Майорова, как никто, оправдала собственное имя. "Елена" ведь в переводе с греческого означает "горящая", "факел". Вот она и сгорела. Заживо.
От Сахалина до Кремля
ЖАРКИМ августовским днём из подъезда роскошного, тяжёлой сталинской архитектуры дома на Тверской, того самого дома, что украшен мемориальными табличками Аркадия Райкина и Александра Фадеева, вышла женщина.
Не выбежала, а именно вышла - сдержанным, ровным шагом. Как рассказывал потом случайный свидетель, грузчик из соседней булочной, "она была голая и коричневая. Я подумал, может, кино снимают...".
Женщина пересекла внутренний дворик, миновала две арки, поднялась по ступенькам служебного входа Театра имени Моссовета. Первая дверь прозрачного "предбанника" была распахнута, вторая - от жары и пыли - прикрыта. Моду держать секьюрити тогда ещё не завели. В дежурке наслаждались безмятежной тишиной вахтёр Галина Михайловна и лифтёр Людмила Васильевна. "Мы даже вслух произнесли: какой же сегодня спокойный, хороший день! Вот и сглазили...".
Майорова казалась издалека "голой и коричневой", потому что ткань, которая недавно была шёлковым платьем, сгорела и прилипла к телу, образовав жуткую обугленную, сочащуюся кровью корку. Лицо пострадало меньше, но кожа покраснела так, что черты стали неузнаваемыми. А от русых волос остался пепел...
Елена Майорова прожила на земле тридцать девять лет и три месяца. За это время она преодолела дистанцию огромного размера - от девочки родом из Южно-Сахалинска, да вдобавок пролетарских корней - отец на автобазе, мама на мясокомбинате, - до звезды МХАТа, заслуженной артистки РСФСР, жены талантливого и небезуспешного художника. Она была востребована в кино, её обожал Ефремов, она жила на Тверской, в роскошной генеральской квартире. Всякой провинциалке этого хватило бы с избытком. Всякой, но не Майоровой.
Табаков
МАЙОРОВА приехала с пятёрочным аттестатом в Москву учиться на артистку и... провалилась. Год провела в ПТУ, осваивала специальность изолировщицы. А через год свой первый курс в ГИТИСе набирал Олег Табаков. Именно с этого курса началась история знаменитого табаковского "подвала", прославленной и популярной "Табакерки".
Уже тогда, в конце 70-х, определились главные черты Лениного характера - была она непритязательна и легка. Радостно училась, радостно приходила в подвал, драила его вместе с остальными...
Практичная, не избалованная студентка роли получала, что называется, на вырост: играла Вдову в "Двух стрелах" Александра Володина, Багиру в "Прощай, Маугли"... Мама её регулярно присылала литровые банки с "брюшками" - засоленными плавничками сёмги, нельмы и муксуна, и вся подвальная компания во главе с худруком под картошечку их уплетала...
Как человек, часто бывающий за границей, Табаков старался пользоваться своими поездками, чтобы немножко ребят приодеть. Таможенники пропускали коробки с джинсами и китайскими рубашками, верили, что не на продажу... А Лене Майоровой педагог вёз обувь - не только в Москве, но даже в Канаде, даже в Германии редкого размера - сорок один с половиной.
Ефремов
ОЛЕГ Николаевич Ефремов Лену Майорову обожал. Смотрел на неё, и глаза светились. Лена была последней ефремовской любовью. Примерно за год до трагической развязки свободный от брачных уз Ефремов сделал Майоровой официальное предложение. Мотивируя отказ, Лена сказала: "Я мужа люблю!" Отвергнутый Ефремов обиделся. Гонял свою несостоявшуюся супругу на репетициях "Трёх сестёр" как сидорову козу, она плакалась близким друзьям: "Я не артистка! Я ничего не понимаю!", даже об уходе из театра заводила речь...
Но поссориться окончательно и бесповоротно Ефремов и Майорова не могли никогда. Он прощал ей борьбу за справедливость на худсоветах, препирательства на репетициях. И лишь один-единственный раз Лена оскорбила Олега Николаевича до глубины души. Когда умерла. С этого момента он и начал быстро сдавать. Первого октября 97-го, в день Лениных сороковин, Ефремову исполнилось семьдесят. Жить ему оставалось два с половиной года.
