Уважаемая редакция! Приближается святая для всех блокадников дата - день снятия блокады, 27 января 1944 г. (День прорыва блокады - 18 января 1943 г.). Посылаю свои воспоминания о той страшной зиме 1941-1942 гг. Может быть, кому-нибудь это будет интересно.
От Ирины Сергеевны Казанской, Москва
Если завтра война
МОЯ мама работала в поликлинике диспетчером неотложной помощи, сутки через трое. А я весной 1941 г. закончила второй класс, и мама перед работой отвозила меня к своим сёстрам - то в Ольгино, то на Пискарёвку.
Так было и 21 июня 1941 года. День стоял солнечный, ясный, и как-то особенно радостно было на душе. Мы с подружкой договорились утром в воскресенье бежать в соседний лесочек за грибами. В ночь с 21 на 22 июня я слышала какой-то грохот, но ничего не поняла. Ведь мне было всего десять лет.
У подружки дома все были очень встревожены и сказали мне, чтобы я шла домой. Это было как-то странно и необычно.
На перекрёстке стояли люди и слушали радио. Из чёрного уличного репродуктора что-то торжественно говорил мужской голос, и все молча слушали: ВОЙНА...
Надо сказать, что я всегда боялась этого слова. Когда по радио пели песню "Если завтра война, если завтра в поход...", я всегда плакала и просила выключить радио: "Я не хочу, "если завтра война!"
Вот и случилось ЭТО.
Из чего делают студень
8 СЕНТЯБРЯ 1941 года началась блокада Ленинграда.
Жители стали готовиться к защите и обороне города. Папе предлагали эвакуироваться, но он отказался. Они с мамой решили, что ни в коем случае не уедут из города, где родились сами и где жили их предки. "Где родился, там и пригодился" - так часто говорила моя мама.
Второго ноября у мамы в магазине украли все продовольственные карточки. У нас остался только столярный клей и клей для обоев пополам с крысиным помётом. Это мы и ели.
В школе мы не учились, но на зимних каникулах организовали утренник. Выступали цирковые артисты. Они тоже голодали, и выступление было неинтересное. У каждого из нас в руке был талон на подарок. Все мы ждали конца концерта, чтобы побежать бегом в столовую. Я была самая маленькая в классе, но шустрая, и поэтому оказалась одной из первых около раздаточного окна.
Это был один из самых счастливых дней той зимы - мне дали две ложки горячей гречневой каши! То-то радости было! Даже то, что в это время у меня украли мамину каракулевую муфту, не огорчило меня. Каша - это было главное!
А перед самым Новым 1942 годом пришла тётя Дина, сестра мамы, и принесла кусок конины. Лошадь не то подохла, не то снарядом её убило. А тетю Дину тогда я видела в последний раз. Зимой она умерла.
Неподалёку от нас, на ул. Марата, жила моя двоюродная сестра Зоя. Её дочери Мариночке было в ту зиму 6 лет. Однажды ночью муж Зои - Коля - спросил её: "А из чего делают студень, Зоинька?" Она стала объяснять, и вдруг заметила, что Коля пристально смотрит на спящую Мариночку. Зоя вскочила, схватила ребёнка и убежала к соседям. Вернувшись утром, увидела, что Коля умер...
Весной, когда людям стали снова предлагать покинуть город, Зоя с Мариночкой эвакуировались в Семипалатинск. Бродили от деревни к деревне, меняли одежду на еду. Потом Мариночка заболела дизентерией, и её положили в больницу. Зоя очень переживала и плакала, а Мариночка сказала ей: "Не плачь, мамочка, я умру - тебе станет легче".
В начале января папа не смог встать с постели. Мама усиленно хлопотала о том, чтобы устроить его в больницу - стационар для голодающих. 18 января она получила направление. А утром 19 января 1942 года я, как всегда, подошла к папе, чтобы поздороваться, и отшатнулась. "Что ты, Ирочка? Что случилось?"
У папы были другие глаза. И мне стало очень страшно. Тем не менее мы одели папу в зимнее пальто, шапку. Сейчас уже не помню, как мы спустились с папой с четвёртого этажа вниз, как связали вместе двое маленьких саночек, как положили на них закутанного в одеяло папу...
Когда мы подъехали ближе к Невскому проспекту, я увидела группу людей с кинокамерой на штативе. Они снимали на плёнку всё происходящее вокруг.
В середине пятидесятых я смотрела фильм "Великая Отечественная" в кинотеатре "Аврора". В нём были кадры из жизни блокадного Ленинграда, как люди падали на улице, как ходили за водой на реку и многое другое. Я шептала: "Да, так и было..." И вдруг - кадр: женщина с ребёнком везут человека, завёрнутого в одеяло на маленьких детских саночках, связанных вместе. Со мной случилась истерика, я закричала, что это я и мама везём папу...
