ЕВГЕНИЙ Габрилович пришел в киноискусство, выражаясь его слогом, "спозаранку, когда восходило таинственное, безмерное, невиданное светило" - звуковое кино.
Его киноповести и кинороманы воплощали на экране Юлий Райзман ("Последняя ночь", "Машенька", "Урок жизни", "Коммунист", "Твой современник", "Странная женщина"), Михаил Ромм ("Мечта", "Человек N 217", "Убийство на улице Данте"), Сергей Юткевич (трилогия о Ленине), а позже Глеб Панфилов ("В огне брода нет", "Начало"), Илья Авербах ("Монолог", "Объяснение в любви").
Случались режиссеры и масштабом поменьше, тогда выходили просто хорошие фильмы: "Два бойца", "Поздние свидания", "Повторная свадьба", "Долгая дорога к себе", "Приход Луны", "Платок на стене".
Многолетний профессор Института кинематографии Евгений Иосифович создал, по сути, свою школу, из которой вышло большинство ныне действующих в кино драматургов.
Мне посчастливилось дышать ее воздухом...
...И ВСЕ чудится, что к нему вновь можно прийти.
- Что случилось, деточка? Не получается сценарий?
- Хуже, Евгений Иосифович, не получается жизнь!
- А в жизни, как и в драматургии, - законы одни и те же. Не идет диалог - надо менять рисунок сцены. Не клеится сцена - подумай о ее месте в сюжете. - Он говорит все медленнее, с паузами. - Забуксовал сюжет, вглядись попристальнее в персонажей. Иногда приходится менять даже главных героев!
- Но если твой "герой" самый-самый?..
- Пройдет, милая, все проходит. - Это уже цитата из фильма "Монолог": дед-академик утешает внучку, еще не готовую услышать его. - И жизнь пройдет, - тихо добавляет Е. И.
НА ПРЕМЬЕРЕ "Монолога" он волновался как дебютант. А после, едва стихли аплодисменты, сказал: "Исповедался - пора и честь знать".
СКОЛЬКО же раз он с нами прощался! Устно и письменно, завершая то или иное выступление, статью или киносюжет. К этому даже успели привыкнуть. А попрощавшись, жил дальше, общаясь, сочиняя, размышляя о былом и окружающем, и - писал, писал. Порою в больницах, где не часто, но все же оказывался. И по-детски упрямо верилось: он будет всегда.
САМЫЕ старшие из учеников Габриловича помнят его уже пожилым, все остальные лишь стареньким. "Старый Габр" - это прозвище накрепко прилепилось к нему в незапамятные времена. Современник всех обитателей "странного века" от эпохи Николая Второго до ельцинской...
- РАССКАЖИТЕ, кто сейчас у нас в Матвеевском живет, - просит старая актриса. Полупарализованная, она не выходит из комнаты. - Габрилович, Женя? О, я хорошо помню его маму, он водил ее под ручку. Сугробы, улицы никто не чистит - это называлось "военный коммунизм"... Такой воспитанный молодой человек, но, представьте, увлекся джазом. Бренчал на пианино в ресторане и вдруг пропал. А однажды гляжу, это уже тридцать... какой же год, а он у нас в театре за фортепиано! И сейчас музицирует?
- Нет, только пишет...
- Да-да, я что-то такое слыхала... Жаль. Наш режиссер к нему благоволил.
- Кто?
- Кто-кто!.. Мейерхольд.
ПО ПРЕДЛОЖЕНИЮ Мейерхольда пианист джаза (уже начавший работать в кино) делает инсценировку по нескольким эпизодам книги "Как закалялась сталь". Единственными зрителями этого мейерхольдовского спектакля стали те, кто с вердиктом "клевета на революцию" его запретил.
То был запрет на трагическое в советском искусстве.
БОЙКИЙ молодой человек перестроечных лет:
- Согласитесь, Е. И., что к созданию утопии приложили руку и вы. "Коммунистом" своим!
- Дорогой мой, я знал и таких людей. А что знаете вы? Где ваши... утопии?