Одиноким предоставляется общежитие
ИНОГОРОДНИХ девиц своего курса Табаков выдавал замуж сам. Кого фиктивно, кого по-настоящему, но исключительно за москвичей. Например, близкая подруга Лены Майоровой числилась женой мхатовского гардеробщика. В торжественный день бракосочетания гардеробщик позволил проштамповать свой паспорт, получил пятьдесят рублей и исчез. А его молодая супруга отправилась с любимым человеком в ресторан - праздновать свадьбу...
Майорова составила свою партию не столь экстравагантно. "Дебютный" муж Володя мог предложить Лене столичную прописку, квартиру, где он обитал вместе с родителями, а также страстную (на первых порах) любовь. Свекровь с невесткой не сошлись характерами, и молодая пара перебралась в общежитие Художественного театра. Лене и Володе досталась полуподвальная комната возле кухни.
Львиную долю их жилплощади занимала огромная кровать - признак супружеского счастья. Тем не менее вскоре муж решил вернуться домой (скандалов не было, просто разошлись, и всё), Лена осталась одна, и в этой комнате, где за кусочком окна целыми днями мелькали ноги, она, наверное, была похожа на Маргариту, ожидающую своего Мастера.
И однажды её Мастер, отложив кисть, вышел прогуляться. Он спустился по Рождественскому бульвару, поднялся по Петровскому и Страстному, пересёк улицу Горького. Дорогу к мхатовскому общежитию Сергей Шерстюк знал давно - после армии, чтобы поступить на рабфак (МГУ, искусствоведение), он таскал во МХАТе декорации.
Среди знакомых, сохранившихся у Сергея с той поры, была актриса Валентина Якунина, соседка Лены по общежитию. В тот вечер Майорова сидела у Вали в комнате и изливала душу. Та поддакивала: "Действительно, нет для нас подходящих мужиков, не везёт..." И вдруг Лена сказала: "Знаешь, мне кажется, что мой главный человек где-то рядом. Вот сейчас дверь распахнётся, и он войдёт..." В ту же секунду постучали. За дверью стоял Шерстюк.
Первый год семейной жизни Лена и Сергей провели в общежитии. Хотелось самостоятельности. Но избалованный генеральский сын Шерстюк от коммунального житья быстро устал. Сначала он время от времени убегал из общежития домой переночевать, а потом забрал Лену и привёл её к родителям - навсегда.
Игра на публику
С ДЕВЯНОСТО четвёртого года Лена Майорова начала пить. Не как прежде - в весёлых компаниях и праздничных застольях. Помимо соучастия в массовых посиделках Майорова обзавелась верным другом - бутылкой под подушкой. К их дуэту зачастую присоединялся Шерстюк, хотя можно было и без третьего - с водкой тет-а-тет.
Попытки самоубийства Лена предпринимала неоднократно. Все они, правда, были "театральными", с расчётом на публику. Однажды пыталась выброситься из окна.
Другой раз Майорову "поймали" на открытой площадке мчащегося во весь опор поезда. Ехали на гастроли, Лена сидела в купе, отвернувшись к окну, молчала. Глаза странные. Ради неё - серой, хмурой и никакой - почали домашние припасы, накрыли стол. Лена чуть-чуть выпила, потянулась вилкой к грибочкам. Глаза ожили, лицо просветлело... Хорошо сидели, разговор какой-то общий склеился, и никто сразу не заметил, что Лены в купе уже нет. Прошли по вагону - пусто. Бросились в тамбур, а она там и уже дверь открыла - актёр Алексей Игнатов её буквально за шкирку поймал...
Другая гастрольная поездка. Опять набились все в одно купе, но Лена на сей раз весела, шутит, хохочет вместе со всеми. Мимо по коридору проходит милицейский патруль, молодые ребята. Видят - полна коробочка народных артистов. "Ой, мы вас знаем, можно с вами пообщаться?" Один присел рядом с Леной. Она под шумок дружеской беседы вытащила у него из кобуры револьвер и вдруг оглушительно пальнула в потолок, а потом приставила дуло к собственной груди. Парень дико струхнул, одним ударом оружие вышиб, после чего вместе с товарищами быстро ретировался и, наверное, на всю жизнь эту встречу с заслуженно-народными артистами запомнил...
