АКТЕР дважды просыпался знаменитым. Правда, в первый раз, после выхода на экраны фильма Сергея Бодрова-старшего "Катала", эта популярность не носила столь массовый и, как говорит сам Валерий, "народный" характер. Вторая большая волна народной любви пришла к нему после фильма Владимира Меньшова "Ширли-мырли".
Чуть не сгорел заживо!
- Валера, каким было ваше детство?
- Мама, которой уже нет в живых, любила меня без оглядки. С отцом были проблемы, но он тоже по-своему любил меня. Они жили в такой социальный период, когда жизнь была похожа на выживание. Я не жалуюсь, но, как выразился однажды Владимир Меньшов на съемках: "Детство мое было тяжелым. Всю зиму - в кедах и чугунные игрушки". Мрачный юмор, но в нем есть доля правды. Я родился и жил в Москве, хотя родители приехали восстанавливать разрушенное хозяйство из деревенских районов: отец - из-под Тамбова, мама - из Белоруссии. Я родился в рабочем общежитии, где они жили в течение пяти лет, пока не родилась моя сестра. Потом мы переехали в Сыромятники. Дом стоял на берегу Яузы. У нас была комната в коммуналке, где жили еще две семьи. Но по тем временам, после общежития, огромных коридоров, где носились бездомные дети, это было раем! Я себя помню лет с четырех. Окна нашей комнаты выходили на Андроников монастырь. И хотя я никогда не впадал в религиозный экстаз и воспитывался как воинствующий атеист, почему-то, когда я делал уроки, всегда смотрел в окно, где видел рублевский монастырь и купола. Последующие десять лет мое формирование проходило в окружении завода "Манометр". В общем, я дитя Курского вокзала. Я был дворовым пацаном: участвовал в драках, бывал и битым. Я был слабаком, но делал вид, что я сильный. Артистическая природа уже тогда давала о себе знать, и меня уважали, потому что я был непохож на остальных: пытался петь, а после посещения новогодней елки в ДК Метростроя давал целые представления во дворе! Ребята собирались и, открыв рот, смотрели на меня, поскольку не все могли купить билет на елку.
Каждое воскресенье в час дня мне и моей сестре давалось по десять копеек на детский сеанс в ДК Метростроя. Я водил ее в кино, после сеанса отправлял домой, а сам возвращался в ДК, залезал под кресла (как правило, на детских фильмах мы сидели на балконе) и потом очень тихо, незаметно вылезал в темноте и смотрел взрослые фильмы.
В 12-13 лет я посмотрел под креслами "Мужчину и женщину", причем от начала до конца. Тогда я всем рассказывал, что смотрел порнографический фильм. А позже, когда у нас все еще было под запретом, я любил ходить на фильмы с "клубничкой". Московский кинофестиваль был единственным окошком в западный мир, и кинотеатры заполнялись западными кинематографистами, в их фильмах все было откровенно, особенно в пору сексуальной революции. У моего приятеля был абонемент в другой кинотеатр, картины менялись, и, если он говорил: "В этом фильме столько голых девок!", я обязательно шел на эту картину - и не важно, кто был режиссером! Позже страсть к этому притупилась.
- А какие воспоминания оставила школа?
- Может быть, мне не повезло, но я не любил школу. А, например, Катя, моя жена, училась в хорошей школе, и она вспоминает о ней с удовольствием. Ей везло на учителей. Хотя у меня тоже была замечательная учительница по физике, необыкновенная женщина! Я учился в двух школах - мои родители переехали в подмосковный город Щелково, и последние классы я заканчивал там. В основном везде была атмосфера подавления твоего достоинства, желание превратить тебя в нечто среднестатистическое. С первого класса я чувствовал, что школа - это монстр. Наверное, в ту пору я не понимал этого, но чувствовал, что мне это глубоко противно, в том числе первое сентября, которое тоже всегда было связано с унижением: обязательно нужно было, например, подстричься. А я не хотел этого делать! Идти в парикмахерскую после деревенского вольного лета было отвратительной обязаловкой, как, впрочем, и иметь чистый воротничок, значок октябренка, глаженый галстук.
