Лауреат Ленинской премии академик Борис Викторович РАУШЕНБАХ - действительный член Международной академии астронавтики. Более 50 лет работает в области ракетной техники. И в то же время автор ряда работ по искусству, получивших признание у специалистов Эрмитажа и Третьяковки.
По просьбе "АиФ" журналист М. ОСИПОВСКИЙ встретился с академиком Б. Раушенбахом.
КОРР. Борис Викторович, какая нам нужна наука, чтобы не пропустить настоящее открытие?
РАУШЕНБАХ. Это очень трудный вопрос. Для того чтобы не пропустить что-то важное, надо давать людям работать. У нас же наука построена так, что важна не работа, а бумажный отчет о работе. Талантам в такой системе очень трудно, а бездельникам очень хорошо. Наша система запрограммирована на то, чтобы отстранять ученого от активной работы.
Молодой ученый защищает выдающуюся диссертацию, и что с ним происходит дальше? Его руководство, если оно понимает, что он талантлив, пытается ему помочь, это естественно. Его делают начальником, неважно чего: начальником группы, например, потому что это единственный способ поднять зарплату; затем он в какой-то мере отстраняется от работы и становится уже немного администратором. Неожиданно он делает еще одну выдающуюся работу. Тогда начальство назначает его начальником отдела, и тут он уже перестает существовать как ученый. Ему нужно ходить на заседания, выделять людей на картошку, заниматься, всем чем угодно, только не научной работой.
Наука держится на престиже, а у нас это понятие утрачено. Престиж - это вещь, которая не может быть измерена ни количеством написанных страниц, ни служебным положением. Занимает человек какой-то невидный пост, но он пользуется престижем, его знают у нас и за рубежом. Ни на его зарплате, ни на чем другом это не сказывается, просто потому, что у него должность не та. Это надо менять. Например, в некоторых странах отпускают деньги не на актуальную тему, а на идею. Если у человека есть идея, ему выделяют деньги. Если он умирает, его коллектив распускают. По-моему, так действует Общество Макса Планка.
Смехотворная вещь, когда человек прикладывает к своим документам список в шестьсот научных работ. Не может быть у человека столько научных работ, за всю жизнь не напишешь. Это научный чиновник. У него ни таланта, ни престижа, но формально он - "великий ученый".
КОРР. Так как все же ре шить проблему престижа? На протяжении многих лет мы говорим: инженер - это хорошо, и тем не менее инженер - классический персонаж анекдотов. А вот если ему прибавить зарплату - до рублей 400 - 500, что, престиж сразу поднимется?
РАУШЕНБАХ. Зарплата - это уже следствие. Зарплату с должностью нужно развести. Вообще, один из способов стимулирования науки, на мой взгляд, - платить ученым меньше денег, а не больше. Как только резко повысили оклады ученым, в науку ринулось огромное количество бездельников и бездарностей. А вот в Америке человек, работающий в промышленности, получает значительно больше, чем в науке. В науку должны идти те, кого интересует наука. И это моя, очевидно, немного странная точка зрения. Снизьте оклады, и в науке, кроме настоящих ученых, никого не останется. Между прочим, до войны положение ученых было чрезвычайно плохим, но советская наука на мировом уровне выглядела хорошо.
КОРР. Насколько велик у нас балласт научных кадров, правильно ли происходит планирование в нашей науке?
РАУШЕНБАХ. Балласт научных кадров у нас не просто велик. Он огромен.
Планирование науки происходит у нас как планирование выпуска карандашей.
В один прекрасный день открывается дверь, появляется голова начальника группы или отдела и сообщает: надо готовить план на будущую пятилетку. Этот план вносится в план отдела, затем, тек же механически, - в план института, министерства, Госплана, а оттуда уже спускается в виде государственного плана, который составил тот же научный сотрудник, который и предлагал его изначально.
А как же начальник отдела? - спросите вы. Он-то видит, что исполнитель написал чепуху, но он знает, что тот дурак по определению и ничего, кроме этого, написать не может. Надо ждать, когда он уйдет на пенсию, а пока пусть уж пишет чепуху, потому что выгнать бездарность нельзя. Новые аттестации научных работников неэффективны, и они нужны лишь для того, чтобы увольнять неугодных начальству. По существу все аттестации - вздор. Допустим, если человек работает в какой-то узкой области, то в институте оценить его вклад могут 5 - 6 человек. Члены же ученого совета до тонкостей оценить, что это - крупный шаг вперед или наоборот, не могут.
А за рубежом? Там нет формального планирования науки. Там выдвигается конкретная проблема. Вот, например, что я видел в Осло: группа промышленников решала проблемы норвежского судостроения. Создали денежный фонд, в который какой-то процент даст государство, а остальное - промышленные компании. Пригласили лучших ученых Норвегии, предложили им конкретную проблему и выделили на это, допустим, 100 тысяч долларов. Ученый отчитывается результатом только за половину денег, а с остальными делает, что хочет. И все как-то понимают, что он не будет строить себе на эти деньги дачу.
Я спросил, а что же они делают со второй половиной денег. Отвечают: первые год-два ничего с ними не делаем, а на третий обычно вкладываем в ту же проблему, которой занимаемся.