Скорее всего, Лена играла в самоубийство. Не столько для других, сколько для себя. Театр актёра и зрителя в одном лице. Возможно, ей пришла фантазия немножко себя поджечь. Плеснуть керосин, поднести к платью спичку, другую, третью - из интереса. Когда же оно загорится и загорится ли вообще? В этом смысле самоубийства действительно не было, была глупая и безответственная (с точки зрения нормы) любознательность.
Кто ступил на эту дорожку, назад уже не поворачивает. Не сегодня, так завтра, через месяц, через год её эксперименты всё равно увенчались бы успехом...
Сергей Шерстюк страшно казнил себя, что в тот роковой день оставил Лену одну дома. Но... Похоже, он так и не узнал, а если узнал, то до последнего своего дня не подавал вида - Лена хотела остаться одна. Ту субботу она провела, беспрерывно диктуя сообщения на пейджер. Сначала: "Где ты? Приезжай". Через несколько часов: "Приезжай, я умираю!" Только адресатом этих посланий был не Шерстюк.
Странное время
ОСЕНЬЮ 96-го года Елена Майорова начала сниматься в художественном фильме "Странное время". Странным там было буквально всё - смутный сценарий, отсутствие гонорара, а также непривычная для Лены актёрская задача - сыграть любовь цветущей зрелой женщины к юному мальчику, причём любовь физическую, натурально и обнажённо.
Партнёром Лены в этом фильме был двадцатисемилетний актёр, светловолосый, зеленоглазый, крепкий, ростом ей примерно по ухо. Майорова смотрела на него с умилением. Роман начался не сразу, но взаимный интерес был очевиден.
Друзья Майоровой полагают, что фильм "Странное время" сыграл роковую роль в её судьбе, что там она столкнулась с людьми убогими, больными, беспробудно пьющими...
Олег, прямо скажем, в обществе трезвости тоже не состоял. Но во время съёмок он был закодирован. Раскодирует его уже Лена в Сочи, на "Кинотавре", куда они поедут со своим "Странным временем". Фильм не получил ничего, кроме скандала, но исполнители главных ролей жили в одном гостиничном номере и ходили повсюду, держась за руки. Казалось, ещё чуть-чуть, и Лена разведётся с Шерстюком, чтобы выйти замуж за Олега. Незадолго до отъезда она вздохнула: "Осталось два дня моей счастливой жизни..." Жизни вообще осталось два месяца.
23 августа 1997 года Олег находился далеко от Москвы. Пейджер его бессмысленно пищал в пустой квартире. Вечером в гостиничном номере он включил телевизор и увидел сюжет по НТВ...
Олег прилетел к похоронам. Стоял во МХАТе в тёмных очках, из-под которых текли слёзы.
В Москве его нагнала та субботняя лавина сообщений. Как свет от погасшей звезды, от умершей Майоровой летела волна отчаяния: "Приезжай, я умираю, приезжай..."
"Проклятые" роли
КОГДА Майоровой не стало, многие искали в случившемся мистическую подоплёку: Лена попала во власть последних сыгранных ею героинь, для всех своих ролей она выворачивала себя наизнанку, входила в образ безоглядно, а последние роли напрямую были связаны с тёмными силами...
Вот как отзывается о некоторых Лениных работах Татьяна Догилева: "От этих ужасных ролей даже здоровый человек заболеет. Я ей говорила: зачем тебе эта чернота, откажись! Нет, она соглашалась - просто по инерции брать все роли, которые предлагают. Мне страшно было смотреть "На ножах". Ей нельзя было это играть, она и так ходила по острию. А "Тойбеле и её демон"? Лена заставила меня прочитать пьесу - у меня мурашки по коже бегали..."
В самом деле роковыми, чёрными, проклятыми ролями Елены Майоровой принято считать две - Тойбеле на сцене МХАТа и Глафиру Бодростину в сериале "На ножах".
Когда из Америки привезли экземпляр "Тойбеле и её демона", эту странную, заковыристую сказку Исаака Башевица Зингера, режиссёр Долгачёв был просто очарован пьесой. Участвовать в спектакле хотели многие, но Долгачёв для себя решил сразу: Тойбеле - Майорова, Алханон - Шкаликов.