- Вы занимались в театральных кружках?
- Была у нас художественная самодеятельность, которой руководила некая Рита Петровна - актриса одного из московских драматических театров. Я еще пионером был задействован в нем. Помню, мы играли что-то из чеховских водевилей. Спектакль ставили со старшеклассниками, а я играл в эпизодах. Для какой-то сцены понадобилась банка с вареньем. Решили, что банку нужно заполнить чем-то красным, напоминающим варенье. И я предложил положить туда галстук. Возмущению не было предела, даже Рита Петровна сказала: "Может быть, когда тебе вручат комсомольский билет, ты пойдешь с ним в туалет?" Но я подумал, что это очень неудобно и предложение не пройдет (смеется).
- Каково вам пришлось в армии?
- Два года армии - это не так много, как может показаться. Но там это целая вечность, было ощущение, что эта пытка не кончится никогда! Армия, на мой взгляд, - это легкое двухгодичное заключение. Я служил на границе с Китаем в батальоне связи при штабе стрелковой дивизии. Это был период самого сильного обострения наших отношений - мы все Новые года, Седьмое ноября и т. д. встречали в касках, потому что постоянно существовала угроза нападения. Я принимал участие в легендарных учениях "Восток-73", в которых участвовали все дивизии Западной и Восточной Сибири. Это было грандиозное зрелище! В армии судьба свела меня с одним из самых интересных людей, встретившихся мне в жизни. Он очень помог мне, практически сформировал меня. Мои долгие ночные беседы с Толиком (так его зовут) глубоко засели в моей душе. Он знал массу стихов, благодаря ему я много прочел, особенно в период дембельской жизни, когда все валялись на нарах и попивали водку. Тогда я впервые познакомился с Цветаевой. Толик открыл для меня Ахматову. Я прочел там, а не в школе "Войну и мир". Я захлебывался от слез над "Униженными и оскорбленными" Достоевского. А потом... Толик меня спас. Ночью в казарме произошел пожар - горели классные комнаты, расположенные внизу (загорелась проводка). Началась эвакуация в здание клуба через дорогу. А у меня есть некая физиологическая особенность: я могу спать беспробудным сном. Бывает, что в течение долгого времени люди не могут попасть в квартиру, поскольку я не слышу ни звонков, ни сирен, ни запахов. Реальность просто уходит из моей жизни. И вот тогда все повскакивали, потому что, хотя и не было особого огня, угарный газ и дым стали поступать в казарму, и это почувствовали все, кроме меня. Толик (он был комсоргом батальона и служил на офицерской должности, поскольку пришел в армию после института) не нашел меня в клубе среди спасшихся от пожара. Почувствовав неладное, он, рискуя собственной жизнью, вернулся в казарму, нашел меня спящим и вытащил оттуда. Если бы он не вспомнил обо мне, то, может быть, я сейчас не давал интервью...
Толик демобилизовался чуть раньше меня. Потом я заехал к нему в Кемерово и прожил у него недели две, вместо того чтобы сразу ехать домой. Это было прекрасное время, пора ожидания: армия позади, было желание учиться в театральном институте (это решение было принято еще до армии). Я поступил в Гнесинское училище на факультет театра кукол (так случилось, что на драматического актера меня не приняли), где и проучился четыре года. За это время я несколько раз ездил в Кемерово на три дня, а Толик ревностно следил за мной. Мы переписывались, что вообще было уже тогда трудно понять, потому что эпистолярный жанр уходил. Я каждый день писал ему письмо, где давал отчет о проделанной жизни. А он давал анализ, чего не надо делать, а что делать в первую очередь. Я храню у отца эти письма. Как-то перечитывал и поражался, как интересно мы общались. И вот я заканчиваю училище, и весь курс получает приглашение в Кемерово, в Кузбасскую филармонию! Восьмерых брали к Образцову, а нас было 12. Мы решили не распадаться, отказались от лестного приглашения, уехали из Москвы в Кемерово. Там я провел восемь лет жизни.