У нас подобного доверия к ученому нет. Если вы отчитываетесь только за половину, бухгалтер будет потрясен.
КОРР. Как сопоставить возраст с научной работой?
РАУШЕНБАХ. С возрастом пропадает энергия, бодрость. Поэтому молодежи особенно нужно давать работать и не делать из молодых ученых начальников. Возьмите нобелевских лауреатов. Они были руководителями лабораторий, маленьких коллективов по 15- 20 человек. Это Капица, Семенов были руководителями институтов, ведь у нас, если ты не директор института, с тобой никто считаться не будет.
Считаю, что любой перерыв в образовании губителен. Армия ли это, спортивные сборы, отпуск ли по семейным обстоятельствам - неважно. Особенно нельзя прерывать обучение студентов, изучающих точные науки. Формирование мозга происходит до 20 или чуть больше лет. Это закон физиологии. Общественники, как это ни странно, продолжают учиться после перерыва нормально. Естественники же становятся в научном плане бездарями. Из них могут выйти прекрасные директора институтов, руководители заводов, организаторы. В "Литературной газете" я говорил: мы потеряем фундаментальную науку. А фундаментальную науку, как известно, делают сумасшедшие, мальчишки до 30 лет. Я наблюдаю студентов, которые пришли после армии, у них уже нет той фантазии, научного воображения. Они очень организованны, дисциплинированны, на них можно положиться. Я не хочу сказать, что люди глупеют, - они лишаются способности нестандартно мыслить. Таким образом мы теряем Ньютонов, потенциальных гениев. Студентов и рядовых ученых мы не теряем. Но это не творцы, а исполнители.
КОРР. Борис Викторович, но если человек отмечен искрой божьей, талантом, ведь ему и перерыв не помешает?
РАУШЕНБАХ. Помешает. Я думаю, что в армию надо призывать после окончания образования.
КОРР. Как вы считаете, обычные люди чувствуют результаты той работы, которая ведется по освоению космоса?
РАУШЕНБАХ. Да. Главный результат космической деятельности за последние 30 лет - это мир. Возьмем создание системы космической разведки. Она сохраняет мир, поскольку та или другая сторона знает, что против нее ничего не замышляют. Она позволяет видеть все, что творится на территории другой стороны. Нельзя построить даже собачью конуру без того, чтобы это не было зафиксировано. Это очень нужные, разрешенные международным соглашением спутники, они не шпионы, они передают объективную информацию. Они называются национальными средствами по наблюдению за выполнением соглашений. Без этих космических спутников невозможно заключение ни одного международного договора.
КОРР. Допустим, что, как говорит Р. Рейган, СОИ - это чисто оборонительная система. Может быть, не так уж опасно ее присутствие в космосе?
РАУШЕНБАХ. Сначала - вообще о выводе оружия в космос. Этого допускать нельзя. Сейчас руководство той или иной страны за время полета ракеты с континента на континент еще имеет возможность размышлять над вопросом, начинать войну или нет. Если в космосе будет использоваться новое оружие, например лазерное, то на время движения лазерного луча от объекта к объекту и уничтожение его потребуются доли секунды. Кто может принять решение за такое короткое время? Только компьютер. Таким образом, в недалеком будущем решение о начале войны будут принимать не правительства, а компьютеры. Ну а о том, что компьютер может допустить ошибку, говорилось уже не раз.
Теперь по поводу оборонительного оружия. Допустим, имеются две идеальные системы А и Б, которые настроены только на оборону. Так вот, оказывается, что, когда две чисто оборонительные системы встречаются в космосе, они неизбежно начинают драться. Это вывод математики.
КОРР. И последний вопрос. Вы начинали работу с С. Королевым, расскажите о встречах с ним.
РАУШЕНБАХ. С Королевым мы познакомились на планерных слетах в Крыму. Работать с Королевым мы начали в институте реактивных исследований. Потом Королева арестовали, обвинили во вредительстве, потом началась война. Снова мы стали работать с 1954 года и уже до его смерти.
Есть мнение, что Королев был крупный ученый, великий инженер. С моей точки зрения, у него был замечательный талант полководца. Это редкий талант. Вот, например, вопрос о посадке на Луну автоматического аппарата. Встала проблема - как сделать шасси, или как хотите это называйте.
Половина ученых говорила, что поверхность Луны каменная и шасси надо сделать, как у самолета, который садится на бетон. Другие говорили: нет, исследования отраженного света Луны показывают, что Луна покрыта пылью, и если на нее что-нибудь сядет, то моментально утонет. Надо делать большой надувной мешок. И вот час говорят, другой и никак не могут принять решение. Королев слушал, слушал и сказал: "Значит так, грунт у Луны твердый". Тогда один из "пыльных" вскакивает и кричит: "Ни один серьезный ученый не подпишет такого утверждения!" Королев говорит: "Не подпишет? Сейчас". Пишет: "Луна твердая. Королев".
А что оказалось на самом деле? Оказалось, что правы и те, и другие. Луна твердая, но покрыта тончайшим слоем пыли. Вот это и есть Королев. Человек, способный принимать решение даже при отсутствии информации.
Ограничения и пределы экологические