Долгачёв прекрасно знал, что оба пьют. Учитывая особенности своих избранников, он решил подстраховаться. Пригласил обоих к себе и изложил условия: "Хотите играть эту пьесу? Очень хотите? Тогда так: если хоть раз почувствую, что вы не в форме, я сразу прекращу репетиции. Заменить вас мне некем, значит, я просто откажусь делать этот спектакль. Подумайте: полгода - серьёзный срок"...
Два месяца Тойбеле и её демон вели себя, по долгачёвскому выражению, "как ангелы". Но день Икс всё-таки наступил...
"Пришли они с утра в репзал - трезвые, но странные. Я чувствую: что-то происходит. Вдруг Лена, которая отрабатывала сцену в противоположном углу, рванула оттуда ко мне, разлетелась, упала на колени, положила подбородок на стол: "Мы больше не можем!" - "Чего вы не можете?" - "Не пить". - Ах, так, ну давайте сворачиваться". - "Нет! Не надо сворачиваться. У нас к вам предложение: мы сегодня пьём весь день, и всё, и до премьеры больше ни капли..." Тут и Шкаликов подползает: "Только один день, только один!.." Я подумал, подумал и согласился. Но с условием: только один день и только со мной, а завтра, пусть не в одиннадцать - в двенадцать, у нас репетиция. Что тут началось... Лена летала по потолку, визжала, обнимала меня, его".
Долгачёв сомневался, вернее, ни на йоту не верил, что его вчерашние собутыльники смогут наутро поднять себя к репетиции. А они пришли в театр минута в минуту, трезвые, бодрые, энергичные. Какими контрастными душами и огуречными рассолами можно достичь такого эффекта, непонятно, но репетировали Майорова и Шкаликов в полную силу. Под конец довольный Долгачёв сказал: "Ну, вчерашнее вы мне отработали". Больше на тему выпивки до премьеры не заикались.
Когда возник замысел экранизировать самый загадочный роман Лескова, при советской власти ни разу не издававшийся, Орлов знал, что никто, кроме Майоровой, не сумеет сыграть Глафиру. В сценарии были прописаны похороны. Орлов не хотел снимать на настоящем кладбище. Потребовалось создать кусочек пейзажа с несколькими могильными крестами. Сначала хотели заказать кресты на студии Горького, но там заломили бешеную цену...
"А у меня дача во Внукове, и у соседей как раз работала бригада работяг. Я попросил: ребята, доски есть, станок есть, сделайте пять крестов. Сошлись на достаточно скромной сумме - по двести рублей за крест. Сделали, принесли. Дальше куда их девать? Директор картины говорит: Александр Сергеевич, оставьте пока у себя. А ребята меня предупредили: "Мы эти кресты делали, как настоящие. Когда отснимете, вы их обязательно разломайте..." Я внёс пять крестов к себе в подвал. Через два дня один из работяг умер. Говорят, он отравился водкой, но, скорее всего, это был сердечный приступ - больше-то никто не отравился. Мы повезли кресты на съёмку, после съёмки я взял с директора обещание, что их обязательно разломают. Снимаем дальше - у меня умирает тёща. Мы приезжаем в павильон, а наши кресты преспокойненько в углу стоят..."
После второй смерти кресты разломали, но адский механизм не остановился:
"Потом гримёршу задавил трамвай. Потом совсем молодой парень, второй оператор Максим плохо себя почувствовал, отвезли в больницу, выяснилось, что у него последняя стадия диабета, на второй день он умер. Парню было лет тридцать, нормально работал, ни о каком диабете слыхом не слыхивал... Я понял, что кресты своё возьмут. И стал подсчитывать. Рабочий, тёща, гримёр, второй оператор... Пятым мог быть я. Даже свыкся уже с этой мыслью. Меня положили в кардиоцентр со стенокардией, готовили к операции, а я убежал на съёмки, где все, в том числе и Майорова, нежно за мной ухаживали. Но вот уже всё отсняли, смонтировали, началось озвучание, и тут выяснилось, что пятой суждено было стать Лене..."
"Мне незачем жить..."
