Год назад в "АиФ. Здоровье" N 21 мы рассказали о 82-летней пенсионерке, инвалиде второй группы Татьяне Строковской, которую родной сын из-за квартиры упек в психбольницу. После публикации в редакцию обратилось большое количество людей, оказавшихся в аналогичной ситуации.
Жалость по-советски
В СЕНТЯБРЕ 1976 года сотрудник милиции, проживавший этажом выше в одном со мной доме, в 12 часов ночи ворвался ко мне в квартиру с целью совершения развратных действий. Изнасиловать меня ему не удалось, но синяков на моем теле он оставил изрядное количество. Я обратилась в травмпункт, взяла справку о побоях, после чего подала заявление в отделение милиции. Вскоре ко мне домой заявился сам начальник отделения и потребовал отдать ему справку о побоях. Я тогда была еще молоденькой, наивной дурочкой, верила всем, тем более милиции, и справку отдала. А через две недели получила уведомление из прокуратуры, что против меня возбуждено уголовное дело. Далее события развивались следующим образом: однажды днем ко мне на работу - я тогда была заведующей фотолабораторией - приехали милиционеры: вам необходимо проехать с нами в отделение, кое-что уточнить по вашему заявлению. Ничего не подозревая, я спустилась с ними к машине и... очутилась в сумасшедшем доме. В ответ на мои слезы: кто же заберет ребенка из садика - муж был в командировке - несколько санитаров- амбалов меня просто-напросто избили, я потом долго не могла ни лечь, ни сесть. Через несколько дней заведующая отделением Альбина Александровна Муратова сказала мне: "Валюша, ну что же мне с тобой делать? Я понимаю, ты здоровая, но ты не знаешь, что такое милиция, - они тебя засадят, несмотря на маленького ребенка. Придется мне тебя пожалеть". И пожалела, что называется, поставив диагноз - параноидная шизофрения. Полтора месяца я провела в Алексеевской больнице, а потом еще шесть месяцев в Белых Столбах. Вплоть до 1987 года, когда этот страшный диагноз с меня сняли, я состояла на учете в психоневрологическом диспансере, хотя никогда никаких лекарств не принимала и ни в каком лечении не нуждалась.
Пора, мать, тебе в психушку
ИНОГДА беда приходит с той стороны, откуда ее не то что не ждешь, а даже в кошмарном сне не увидишь, что такое вообще может случиться. В 1994 году моя дочь надумала разменять нашу трехкомнатную квартиру на Покровском бульваре, в этой квартире, кстати, жила одно время Марина Цветаева. Для меня это был шок: всю свою жизнь я посвятила дочери, с мужем-алкоголиком я развелась. Чего я только не делала, чтобы моя девочка ни в чем не нуждалась, была, что называется, не хуже других: английская спецшкола, музыкальное образование, фигурное катание... Работала на двух-трех работах, чуть не выше головы прыгала, но моя дочь имела все самое модное, самое лучшее, самое дорогое. Я часто себя спрашиваю: где, в чем допустила ошибку? Почему моя дочь выросла жестокой и неблагодарной? Может быть, нужно было больше внимания уделять ее воспитанию, но тогда бы у меня не было возможности так много работать и я не смогла бы ей дать всего того, что дала.
Но, как бы там ни было, в 1994 году у нее ничего не получилось, и тогда, очевидно, у нее в голове созрел дьявольский план. Скорее всего, от моего бывшего мужа она узнала, что я в свое время лежала в психушке, и моя дочь решает сделать из меня сумасшедшую. Она обращается в 12-й диспансер, где я все прошлые годы состояла на учете, и в 8 утра за мной приезжает милиция. Привезли в отделение и продержали там до 12 ночи, не давая даже пить. В 12 ночи приехала дочь и привезла направление в больницу. Помню, я ей сказала: "Надя, опомнись, что ты делаешь?" А она: "Все, мать, поздно. Твоя госпитализация стоила мне 200 долларов..." В 13-й больнице, самой кошмарной в Москве, меня продержали месяц и 18 дней. Но это было только началом всех моих мытарств и злоключений, которые уготовила мне моя собственная дочь.
