Примерное время чтения: 12 минут
126

Народная война (05.11.2003)

Наша газета - прежде всего для людей старших поколений, которые беззаветно создавали и защищали великую страну. Сейчас Россия вновь подвергается нелегким испытаниям, и вновь становятся востребованы нравственные устои и ценности наших стариков, их знания и исторический опыт. Величайшей вершиной подъема народного духа в истории страны была и останется Великая Отечественная война. Конечно, о ней написано немало мемуаров, опубликовано множество документов, но это - официальная история. А ведь у каждого война была своя - свои победы и поражения, горечь и радость, боевые друзья и подруги, встречи и расставания, потери и приобретения... "АиФ. Долгожитель" призывает всех, кто помнит нелегкие военные годы, поделиться личными воспоминаниями и внести свою лепту в создание народной истории войны. Ваши рассказы будут опубликованы на страницах "Долгожителя" и сборников "Народная война".

Мы уходили налегке...

Вечером 21 июня 1941 года мы, несколько девятиклассников, собрались в саду. Сидели, строили планы на лето. А утром 22-го в дом, запыхавшись, вбежал мой отец, кадровый военный, закричал: "Почему не слушаете радио? Война!" Первая моя реакция была: "С Англией?"

Нет, я не ляпнул несуразицу - все мы были очень политизированы, читали газеты, слушали радио, посещали лекции о международном положении... И на тот момент нашими недругами, безусловно, числились не германские фашисты, а коварные британцы! Так что новость о нападении немцев вызвала шок у всех - от комдивов до школяров. О войне мы знали в основном из фильмов "Если завтра война", "Глубокий рейд", "В тылу врага". Помнили, как "без проблем" решались вопросы с присоединением Западной Украины и Белоруссии, как громили японцев на Халхин-Голе... Поэтому, несмотря на неудачи первых дней войны, что угадывалось из сводок Совинформбюро, у нас, как и у очень многих в то время, не было сомнений: фашисты быстро получат отпор. "Недельки через две-три", - говорили оптимисты, а скептики увеличивали этот срок до нескольких месяцев.

28 июня комсомольцев собрали в городском Доме пионеров: "Комсомольцы, нужна ваша помощь фронту!" Через два дня нашу колонну с военным оркестром проводили к вокзалу, шли налегке, имущество умещалось в карманах и небольших свертках. У меня, например, были пара бутербродов и пять рублей, не так уж мало, если вспомнить, что булочка стоила семь копеек. Провожающих не было - дома считали, что мы едем на сельхозработы. Нас привезли на электричке в Москву, на Белорусский вокзал, подвели к эшелонам, вручили каждому по лопате. По цепочке передали: будем строить оборонительные сооружения на дальних подступах к Москве. Так появился Подольский комсомольский строительный отряд. В дороге не кормили, двигались очень медленно, и, наконец, высадили под Ярцево, только тут нас взяли на довольствие. Мы рыли эскарпы вдоль берега Днепра, особо пришлось помучиться с противотанковым рвом - три метра глубиной, пять шириной, хорошо, саперы помогли. Но и нам мало не показалось - ночевали в сараях, вставали в 4 утра, возвращались к вечеру, падали на солому как убитые. Никто из нас ничем подобным ранее не занимался, спина не гнулась, ноги ватные, на ладонях кровавые мозоли, кормят из рук вон плохо... И еще - гнетущие мысли: "Неужели немцы дойдут сюда?!" Никто не знал, где фронт, но каждую ночь слышалась канонада и виднелось зарево на западе... Потом нас внезапно перебросили пешим порядком на другой участок. За одну ночь отмахали более 60 км, дошли чуть живые и только там узнали, что чудом избежали окружения - немцы высадили десант. Теперь мы оказались рядом с оживленной дорогой. Шли беженцы, подводы с ранеными, от них впервые узнали о наших "катюшах". Дорогу бомбили. Признаюсь: первая упавшая рядом фугасная бомба ужаснула, было такое впечатление, что на голову свалился многоэтажный дом. Уши заложило, поднялась туча каких-то обломков. Конечно, никто не охотился специально за грязными оборванцами, в которых мы превратились за это время, просто фашисты методично уничтожали все живое...

Налеты стали постоянными, не бомбили, но из пулеметов обстреливали, и поэтому у нас теперь ушки были на макушке. Однажды под пулеметный огонь попала девичья бригада, набранная из соседних деревень. Они копали траншеи метрах в ста от нас. Все как на подбор в белых кофточках и платочках. Наши советы снять демаскирующие предметы одежды они отвергли. При одном из налетов они сбились в кучку... Чем не цель для фашистского аса? Мы сидели на брустверах, не поднимая глаз, словно были виноваты в чем-то перед девчонками, так неразумно подставившимися под пули. Почему они не спрыгнули в траншеи? Ведь мы кричали им!..