АЛКОГОЛЬ действует на всех по-разному. Майорову он делал неуправляемой. Не то чтобы злой, но дерзкой и бездумной, подобно плохо воспитанному ребёнку. Могла накуролесить, что-то порушить, разбить, громко хохотала, "брала на себя", как говорят актёры, а потом - без предупреждения, сразу - погружалась в глубокий безысходный транс. Твердила: "Мне незачем жить, мне надо умереть..." Лена вообще была человеком крайностей. Когда радовалась, многим казалось, что она пьяна, хотя была абсолютно трезвой. А уж если горевала, то погружалась в пучину с головой, и только природное здоровое начало до поры до времени служило ей спасительным кругом...
Наверное, забытьё казалось ей передышкой в душевных терзаниях. Наверное, она ожидала, что водочная анестезия притупит боль. Как другие заливают глаза, Майорова пыталась залить душу - вывести из строя своих демонов. А они как раз в это время вырывались на волю, пугая близких, шокируя случайных свидетелей и подначивая Лену на ушко: открой окно, попробуй, поднеси спичку - вдруг получится...
Майорова взвилась живым факелом, может быть, по нелепой случайности. Однако мучилась-то много лет не на шутку. Что же мучило Майорову, какая боль грызла её изнутри?
Бездетность?
Женщины сплошь и рядом несут его как жестокое возмездие за ошибки юности. У Лены таких ошибок не было. Не было абортов - просто потому, что беременность исключалась. Ещё в детстве её затаскали по больницам, залечили убойными дозами медикаментов, порушили гормональный фон. Лена не знала, что такое обычные женские "критические дни", но каждый месяц она переживала свою "менопаузу" - с перепадами настроения, слезами, нервными срывами. У неё очень рано начался климакс, и опять же клиническая картина полностью соответствовала схеме протекания подобного процесса в нормальном женском организме.
Татьяна Догилева: "О детях мы, безусловно, говорили. Но, мне кажется, никогда это не было с её стороны "переживанием". Я сама долго не хотела заводить ребёнка. Просто не хотела. Я детей не любила, вся моя жизнь была в театре и в кино, я принципиально не хотела её менять, неслась по колее. Она тоже была востребована, у неё перерывы в работе были очень краткие, она была прирождённой актрисой. Не работать она просто не могла. Адреналин сжигала там. Поэтому проблема отсутствия детей явно преувеличена. У неё вместо ребёнка был Шерстюк. И он обожал её, как маму..."
И всё же, всё же, всё же... Майорова прожила бездетной 39 лет. Острота проблемы наверняка успела притупиться. Ребёнок мог придать новый смысл жизни, но его отсутствие вряд ли стало главной причиной затяжных депрессий.
Тогда что?
Лене Майоровой стало скучно жить. Эту скуку заметил Ефремов - обиделся, начал придираться, "дёргать за косички", требуя внимания. Эту скуку заметил Шерстюк - он, привыкший быть первым в любой компании, стал неинтересен собственной женщине, его достоинство было постоянно унижено.
К 97-му году Майорова прошла полный круг: пообщалась практически со всеми лидерами театра и кино - духовными и тусовочными, к каждому шла искренне, в открытую, никаких тайн про себя не держала, и другие перед ней так же распахивались, работала, разговаривала, ловила, впитывала. И когда пошла по второму кругу, когда начались повторы, ей стало скучно. Она уже всё поняла. Знала, о чём будут говорить, к чему призывать, чего требовать. Раньше горела, мчалась на работу бегом, а теперь настал неинтересный, рутинный этап - снимаюсь, репетирую, потому что так надо, хоть и через силу...
Широкая дорога уткнулась в наглую, беспросветную, слепую стену. Финал этой трагедии оказался, может быть, и случайным, но уж точно - вполне логичным.
ПАРУ лет назад в гримёрку к Татьяне Догилевой пришла женщина, поклонница Лены Майоровой. "Она была, наверное, не совсем нормальная, много бредового наговорила, но сказала между прочим, что у Лены ТАМ всё хорошо..."
Мы не можем знать, что заслужила Майорова ТАМ. Но здесь, на земле, она, безусловно, стоит и любви, и памяти.
За талант.
За красоту.
За боль.
И за тайну, которую нам никогда не раскрыть.
При подготовке материала использованы фрагменты из книги Е. Ямпольской "Елена Майорова и её демоны" издательств "АСТ" и "Астрель"
Смотрите также:
Светлана Немоляева: "Я очень хитрая"