ИЗ СКАЗАННОГО на панихиде: "Нам еще дорастать и дорастать до осознания истинной трагедии его Коммуниста..."
НАКАНУНЕ Пятого съезда кинематографистов СССР делегаты, члены КПСС, приглашены в ЦК. К Матвеевскому поданы автобусы.
- Разве Евгений Иосифович не едет? - удивляюсь я.
- Да он же беспартийный!
Вот те раз. Автор "Коммуниста" и фильмов о Ленине, к тому же единственный из кинодраматургов Герой Соцтруда?!
"Говорильнями я и без партбилета по горло сыт", - отделался шуткой Е. И. "И на съезде не будете?" - "Ни за что, хочешь, возьми мой пропуск".
Поднимаясь на следующий день по лестнице, ведущей в Георгиевский зал Кремля, где бушует съезд, слышу усиленные микрофоном знакомые интонации: выступает Габрилович!
Вернулся Е. И. возбужденным и... расстроенным. Так некстати слабеют и немеют ноги, отмахавшие версты и версты, а нынче бессильные протопать от Боровицких ворот до Кремля, где кипят такие страсти, что даже на лицах охранников растерянность и испуг.
НА ИСХОДЕ последний день съезда, ночь на дворе, а в Матвеевском пусто. "На банкете застряли", - предполагает Е. И., уверяя, что никаких перемен он не ждет, однако с нетерпением поглядывая на входную дверь. Вот наконец Александр Зархи. "Шура, ну что там?" - "Черт знает что!" - "Неужели... переворот?"
То было начало новой эпохи, ее первые всполохи. И пошло-поехало. Е. И. сравнивает происходящее в стране с памятным ему отрезком от февраля до октября 1917-го. "Те же митинги, неразбериха, разброд и стихи Гумилева. Не думал, что вновь смогу их прочесть".
Он пристально вглядывается в действующих лиц новой исторической полосы:
- Политик, как и художник, без таланта и призвания - ничто, если не минус. Неужели последние поколения не родили талантливых политиков? Одни Бурбулисы...
О ПОЕДИНКЕ между Горбачевым и Ельциным:
- Один интеллигентен, но нерешителен. Другой решителен и неинтеллигентен - вот он и победит.
Так и вышло.
ИЗВЕСТНЫЙ афоризм "писатель в России должен жить долго" как нельзя лучше подтверждается выпавшим ему земным сроком. Хотя в случае Е. И. и этот срок мал. Как из рога изобилия рождаются из-под его пера все новые и новые сюжеты, темы, образы, драматургические конфликты, на разработку которых уже не остается времени. Понимая это, россыпью "мелочинок" щедро разбрасывает он свое богатство по газетным статьям, интервью, эссе, заметкам: авось, да пригодится младшим собратьям по цеху. Да ведь, чтобы принять в дар сюжет от Пушкина, по меньшей мере нужно быть Гоголем... Каждому свое.
И не сам ли он, старейшина цеха и бессменный руководитель сценарных мастерских ВГИКа, без устали призывал своих "младшеньких", которых год от года становилось все больше: "Писать свое! Только то, что именно ты можешь и хочешь явить "городу и миру".
Он утверждал это и в годы расцвета конъюнктуры, когда поза "чего изволите-с?" почиталась чуть ли не доблестью, и иные из младшеньких приноравливались к ней еще на студенческой скамье. Тут Е. И. бывал безжалостен: "Этот мне не интересен, а этому бы не сценарии писать - в Госкино служить".
Однако собственный уникальный опыт - и плодотворный, и горький - не канонизировал. Пуще всего, кажется, опасался воздеть указующий перст.
- ДОРОГИЕ мои, не думаете ли вы, что мой возраст - это какая-то особая мудрость, способность ответить на все вопросы? На каких-нибудь два-три вопроса я, пожалуй, могу ответить, не больше. Ну, на четыре. И то не слишком уверенно. - В тот день Е. И. исполнилось восемьдесят. Вечером в людном зале Дома кино ему вручали Золотую звезду Героя Социалистического Труда.