Утром 25 января мама, стоя на стуле, пыталась сломать лист фанеры, чтобы протопить буржуйку и вскипятить воду, но упала и больно ушиблась. Поэтому она попросила меня одну сходить к папе.
Когда я вошла в палату, папа лежал на своей кровати на спине и хрипло дышал. Когда принесли ужин, папа сказал, чтоб я съела его. Но я, несмотря на голод, стала отказываться, папа настаивал. В конце концов я сказала, что съем половину порции, вторую половину - папе, а кусочек хлеба отнесу маме.
Пока я сидела около папы, несколько раз подходила медсестра, делала уколы, подавала судно - у папы был понос. Я не понимала, что папа умирает, что это последние минуты его жизни. Я поцеловала папу, сказав, что завтра мы придём вместе с мамой, а сейчас уже очень темно, надо идти домой. Мы попрощались, папа попросил поцеловать маму. Глаза его были полуприкрыты, он очень хрипел...
Когда я дошла до последнего фонарного столба возле публичной библиотеки, меня пронзила резкая боль в левой стороне груди. Я села под этим столбом на снег. Сверху тоже сыпался снег, и было уже всё равно, что темно и холодно... Через несколько минут я подумала, что надо идти, а то утром в сугробе найдут меня, замёрзшую, и сварят из меня студень.
Транспорта не было, и вообще никого не было вокруг. Я была одна, совсем одна в каменном городе, окружённая большими чёрными домами. Света нигде не было. Его не было вообще...
"Праздник за праздником"
УТРОМ следующего дня мы с мамой пошли к папе. Когда мы вошли в палату, то я увидела на папиной койке, спиной к нам, совершенно чужого человека. Мама спросила: "А где Сергей Иванович?" Человек ответил: "Он умер вчера, как только дочка ушла, ровно в шесть часов".
Когда мама оформляла документы, её спросили: "Хоронить сами будете или мы похороним?" Мама сказала, что мы хоронить не в состоянии, пусть похоронит больница. И мы ушли. Так я и не знаю, где похоронили папу. Предполагаю, что на Пискарёвском кладбище. Говорят, в это время хоронили в шестую братскую могилу справа всех умерших в январе 1942 года ленинградцев.
Я не плакала. Слёз не было. Мною владело какое-то отупение, отсутствие эмоций...
В бомбоубежище мы давно не ходили. Когда были обстрелы и бомбёжки, забирались в кровать, было тепло и нестрашно. Я оставалась одна, когда мама уходила на работу, а иногда она брала меня с собой.
В течение зимы 1941/42 года я, закутанная во всё, что можно, садилась к окну, отогревала на груди чернильницу-"непроливайку" и писала крупными буквами стихи.
Было в конце января три дня, когда совсем не давали хлеба. Мы с мамой лежали на кровати под всеми одеялами, как в берлоге. На третий день дали хлеб. Мы с мамой, лёжа под одеялом, ели его. Нам было тепло и хорошо. И это был праздник.
В феврале мама заболела дизентерией, и её увезли в больницу. Мне она успела сказать, чтобы я шла в детский сад. Я взяла свою продовольственную карточку, одеяло и подушку и пошла в детский сад, где сказала, что маму увезли в больницу и мне негде жить. Вечерами все уходили, а я ложилась спать на стол, укрывалась своим одеялом. Утром рано приходили повара и будили меня. Через несколько дней я тоже заболела дизентерией. Меня положили в изолятор. Приходили три раза в день, давали бактериофаг и немного поесть и попить. Целыми днями и ночами я была одна, пока мама не выздоровела и не забрала меня.
Потом мама узнала, что в банях на ул. Марата есть горячая вода, и мы пошли мыться. Там работал всего один класс, и мужчины и женщины мылись вместе. Одни слева, другие справа. Все приходили, замотанные в разные косынки, пледы и т. д., раздевались и расходились по разным сторонам. Мыло было не у всех. Главное, что вода была горячая. И люди грелись, ни на кого не глядя.
Странная вещь - память. Я сразу же забыла об этой бане, а потом лет пятнадцать она мне снилась во всех подробностях. Когда я рассказала этот сон маме, то она сказала, что всё это было на самом деле.