Нелегкий труд, бомбежки и обстрелы, частые многокилометровые переходы, перебои со снабжением, а больше всего - подавленность тех дней: горящие села, бесконечные потоки беженцев, трупы у дорог, отступление войск - все это сразу сделало нас взрослыми, с бесшабашным отрочеством было покончено...

От Виктора Федоровича Рощаховского, Подольск, Московская обл.

Батарея, огонь!

Утро седьмого июля 1943 года на Курской дуге было жарким, душным. На участке нашей 8-й стрелковой дивизии 62-го артиллерийского полка, где я командовал дивизионом, шли вязкие, упорные бои. В небе, спутавшись в огромный клубок, сражались истребители, и наши явно одерживали верх, это уже стало ясно, а вот на земле похвастаться пока было нечем...

Немцы ворвались в траншеи, стали быстро продвигаться по ходам сообщения. Готовилась наша контратака, и мне было приказано поддержать ее огнем. Новый наблюдательный пункт предстояло занять в двух километрах левее по фронту, и очень тревожила связь: единственная телефонная линия во время боя - вещь ненадежная...

Выручить могла только рация, и потому надо было вызывать на передовую из штаба дивизиона радистку Лизу Ящерицыну. Когда она - щупленькая, крошечная, с ярко-рыжими волосами и веснушками - взгромождала на спину свой полупудовый агрегат, ее почти не было видно.

И вот мы уже бежим под огнем по ходам сообщения. Оборачиваемся - Лиза не отстает, даже улыбается...

На месте выбрали окопчик, развернули рацию, Лиза сразу связалась с гаубичной батареей, начали пристрелку... Но пока готовились к атаке мы, не дремал и враг. Немцы не могли не заметить передвижения наших войск и ударили сами. Это был ад: прямых попаданий в наши окопы было так много, что за 20 минут артналета в батальоне было убито и ранено до трети личного состава, в том числе и командир. Стоны умирающих, крики о помощи, кровь, перемешанная с землей, дым, гарь, духота...

Понятно, мы отстреливались. А немцы все лезли и лезли. Падали скошенные огнем, на смену им шли другие... К четырем часам дня они залегли в воронках от снарядов почти вплотную к моему наблюдательному пункту. Наши снаряды рвались менее чем в ста метрах от него. Приблизить прицел гаубиц хотя бы еще на одно деление практически означало вызвать огонь на себя... Трудно на это решиться, но делать было нечего.

Я уменьшил прицел, командую: "Третья бетерея... Первому орудию... Один снаряд... Огонь!" Шелестящий свист... Мы падаем на дно окопа... Взрыв менее чем в тридцати метрах! Осколки выбивают комья земли на бруствере, прошивают ползущих гитлеровцев. От радости, что не накрыло, азарта, а может, и ребячества бесшабашного - двадцать один год всего-то было! - с какой-то подсознательной верой, что свой снаряд помилует, кричу во всю глотку: "Батареей! Четыре снаряда! Беглый огонь!"

Лиза повторяет мои команды... Земля покачнулась, нечем дышать, забиты рот, уши, ноздри. Больше бить не пришлось - ни одного живого немца в радиусе более ста метров не осталось. Перенеся огонь на другие цели, мы продолжали стрелять. Целый день, бесконечный, страшный день.

И если теперь я слышу словосочетание "горы трупов", то сразу вспоминаю 7 июля 1943 года, землю, устланную исковерканными телами, и маленькую отважную рыженькую девушку, кричащую в рацию: "Батарея! Огонь!"

От Петра Анисимовича Петрушина, подполковника в отставке, Реутов, Московская обл.

Сережа, отзовись!

Наша 6-я гаубичная батарея стояла у станции Котлубань, под Сталинградом. Двое суток - 21 и 22 сентября 1942 года - мы вели непрерывный огонь, вражеские самолеты в ответ "утюжили" наши позиции. Я был тяжело ранен - перебило ноги и правую руку. Вначале меня перевезли в санбат, за станцию, оттуда машиной перебросили в какой-то скотный двор, положили на солому. Раненых очень много, все просят пить, а в небе постоянно кружат немецкие самолеты, бомбят и расстреливают из пулеметов все живое. Главное, мы прекрасно понимаем, что нас видно, как на ладони, а сделать ничего не можем. Рядом положили еще парня, мы познакомились. Оказалось, танкист, Сергей, разбита коленная чашечка.

