Предлагаем вниманию читателей отрывок из воспоминаний академика Андрея Дмитриевича САХАРОВА.
СЪЕЗД народных депутатов открылся 25 мая 1989 года в 10 утра в Кремлёвском Дворце съездов. Нам выдали талончики с точным указанием места. Рядом со мной сидела Семёнова - редактор журнала "Крестьянка". Она то и дело комментировала выступления: "Ну, миленький, что же ты такое говоришь!" Меня она тоже иногда называла "миленьким".
В начале Съезда выступил депутат Толпежников от Латвии. Он предложил почтить память погибших в Тбилиси (все встали) и внёс депутатский запрос: "Требую сообщить, кто отдал приказ об избиении мирных демонстрантов в городе Тбилиси и применении против них отравляющих средств..." На этот запрос ответа так и не было дано. С самой первой минуты Съезд принял предельно драматический характер и сохранил его до конца.
Каков же главный политический итог Съезда? Он не решил задачи о власти, оказался по своему составу и по позиции Горбачёва неспособен к этому. Поэтому он не мог также заложить основ кардинального решения политико-экономических, социальных и экологических проблем. Но Съезд полностью разрушил для всех людей в нашей стране все иллюзии, которыми нас и весь мир убаюкивали и усыпляли. Выступления ораторов со всех уголков страны, не только "левых", но и "правых", за 12 дней сложились в сознании миллионов людей в ясную и беспощадную картину реальной жизни в нашем обществе - такой картины не могли создать ни личный опыт каждого из нас, каким бы трагическим он ни был, ни усилия газет, телевидения и других средств массовой информации, литературы и кино за все годы гласности. Психологические и политические последствия этого огромны и будут сказываться длительное время. Съезд отрезал все дороги назад. Теперь всем ясно, что есть только путь вперёд или гибель.
В ПЕРВЫЙ день Съезда всё было сосредоточено вокруг выборов Председателя Верховного Совета. В перерыве, когда я получал какие-то документы, ко мне подошёл А. Н. Яковлев. Он сказал: "Вы хорошо выступали. Но сейчас главное - помочь Михаилу Сергеевичу. Он принял на себя огромную ответственность, и ему по-человечески очень трудно. Практически он один поворачивает всю страну. Выбрать его - значит обезопасить перестройку". Я сказал: "Я знаю, что нет альтернативы Горбачёву, всегда об этом говорю. Но моё отношение к нему в последнее время перестало быть таким однозначным". Яковлев: "Очень жаль! Вы глубоко ошибаетесь, и..." Вокруг нас стали собираться люди - Яковлев оборвал фразу и отошёл в сторону.
Выступая в дискуссии, я сказал: "...Хочу вернуться к тому, что я сказал сегодня утром. Моя поддержка лично Горбачёва на сегодняшних выборах носит условный характер. Я её поставил в зависимость от того, как будет проходить дискуссия по основным политическим вопросам... Мы не можем допустить того, чтобы выборы шли формально - в этих условиях я не считаю возможным принимать участие в выборах".
Когда началось обсуждение вопроса о счётной комиссии, я встал со своего места и вышел из зала; я чувствовал при этом на себе взгляды тысяч людей. На другой день Горбачёв спросил меня, почему я ушёл с голосования. Я сказал, что по тем принципиальным соображениям, о которых я говорил. "Но ведь была дискуссия". - "Это было не совсем то".
26-го или 27 мая ко мне подошёл Гдлян. Он сказал: "Когда вы выходили из зала, чтобы не голосовать за Горбачёва, мы с Ивановым хотели присоединиться к вам. Но мы под следствием, поэтому мы воздержались". Я сказал: "Мне бы хотелось, если вы не против, задать вам несколько вопросов. Утверждают, что многие показания о взятках были даны в результате угроз, психологического давления, непомерно длительного содержания под стражей в нечеловеческих условиях. И что люди сейчас отказываеются от этих показаний". Гдлян: "Те, кто сейчас отказываются, находились в Ташкенте в условиях литерного содержания. Именно сейчас, в Москве, они находятся в худших условиях. Длительное содержание под стражей было необходимо. Но разрешения давал не я - эти разрешения всегда давала Москва".
