В Ленинакане и ночью не спят:
Близких которые сутки подряд
Ищут.
Горе излить - не придумаешь слов.
Лица бесцветные, как у гробов
Днища.
Ведь они только что, только что были!
Воздух густеет от боли и пыли -
Вечер.
Словно глаза, беспросветная ночь.
Спазмою сердце, а чем тут помочь!
Нечем.
Утром на улицах траурный снег.
Что никогда не услышат их смех -
Знают.
Тает надежда в дрожащих руках,
Только у мертвых снег на щеках
Не тает.
Никто не стыдится слез
ЭТИ стихи я написала пятнадцать лет назад, в декабре 1989 года. Тогда в Армянской ССР произошло страшное, небывалое даже в тех горных краях землетрясение. Эпицентр - город Спитак - был стерт с лица земли, число погибших в Ленинакане и Степанаване исчислялось сотнями тысяч. Ужасная новость потрясла всех, студенты и преподаватели Московского высшего технического училища им. Н. Э. Баумана, не дожидаясь чьих-либо команд сверху, по собственной инициативе стали собирать вещи и продукты для пострадавших. В комитете комсомола, где я тогда работала, мы упаковывали собранное в картонные коробки, выпрошенные в соседнем магазине "Культтовары", и отправляли их в городской штаб студенческих отрядов, который тоже как-то сам собой оказался главным организатором помощи пострадавшим в Москве. В тот же день во многих столичных вузах начали формироваться студенческие отряды спасателей. Отряд МВТУ им. Баумана был одним из самых больших - более 70 человек.
Прямо из ереванского аэропорта "Звартноц" наш отряд направили в Ленинакан - второй после Спитака наиболее пострадавший город. По дороге мы видели угольное пятно и серебристые обломки на склоне горы - там накануне разбился в тумане самолет со спасателями.
Землетрясение случилось в будний день, в 12.40 - стрелки всех городских часов навсегда остановились в этом положении. У нашего отряда первым рабочим объектом был магазин "Детский мир", расположенный на центральной площади. Изуродованные тела женщин и детей укладывали прямо в ряд на тротуаре, рыдающие люди пытались разыскать родственников.
Ленинакан называли "армянским Манчестером", это был центр республиканской легкой промышленности, поэтому среди его населения преобладали женщины. Большинство погибших тоже были женщины и дети. Тела были страшно изуродованы, раздавлены, часто это были только конечности или просто куски плоти. В городе никто не стыдился слез.
Божья кара
АРМЕНИЯ запомнилась мне черно-белой: угрюмое небо, крупка первого снега на асфальте, черные дома, черные люди. Выделялись только яркие разноцветные пятна гробов: красных, розовых, синих. Гробами был полон весь город, везде стояли штабеля гробов. Сначала их свезли в зону бедствия со всей республики, потом доставляли из других концов страны, самых разнообразных фасонов. Вскоре кончились и они, дней через десять останки людей собирали уже в простые ящики из желтой неструганой фанеры. И еще резали глаз ядовито-зеленые армейские костюмы химзащиты, которые выдали нашей "похоронной команде". Бригада в обычной одежде разбирала завал, а когда обнаруживали тело, уступали место похоронной команде, которая и перекладывала его в гроб.
По сути, студенческие отряды были не столько спасательными, сколько похоронными - живых удавалось спасти единицы, это была редкая удача и огромное счастье. Поэтому до сих пор приходится слышать, что, мол, нечего студентам там было делать (причем умничают, как правило, те, кого там не было). Но разве похоронить по-человечески - не важное дело? Это сейчас в стране есть целое спасательное министерство. А тогда, в 1989 году, в зоне бедствия кроме пребывающих в шоке местных жителей, от которых было мало толку, с первых дней работали только солдаты, так называемые "партизаны" - призванные на военные сборы - да студенты-добровольцы. Профессиональные спасатели со снаряжением и розыскными собаками приезжали только из других стран: Франции, Испании, Израиля. За ужином я услышала разговор двух наших ребят: "На разборке этого дома мы работали вместе с евреями". - "Зачем ты так говоришь - "с евреями"? Как тебе не стыдно! Они отличные парни, надо говорить: "с израильтянами".
Впрочем, в зону бедствия ехали не только люди доброй воли: со всего Союза слетелись и мародеры, обиравшие трупы. Если они попадались на месте преступления, их или разрывали на клочки местные жители, или солдаты давали очередь из автомата - все законно, в городе официально объявлено военное положение. А одного нелюдя, выдиравшего у покойника золотые коронки, забили саперными лопатками французы-спасатели.
Воздух в городе был белесый и густой, как кисель, туман, полный частичек бетонной пыли от множества разрушенных домов. Тогда не раз приходилось слышать: "Ленинакан рухнул, устоял только Гюмри". Гюмри - прежнее (и теперешнее) название города, старые каменные дома в большинстве выдержали толчки. А вот современные - "ленинаканские" - типовые блочные дома превращались в бесформенные кучи. Подцепленные краном железобетонные плиты просто осыпались вниз, оставляя на крюке голую решетку: очевидно, при их изготовлении сильно экономили бетон, взамен добавляя песок. Особенно ужасен был случай, когда пытались освободить заваленных людей, они стучали в плиту, подавали голос. Кран подцепил плиту, она осыпалась им на головы. Уже почти спасенные люди погибли. Не случайно в те дни много говорили о Божьей каре.