В ожидании ритуала мы с приятелем уныло препирались: произнесет ли "старый Габр" фразу, с утра до вечера льющуюся с голубого экрана? "Спасибо родной партии и лично Леониду Ильичу..." Да или нет? Не хотелось бы, но ведь так положено...
И вот уже зачитан со сцены Указ Президиума Верховного Совета, и Лев Кулиджанов прикалывает к пиджаку юбиляра Звезду.
- Спасибо, дорогой, - с улыбкой благодарит Е. И.
Только и всего. По телевидению это показано не было.
КТО только не заглядывал "на огонек" в нашу сценарную мастерскую! Хвалимые и хулимые. Неудачники, оказавшиеся впоследствии классиками, и "классики", обернувшиеся мыльными пузырями. Читали свое, обсуждали наше, учили уму-разуму, а то и советовали "одуматься, приобрести нормальную специальность".
Первая встреча с Е. И. запомнилась еще и по контрасту.
Несколькими днями раньше нашим взорам предстал - иначе не скажешь - автор свежего "тематически нужного" фильма, расхваливаемого на все лады. С нескрываемым презрением взирал хвалимый на салаг-второкурсников. "Я такой-то, а вы - тьфу, никто", - написано было на его лице, подчеркнуто интонациями и жестами.
И вот та же аудитория, и те же мы, а перед нами художник мировой известности, подлинной, без приписок. И что же?
"Я какой-то там Габр, а вот вы!.. Кто вы?" - Не с этим ли выражением бездонного любопытства, ожидания и надежды смотрел некогда Мастер на юного Шпаликова и его сокурсников, вошедших в историю ВГИКа как "звездный курс Габриловича"? А позже на тех, в чьи аудитории уже не мог войти - все хуже повиновались ноги, и тогда "опять Габриловичу желторотых привезли!" слышалось в почтенном Матвеевском.
РАЗЛИЧИТЬ то ясное или смутное, из чего родились твои строки, твои паузы, эмоции, поступки, и внезапно одной или двумя фразами расщепить, рассечь это Твое с тем, чтобы "увидеть в разломе неизведанный мир", - удивительный дар Евгения Иосифовича, однажды перевернувший невзначай и мою жизнь...
...ОДИН из моих друзей, вынужденно покидая страну, без особого сожаления избавлялся от нажитого скарба, библиотеки, архива. А вот с двумя страничками-отзывами Е. И. на свои ученические работы расстаться не смог, увез с собой. Почему? Да просто мелочинки - юности, памяти, сбывшихся и сгоревших надежд. Они что-то значат и тогда, если у тебя нет больше ни Родины, ни дома.
Хотя это всего лишь мелочинки.
...И ВОТ уже десять лет и десять месяцев промелькнули, пронеслись с того зябкого декабрьского дня, когда Евгений Иосифович смотрел на нас с такой привычной всем собравшимся улыбкой, но ответных улыбок на этот раз не было.
Смотрел с большого-пребольшого портрета, и неживыми казались живые цветы, ложившиеся у его ног: уж он-то бы их тотчас раздал, раздарил, как делал это всегда. Теперь цветы тихонько перекочевывают вместе с венками в автобусы, замершие подле Дома кино, где идет панихида.
Но, будто опровергая случившееся, звучит знакомый живой голос:
- Дорогие мои. Всю мою пеструю жизнь я боролся за то, чтобы кино перестало быть только поводом для того, чтобы посидеть в темноте и потискать подружку. Я мечтал, что киносценарии раскроют в наш век неведомое, никем еще не подмеченное в обществе и человеке. Войдут равноправно и мощно в бессмертную летопись культуры.
Сценарное дело померкло. Ну что ж! Бывает и так! Однако не каждый, кто опрокинут, - не прав. Отощав, исхудав, он вновь встает во весь рост и добирается до высот, из-за которых только и стоит метаться и маяться в искусстве...
Все мы чуть-чуть шизофреники