназначался для тяжело раненных. Сократить их число было нельзя, но и перегружать самолет тоже. Тогда решили слить часть горючего и... взять детей. Как мы радовались, когда в Москве я смог передать в детский дом эти еще теплившиеся жизни!
Как "Кузнечик" превратился в "Маэстро"
"ЭСКАДРИЛЬЯ героев", в которой я был командиром, прославилась тем, что в ней из 14 летчиков 11 были Героями! О нас сняли фильм "В бой идут одни "старики". В фильме показывается начало моей карьеры в образе Александрова - вечного "дежурного по аэродрому", которого звали Кузнечиком. Но потом, когда налетел вражеский самолет и все бросились врассыпную, а Кузнечик не растерялся и на первом попавшемся истребителе взлетел и сбил этот страшный подарок с неба, его зауважали и зачислили в "старики"! Это соответствует тому, как сбил первый самолет врага я сам. Продолжение моей карьеры отображено в образе Маэстро. Действительно, мой позывной был "Маэстро".
Почему "Маэстро"? Так прозвали меня в полку сперва за мои занятия на земле, а потом за то, что я делал в небе. На земле я руководил джаз-оркестром. А однажды моя эскадрилья в небе над Днепропетровском устроила немцам такой "небесный джаз" (мы сбили тогда 10 самолетов, и три из них - я), что мой заместитель Герой Советского Союза Серега Глинкин прямо в воздухе обратился ко мне: "Командир, можно мы запоем?" Ну настроение у меня было сами понимаете какое, и я сказал: "Давай!" И вот в боевом эфире наш небесный хор запел: "Ой, Днепро, Днепро, ты широк, могуч..." Пропели мы эту прекрасную песню от начала до конца. И вдруг земля таким милым женским голосом говорит: "Большое спасибо, маэстро!" Я, конечно, заулыбался и спрашиваю: "Это за что? За концерт или за бой?" И тот же милый голос прошептал: "И за то и за другое..." Вот такая была у нас "поющая эскадрилья"! Не случайно сам Утесов подарил нам два истребителя, назвав их "Веселые ребята"...
Смотрите также:
ДБ-3 над Берлином