Пришли подводы, чтобы перевезти нас к поезду, на эвакуацию, но места всем не хватало. Этот Сергей, как я ни отнекивался, настоял, чтобы меня положили, а сам кое-как примостился сзади. Я здоровой рукой цеплялся за борт, чтобы не свалиться под колесо, а он держал меня за ворот гимнастерки. Вагоны, к которым нас доставили, оказались уже битком забиты - с огромным трудом нас распихали по проходам, клали прямо на пол - жестко и холодно. Мы с Сережей держались рядом. Многие умирали, их на небольших остановках выгружали. Несколько раз налетали немцы, но поезд успевал уйти из-под обстрела. На вторую ночь пути мы несколько успокоились - все же скоро г. Балашов, он считался глубоким тылом. И вдруг - гул самолета, взрыв, все закричали.

Вагоны стремительно загорелись, в огне метались раненые - в каждом не менее 50 человек! Я лежал на полу головой к двери. Попробуешь вывалиться на насыпь - точно сломаешь шею, но это лучше, чем заживо сгореть. Не помню, как очутился внизу, - по-видимому, меня тащил Сережа. Помню страшный жар, и из прогоревшего пола вагона падают обугленные тела. И над всем этим кошмаром летает фашист, наслаждается, стервец, легкой добычей. Я пытался отползти, звал Сережу, но он не откликнулся. Потом нас, спасшихся, подобрали местные жители из деревни Терновое, дай им Бог процветания и здоровья, помогли, кормили, перевязывали.

Много еще тягот пришлось пережить, пока не очутился я в госпитале на Урале, в городе Верхний Уфалей. Я выжил, но ничего не знаю о своих боевых друзьях. Может, уцелел кто из расчета моего четвертого орудия шестой гаубичной бригады, может, жив тот танкист Сережа, который спас мне жизнь? Отзовитесь, товарищи!

От Николая Дмитриевича Куприянова, ул. Баженова, д. 3, кв. 40, Сызрань

Мертвых никто не считал...

Я пошел в армию добровольцем в 1942 году, когда мне было 17 лет. Описать каждый день, выстроить все события в хронологическом порядке практически невозможно. День на фронте казался вечностью, помнятся только отдельные эпизоды.

Помню, как впервые увидел мертвых - приказали окапываться, а кругом были замерзшие трупы наших солдат. Я саперной лопаткой долбил мерзлую землю, она не поддавалась, я взмок, измучился, но смог углубить свой окоп всего сантиметров на двадцать. Там, под Сталинградом, я впервые попал под бомбежку. Немецкие бомбардировщики летели низко. Я смотрел, как от них отделяются бомбы, взрывы происходили вдалеке, и было совсем не страшно. Страшно стало потом, когда падать начало вокруг. Кроме бомб немцы сбрасывали пустые бочки, они жутко выли. Одна бомба разорвалась рядом с моим окопчиком, меня завалило землей, я потерял сознание. Меня откопали, но ни двигаться, ни говорить я не мог. В госпитале признали контузию, но пробыл я там совсем недолго. Снова отправили в часть, и я потом долгое время плохо слышал и заикался.

Хочу сказать еще вот о чем: если наших убитых солдат я видел тысячи, то убитых немцев - единицы. После разгрома немцев под Сталинградом в течение двух месяцев мы по полям собирали наших погибших. Их раздевали до исподнего и свозили в противотанковые рвы. Эти братские могилы засыпали, ставили деревянную пирамидку со звездочкой. Сколько было захоронено в каждой такой яме - неизвестно, никто не считал.

Потом наш полк перебросили под Таганрог. Постоянно шла артиллерийская перестрелка, нельзя было ни на минуту снять каску. Она была тяжелая, от нее ужасно болела шея. Рано утром и поздно вечером мы ходили за завтраком и обедом. Полевая кухня находилась в тылу, в овраге за небольшой рощицей. Мы ходили по очереди, по четыре человека. Двое несли термос с первым, двое - со вторым. Однажды мы получили обед и возвращались обратно. На выходе из рощи мы услышали шорох, а потом и немецкую речь. Мы поставили термосы, залегли и стали ждать. На проселочной дороге появились немцы, их было трое. Это были их разведчики, мы открыли огонь. Двоих мы убили, а третьего, раненного в руку, привели в часть.

За всю войну я первый и последний раз так близко стрелял в живого человека. Иногда меня спрашивают, много ли я на фронте убил немцев. Честно отвечаю - не знаю...

От Виктора Кушнира, Москва

Смотрите также:

Оцените материал

Также вам может быть интересно