БЫЛО это уже давненько - лет двадцать пять назад. Служил я тогда на Камчатке на рейдовом тральщике. Получаем как-то задачу: прибыть в бухту Н., выгрузить там мины и - обратно на базу. Задача простая, за исключением одной детали: швартоваться надо кормой, а причалы в этой бухте старые, еще довоенные. Но ничего, встали...
Командир у нас был мужчина лихой и внешне, и по повадкам. Представительный такой, решительный. Издавна на флоте существует странная традиция: чем мельче и скромнее корабль, тем крупнее и внушительнее командир. Кадровики, что ли, развлекаются?..
В общем, встали, начали выгрузку. Работу закончили поздно вечером. Устали все, вымазались как черти. Пока отмылись, переоделись, собрались на чай в кают-компании - и вовсе ночь. Сидим наслаждаемся крепким чаем, а штурман вдруг и говорит:
- Между прочим, ночь-то сегодня какая! Гоголевская. Ночь перед Рождеством. Так что ждите, братцы, чудес.
Ну, тут мы, конечно, поимпровизировали кто во что горазд по поводу всякой рождественской чертовщины, историй разных навспоминали загадочных...
А пока мы в кают-компании лясы точили, совсем рядом, оказывается, назревали события.
...Был у нас на тральщике матрос, только-только перед этим походом на корабль пришел. Памятен он нам по многим причинам. Во-первых, имя у него такое, что нечасто встретишь: Агафон. А во-вторых, парень оказался на редкость аккуратным, до педантичности даже, очень исполнительный, к службе с неудержимым рвением относился. По специальности он был химик. И вот после швартовки и работ, в которых Агафон участвовал вместе со всем экипажем, спускается он в свой химпост, любовно его осматривает и вдруг видит такой, выражаясь флотским языком, кабак, такое, понимаете, безобразие, что и слов не подыскать. Прямо из переборки, рядом с одним из приборов, торчит здоровенный ржавый болт...
- Что же это такое?! - оторопел Агафон. - Как я его раньше не заметил? Да и зачем он?!
И принимает Агафон единственно правильное, на его взгляд, решение: вычищает этот проклятый болт до блеска, контрит его шайбой с гайкой и аккуратно всю эту конструкцию закрашивает под цвет переборки голубенькой краской. И с сознанием выполненного долга укладывается спать.
И вот наступает, так сказать, рождественское утро. Морозец легкий, бухта парит, слабенький туман и - полный штиль. Все уже на местах, командир, как и положено, на мостике. Командует:
- Отдать швартовы! Самый малый вперед!
Смотрим, концы с палов сбросили, вода у причала слегка вскипела, а тралец наш стоит как вкопанный...
Что за дьявол!
Командир секунду думает, потом командует:
- Малый вперед!
Вахтенный офицер, естественно, ручки машинного телеграфа ставит на "малый". Ясно слышим звонки - отработал телеграф. Да и бурун у кормы круче стал. Тральщик стоит!
А тут еще штурман под руку:
- Ну вот, я же говорил...
Командир рассвирепел. Я так скажу: все люди не любят непонятного. Но одни его побаиваются, а другие бороться начинают. Вот командир наш был из вторых - волевой, решительный, юнгой войну прошел. Короче, подходит он к телеграфу и сам ставит ручки на "средний вперед".
Задрожал наш тралец всем телом, даже вроде всхрапнул, как боевой конь, и вдруг одним рывком вылетел прямо на середину бухты...
Мы все едва на ногах устояли. Очухались, глядь, а на старом дубленом темном причале - нарядное такое голубое пятно: кусок нашей кормовой обшивки, аккуратно гайкой к пирсу прикрученный...
Что дальше? Залатались своими силами, подкрасились и в положенный срок сдали все курсовые задачи. Ну доложили, конечно, командованию. Те посмеялись, но фитиль кому положено вставили за то, что при швартовке ржавым причальным болтом обшивку пропороли и даже не заметили.
Агафон же с тех пор имя свое утратил. До конца службы его уже только Люцифером звали, или попросту нечистой силой. Так и в запас ушел.
"Аврора" может снести Зимний и все вокруг