Однажды мама послала меня за хлебом в соседнюю булочную. Продавщица начала взвешивать хлеб на чашечных весах. Положила гирьки, а я подсчитала их и сказала, что хлеба меньше, чем положено по талонам. Она стала добавлять маленькие гирьки по 5-10 граммов и кусочки хлеба, пока не взвесила точно. В стороне стоял парень и наблюдал. Я взяла в руки эту пирамиду из куска хлеба с довесками и довесочками и, прижимая её к груди, пошла домой. Парень пошёл за мной. Я побежала, он тоже. Влетев во двор, я обежала замёрзшую лужу, а он поскользнулся и упал. Это дало мне время подняться по лестнице и скрыться дома. Потом из окна я видела, как тяжело он вставал и всё время опять поскальзывался и падал.
Хорошо помню свой день рождения, 29 марта. Мне исполнилось одиннадцать лет! И вдруг по радио объявили, что на детскую карточку выдадут по 50 г осетрины холодного копчения и одну банку сгущённого молока. То-то был праздник! Мы с мамой пировали в этот день. Позже я узнала, что в этот день удалось прорваться в город большому обозу с продовольствием.
Когда сошёл снег, оставшиеся в живых ленинградцы вышли на улицы, чтобы вычистить город от грязи и нечистот. В скверах появилась первая трава. По радио объяснили, какую траву можно есть. Рассказывали, какой вкусный салат из листьев одуванчика, как готовить лепёшки из лебеды. Я рвала в сквере возле школы мокрицу. А однажды одноклассница выменяла у меня мою куклу с фарфоровой головой и голубыми глазами на две картофелины. У девочки мама работала в столовой.
Дома я сломала игрушечный платяной шкафчик и сварила на буржуйке суп из картошки с мокрицей, как раз к приходу мамы.
Мама работала медсестрой, и денег у нас было очень мало, и не всегда их хватало на то, чтобы выкупить хлеб по карточкам. Поэтому, когда стало тепло, я выходила на парадное крылечко нашего дома и раскладывала свои детские книжки, чтобы собрать несколько копеек на хлеб.
Некоторые женщины, жалея меня, покупали мои любимые книжки.
Так прошла первая блокадная зима. Мы выжили, но и потом было много тяжёлого в жизни, мы долго ещё жили впроголодь, но это уже другая история.
Постскриптум
ЗА ПЕРВОЙ блокадной зимой прошли ещё две зимы, прежде чем закончилась блокада города. Армию-освободительницу ленинградцы встречали огромным пирогом, испечённым в одной из старинных пекарен, где сохранились большие подовые печи.
К этому времени маму перевели на работу в санэпидстанцию. Вместе с бригадой медиков и дезинфекторов мама ездила в освобождённые от немцев деревни Ленинградской, Псковской и Новгородской областей. Немцы, уходя, оставили в этих деревнях много болезней, о которых я раньше никогда не слышала. Болели целыми деревнями: тиф сыпной и брюшной, туляремия, бруцеллёз, клещевой энцефалит. А в одной деревне все от мала до велика болели сифилисом.
В декабре 1947 года отменили карточки, но мы по-прежнему ничего не могли купить, так как мама зарабатывала очень мало.
Мама уговорила меня поступать в техникум пищевой промышленности: "Хоть всегда сыта будешь". Я училась и подрабатывала где придётся: санитаркой в поликлинике, на летних каникулах - лаборанткой на Опытном абразивном заводе, вязала кофточки и продавала их в комиссионном магазине, торговала папиными карандашами "Кохинор" и своими вышитыми воротничками...
С 1952 по 1954 год я работала в пекарне техником-технологом, и был у нас мастер-бараночник - Зуич Севостьян (Сабиян) Иванович, лет 70-75. По нашей просьбе Зуич рассказывал много разных случаев из своей жизни. О том, как в 1915 году пришёл из Польши, как ходил по разным городам и везде работал пекарем. Однажды на вопрос, где он был во время блокады Ленинграда, Севостьян Иванович рассказал, что он был в городе и его приглашали в Смольный оформлять столы для банкетов. Банкеты были шикарные, особенно один, на Новый год. Столы ломились от угощений: икра, рыба красная и белая и другие деликатесы. Между бутылками танцевали полуголые и полуголодные балерины...
А за стенами Смольного народ получал по 125-200 граммов хлеба и умирал.
Позже было заведено так называемое "Попковское дело". Всех обвиняемых расстреляли. А потом реабилитировали. Почему? Ведь банкет-то был. Я не знаю, был ли на этом банкете Жданов, Севостьян Иванович никаких фамилий не называл...
ПРОШЛО столько лет, а за Кремлёвской стеной живут и работают люди, которые ничего не знают о нуждах народа. Это другие люди, а народ тот же. И отношение власти к народу прежнее.
Дед-одиночка