Время все расставило по местам
ТОГДА по всей Армении шли политические митинги и забастовки. На знаменитой обувной фабрике "Масис", где работали наши ребята, в день землетрясения люди впервые вышли на работу после забастовки. По принципу "как бы чего не вышло" руководство фабрики заперло их в цехах. Когда начались подземные толчки, люди бросились к выходу, сгрудились у запертых дверей. Именно эта часть здания рухнула - погибли практически все. Сверху упало несколько бочек обувного клея, тела людей намертво слиплись в клубок. Когда через несколько дней их откопали, тела приходилось ломами отдирать друг от друга, чтобы положить в гроб - все это на глазах обезумевших родственников.
Неудивительно, что ненависть к Горбачеву в республике обострилась до предела. Узнав о землетрясении, он прервал поездку в США, вылетел в Ереван. Вот только зря он взял с собой Раису Максимовну - ее и так не слишком любили за навязчивость, а тут отреагировали однозначно: "Ей и сюда обязательно надо было притащиться!" Говорят, вельможную чету тогда даже забросали камнями.
Между тем председателя Совета Министров СССР Николая Ивановича Рыжкова не только встретили, но и провожали очень хорошо. Вот он действительно смог организовать работу по ликвидации последствий катастрофы, помочь делом. Он плакал, увидев происходящее, - но только камень бы не заплакал! Пусть потом нашлись подлецы, которые изощрялись в остроумии: "плачущий большевик" и тому подобное, - время все расставило по местам. Примечательно, что Николай Иванович по сей день желанный гость в Армении - это дорогого стоит.
Плакали от горя и бессилия
МОСКОВСКИХ студентов разместили в палатках - сначала на центральной площади, потом в сквере у текстильной фабрики. Как единственной девушке в отряде, мне пришлось взять на себя организацию горячего питания: ничего подобного в городе не было, только по улицам разъезжали грузовики, раздавая всем желающим сухие пайки в целлофановых пакетах: печенье, карамельки, шмат вареной колбасы - и ящики с местной минеральной водой. Другой не было, водопровод в городе разрушен, поэтому минералкой приходилось и умываться, и варить на ней суп, и готовить чай. Еда - еще ничего, там пряности, а вот "минеральный" чай - исключительная гадость.
Импровизированную плиту мы устроили там же, в сквере, на дне обложенного нарядной плиткой декоративного бассейна. Из столовой текстильной фабрики ребята принесли кастрюли, черпаки, стулья на растопку. Потом, когда на улице похолодало, мне посоветовали переместиться в эту столовую. Я зашла посмотреть: в гардеробе еще висят брошенные в суматохе пальто, на столах - посуда. Там было невозможно находиться: потолок давит, стены просто источают запах беды - лучше уж на холоде, но под открытым небом.
Один из наших студентов, Ваграм, был родом из Ленинакана. Он вылетел спасать семью, как только узнал о несчастье, на день раньше нас. Ребята нашли его только на четвертый день: первые дни в городе царил жуткий бардак, из-за плохой организации на одних объектах было слишком много народу, на других - не оказалось никого. Ваграм один откапывал своих близких, но опоздал - они задохнулись под завалами. Ребята привели его к нашему костру, я без разговоров выдала спирт. Ваграм страшным голосом поминал мать, сестру, племянников, мы плакали вместе с ним. Плакали от горя и бессилия, от невозможности что-то изменить и от невыразимой несправедливости происходящего вокруг.
Через две недели после трагедии штаб по ликвидации последствий бедствия принял решение прекратить спасательные работы - шансов найти живых практически не осталось, еще не разобранные завалы начали просто взрывать: тела погибших были сильно тронуты разложением, появилась опасность эпидемий. Тогда на собрании отряда бауманцы решили возвращаться - надо было сдавать сессию. Эдик Далакян вышел перед всеми, со слезами поклонился: "Спасибо вам, братья, за все, что вы сделали, от меня и моего народа!"
"Неуместной почести позор"
ЧЕРЕЗ пару месяцев после возвращения из ЦК ВЛКСМ спустили разнарядку: выдвинуть из числа участников спасательных работ троих самых лучших для представления к правительственным наградам. На собрании отряда решили отказаться, потому что почувствовали себя оскорбленными. Невозможно было выделить кого-то - каждый работал на пределе собственных сил, невозможно было "цацками" оценить наш душевный порыв, невозможно было принять их из рук Горбачева. "Неуместной почести позор" - мы его избежали.
За минувшие пятнадцать лет все уже привыкли к бедам и катастрофам. А еще привыкли к разворовыванию гуманитарной помощи, к жульничеству благотворительных фондов, к заученным интонациям вагонного нытья: "Поможи-и-ите, сами мы люди-беженцы..." Может, поэтому армянская трагедия была на моей сорокалетней памяти не только первой, но и последней бедой, которая не формально, а на деле объединила всю нашу огромную страну. Не было города и села, где бы не собрали, пусть небольшую, помощь пострадавшим. А бауманский студенческий отряд вполне можно назвать ныне забытым словом "интербригада": среди нас были представители самых разных национальностей - маленькая копия страны. Никогда - ни до, ни после - я с такой отчетливостью не ощущала себя частью единого Советского Союза. Вот только тогда я не знала, что этот всенародный порыв станет и его лебединой песней.
Народная война (18.12.2003)