Через полгода после того, как меня выписали (дочь в то время жила отдельно, снимала квартиру), она позвонила моей матери и говорит: "Ну что, не пора ее опять в психушку?" И моя мать, которая была уже в полном маразме: "А что, можно". Откуда я знаю об этом разговоре? У нас был параллельный телефон, я сняла трубку в другой комнате и все слышала. "Тогда, - говорит дочь, - я приду поставлю тебе пару синяков, а скажем, что это она тебя побила".
Почему я не пыталась объяснить милиции, когда меня снова приехали забирать, как было на самом деле? Пыталась, еще как пыталась, но меня никто не слушал. Наоборот, все, что бы я ни говорила, оборачивалось против меня, все мои слова лишний раз убеждали врачей, что я брежу. Второй раз меня продержали в психушке около 4 месяцев. Изредка наведывалась дочь, она сошлась с каким-то голландцем, он ее субсидировал, и она привозила в больницу огромные пакеты со всевозможной заграничной снедью. Нет, не мне - врачу, со мной она даже не желала разговаривать. А я в прямом смысле слова голодала, даже ту паршивую пищу, которую давали больным, отбирали. Как же мне было там плохо! В палате 35 человек, острое отделение, кто-то запросто может с тобой рядом лечь, кто-то может придушить ночью или в чем угодно обвинить... Не приведи бог никому. После этой госпитализации мне присвоили статус социально опасной.
Выписали меня в декабре 1995 года. Трудно передать, в каком состоянии я находилась. Меня трясло мелкой дрожью, я не могла расслабиться, ночью не могла спать от дикого напряжения. Была колоссальная передозировка аминазином, трифтазином и прочей гадостью, вследствие чего у меня развился токсический гепатит и ишемическая болезнь сердца. И вот, когда я находилась в таком состоянии, дочь сказала: или ты подписываешь бумаги на обмен, или я упеку тебя так, что ты пожизненно не выйдешь из психушки. Что мне оставалось делать? Я подписала. И дочь обменяла нашу трехкомнатную квартиру на двухкомнатную себе и малогабаритную квартиру в доме гостиничного типа мне.
Немного оправившись после госпитализации и поняв, что произошло, я обратилась с заявлением в суд о признании факта мены недействительным. Дочь, узнав об этом, срочно прилетела из Голландии. На сей раз она обвинила меня в том, что я сломала руку своей матери. На основании этого поклепа меня продержали в психушке восемь с половиной месяцев. Волею судьбы мне в руки попало заключение судебно-медицинской экспертизы главного медицинского управления Москвы: "Лучевая кость не повреждена, в зоне пятой кости периостальная реакция. Остеосклероз. Следы давнего полностью консолидированного перелома. Давность бывшего места перелома более 1-2 лет. 22 июля 1997 года". То есть перелом действительно был, но не тогда, когда меня обвиняли, что я сломала матери руку, а намного раньше. Этот документ просто скрыли. Моей дочери в очередной раз удалось обмануть или подкупить и милицию, и судей, и врачей.
Я все равно ее люблю
НА СЕЙ раз меня держали в загородной больнице, в Электроуглях, откуда я совершила побег. Без документов, без денег, в больничном одеянии два месяца я скиталась по подвалам и трущобам... 12 октября 1997 года - в этот день дочери исполнилось 27 лет - я приехала к ней домой, привезла букет цветов и два очень дорогих тома библейской энциклопедии. Бог знает сколько мне пришлось собрать и сдать бутылок, чтобы сделать ей такой дорогой подарок. Увидев меня, дочь сказала: "Ой, подожди, мне надо на минутку выскочить..." И вернулась с нарядом милиции. Я снова оказалась в больнице. А Басманный суд меж тем по иску моей дочери принял решение о признании меня недееспособной. Однако моим друзьям и знакомым удалось это решение опротестовать в Мосгорсуде. И 11 февраля 1998 года меня выписали из больницы.