30 МАЯ Съезд перешёл к грузинскому вопросу. Первый оратор, Гамкрелидзе, сказал: "Безнаказанность виновных будет воспринята общественностью как всевластие высшего партийного аппарата и военного командования. Планируемая акция такого масштаба, с такими политическими последствиями должна быть заранее известна высшему руководству страны". Потом выступал Родионов, командующий войсками Закавказского военного округа. Он утверждал, что события в Тбилиси были вовсе не мирными - они создавали огромную угрозу стабильности в стране. Родионов отрицал применение химических веществ, кроме "Черёмухи", обосновывая это тем, что в толпе были "переодетые работники милиции и КГБ" и они не пострадали. Родионов утверждал, что все действия солдат были сугубо оборонительными, вызванными неожиданно сильным вооружённым сопротивлением экстремистов. "Мы киваем на 37-й год, а сейчас тяжелее, чем в 37-м году. Сейчас могут о тебе говорить, что вздумается, и оправдаться нельзя". Выступление Родионова было встречено частью депутатов и "гостей" продолжительной овацией, многие аплодировали стоя. Другие кричали: "Позор!", "Долой со Съезда!" В бюллетене стыдливо: "Продолжительные аплодисменты".
Одним из самых драматичных моментов Съезда было выступление Патиашвили, бывшего первого секретаря ЦК Грузии. Он сказал: "Я лично не уходил и не ухожу от ответственности. Большой ошибкой посчитали (он не сказал, кто "посчитали"), что мы поручили командование операцией генералу Родионову".
Патиашвили явно решился в конце выступления, в состоянии эмоционального стресса, перед лицом всей страны сказать что-то очень важное. Но в это же время на него крайне усилился психологический нажим зала, в особенности его правого крыла. Патиашвили не давали говорить, выкрикивали оскорбительные вопросы (это выглядело как попытка заткнуть рот). Он был вынужден сойти с трибуны, прошёл несколько шагов, остановился в мучительной растерянности и повернул обратно к трибуне. Шум в зале многократно возрос, перерастая в рёв. Патиашвили дошёл до трибуны, опять остановился. Потом весь как-то сжался, повернулся и почти бегом спустился в зал.
30 мая обсуждалась также комиссия по Тбилиси. Там была и моя фамилия. Я написал записку в Президиум с просьбой не вводить меня в комиссию... Никакой необходимости в комиссии не было - был один требующий ответа вопрос, сформулированный в депутатском запросе, - кто отдал приказ об избиении мирных демонстрантов и применении отравляющих веществ, о проведении по существу карательной акции? Создание новой комиссии вместо ответа на вопрос не приблизит нас к его решению.
В ОДИН из дней Съезда решался вопрос о создании Комиссии для выработки новой Конституции СССР. Съезду был представлен список членов Комиссии с М. С. Горбачёвым в качестве председателя. Завязалась дискуссия. Один из ораторов сказал: "Все члены Комиссии в этом списке - члены КПСС. Что они будут вырабатывать - проект Конституции или новый устав партии?" Выступил Сагдеев. Он предложил мою кандидатуру, добавив, что это будет, по крайней мере, один не член партии. Горбачёв обратился к залу с вопросом, кто поддерживает это предложение. Многие зааплодировали. Горбачёв, не ставя вопрос на голосование, сказал: "Я вижу, вы поддерживаете. Принимаем это предложение". Несомненно, Горбачёв хотел, чтобы я вошёл в Комиссию, и опасался, что я не получу 50% голосов, необходимых для включения в список.
Я подошёл к трибуне и сказал: "Как видно из состава Комиссии, несомненно, что по любому принципиальному вопросу я буду в меньшинстве. Поэтому я могу войти в Комиссию, только оговорив, что я считаю себя вправе выдвигать альтернативные формулировки и принципы и не поддерживать то, с чем я не согласен". Когда я сел на свое место, ко мне подошёл сотрудник аппарата Горбачёва и спросил: "Значит ли ваше заявление, что вы отказываетесь работать в Комиссии?" - "Нет, я согласен войти в Комиссию на тех условиях, о которых я сказал". - "Очень хорошо, Михаил Сергеевич был очень озабочен".
МНЕНИЕ НАРОДНОГО ДЕПУТАТА. "Переворот невозможен"