Последний раз дочери удалось упечь меня в психушку в августе 1998 года. Каким образом она сумела уговорить врачей 19-го диспансера, которые меня в глаза никогда не видели, выписать направление на госпитализацию, не знаю. Но нет, как говорится, худа без добра. Меня привезли в 15-ю больницу, где я провела всего пять дней. Очевидно, дочь не успела кому надо сунуть денег, так как очень быстро врачи этой больницы разобрались, что я не их клиент и в психиатрической помощи не нуждаюсь.
В настоящее время пытаюсь по суду добиться отмены договора мены нашей квартиры, я, кстати, до сих пор там прописана. В Басманном суде продолжается рассмотрение дела о признании меня недееспособной, которое опротестовал Мосгорсуд, а в Бабушкинском межмуниципальном суде лежит мое заявление о признании незаконными действий врачей 19-го психоневрологического диспансера.
И последнее, о чем хочу сказать: несмотря на все горе и зло, которые причинила мне моя дочь, я ее продолжаю любить. Можете мне не верить, но это - правда.
Окончание следует.
Каждые 35 минут в психиатрических больницах России умирает один человек, при том что психические болезни не являются смертельными, как чума или СПИД.
Чтобы отвести внимание общественности от себя, психиатрия прибегает к обычной тактике: обвиняет других в том, в чем повинна сама. Психиатрия продвигает идею о том, что виной происходящему являются тяжелые экономические условия жизни, неуверенность населения в завтрашнем дне, современное телевидение и компьютерные игры и т. д. Нет поддержки общества, нет денег на исследования и на новые лекарственные препараты, лечебные базы не обустроены и т. д. Кстати говоря, примерно так же плачутся и психиатры в США, где бюджет психиатрии составляет 80 млрд. долл.!
Многие этому верят, потому что об этом говорят профессора и академики, а также потому, что это выглядит правдоподобно. А истинной причиной всего происходящего является то, что психиатрия, строго говоря, не является классической наукой, а является философией, такой же, как, например, марксизм. В основе современной психиатрии, кстати говоря, все еще лежат философские идеи материалистов-марксистов. Коммунизм раньше тоже возводили в ранг науки, хотя он ею никогда и не являлся, поэтому мы видим именно такие результаты: авторитарные мнения, а не научные доказательства; ложные диагнозы; лечение, приносящее вред.
Судебная коллегия по гражданским делам Московского городского суда заслушала в открытом судебном заседании дело по кассационной жалобе Сильченко В. И. на решение Басманного межмуниципального районного суда от 26 июня 1998 г., которым постановлено признать Сильченко Валентину Ивановну, 1941 г. рождения, уроженку г. Кировограда, недееспособной.
Из материалов дела не усматривается, что суд пришел к выводу о нецелесообразности вызова Сильченко В. И., таких данных в материалах дела не имеется. Сильченко В. И. неоднократно являлась в судебное заседание, имела своего представителя, желала участвовать в разбирательстве дела, однако дело судом рассмотрено в отсутствие ее и ее представителя, которые не были надлежащим образом извещены. Тем самым нарушен принцип состязательности.
Удовлетворяя заявление Игнатовой Н. Л., суд указал, что степень имеющихся у Сильченко В. И. психических расстройств столь значительна, что лишает ее возможности понимать значение своих действий и руководить ими, она нуждается в учреждении над ней опеки. При этом суд исходил только из заключения судебно-психиатрической экспертизы.
Суд не дал оценки тому обстоятельству, что Сильченко В. И. работает. В судебную коллегию представлена трудовая книжка, из которой усматривается, что Сильченко работает. По месту работы характеризуется как добросовестный работник. Проживает в настоящее время одна, обслуживает себя. В уходе не нуждается.
Кроме того, суду надлежало дать оценку тому обстоятельству, что с дочерью Игнатовой у нее крайне неприязненные отношения, зарегистрированы они в настоящее время по разным адресам, разъехались по договору мены. Данный договор Сильченко оспаривается.
При таких данных, учитывая, что юридически значимые обстоятельства не были определены судом правильно, решение нельзя признать законным и обоснованным, оно подлежит отмене.
Изображая жертву