Пить начал поздно. В классе девятом
- Вы не раз говорили, что имели пагубную страсть к спиртному, с которой расстались благодаря мудрости и силе воли жены Кати и рождению дочери Ники...
- "Пить и курить я начал поздно" в отличие от райкинского героя, где-то в классе девятом. Мои сверстники делали это лет с восьми. А я к тому времени очень плохо осознавал пороки и не очень им поддавался. Ну потом, конечно, взял свое - пил слишком много и часто. Сейчас мне это трудно даже представить. Я иногда думаю, что это было как будто бы не со мной. Бывает, я прохожу мимо какого-нибудь винного магазина и вспоминаю что-то. Раньше я приезжал в какой-нибудь город на гастроли, и потребность выпить была первой: очевидной и непроходящей. Поэтому я выходил и думал, где в этом городе винный магазин. Я изобрел такую методику: выходил из гостиницы и долго стоял и наблюдал за проходящими людьми. Если я видел группу очень тревожных мужчин, которые явно шли не на работу, понимал, что это мои товарищи и что если я к ним незаметно пристроюсь, то они меня приведут к заветной цели.
- Много слухов ходило о вашем дуэте с Татьяной Васильевой...
- Мне повезло. Я вдруг понял, что у меня есть партнер, с которым можно спеть на два голоса, который понимает меня с полуслова, с полувзгляда. Это выше любых отношений. У нас мог бы случиться роман. Она очень радушный и щедрый человек. Обожает кормить гостей, на спектаклях всех нас постоянно чем-то угощала. Меня всегда кормит в поездах, хотя сама почти ничего не ест. Утром, когда мы просыпаемся в поезде, она говорит мне: "Я знаю, что первая фраза будет не "Доброе утро, Таня, как ты себя чувствуешь?", а "Где завтрак?" Поэтому, чтобы глупо не отвечать на эти вопросы, она просто ставит мне на стол еду. Я начинаю есть и только после этого желаю ей доброго утра. Она изучила меня, знает, чего мне нельзя, что вредно, что я люблю. Например, обожаю пить кофе, много курю. Это она терпеть не может во мне, борется с этим, но я думаю, что ее борьба бесплодна. Однажды утром мы уезжали из какого-то города, и я закурил, еще не успев позавтракать: самолет, надо было быстро собираться, а машина все не приходила. Таня вышла и будто бы в пространство, в пустоту, а вовсе не мне сказала фразу: "Тех, кто закуривает утром, не позавтракав, я бы расстреливала". С тех пор я это пытаюсь делать втайне, чтобы она не видела, - я не хочу быть расстрелянным, да еще утром.
Она вулкан, и ты не знаешь, когда будет извержение. А оно происходит в самом неожиданном месте, в самый неподходящий момент. Например, мы едем с ней по необъятным просторам Сибири, перебираемся из одного крупного центра в другой, а это часто бывают расстояния в пять часов дороги. И вдруг можно услышать забавный диалог, происходящий между Татьяной и шофером (мы с Сашкой Феклистовым едем сзади, а Таня впереди, так как она женщина немаленькая, ей нужно много места, чтобы ноги вытянуть). Она вдруг ни с того ни с сего спрашивает: "Скажите, пожалуйста, а у вас тигры водятся?" Шофер чуть баранку не выпустил. Мы ездили по Сибири, но она решила, что по уссурийской тайге. Он отвечает: "Вообще-то нет". Прошла минута, и вдруг фантастический следующий вопрос: "А львы?" Мы чуть не попали в кювет после этого.
Запретная любовь
- Как вы познакомились со своей женой Катей?
- Во время одной из репетиций спектакля в пустом зале Театра Образцова я, будучи студентом, вдруг увидел внимательные, восторженные глаза незнакомой женщины, из которых к концу спектакля полились крупные слезы. Это меня настолько поразило... "Надо же, как я играю, - подумал я, - и какой замечательный зритель, какая непосредственность реакций". Этой женщиной была Катя, которая в то время преподавала в Театре Образцова и в зале оказалась случайно. Кто-то сказал ей, что студенты готовят спектакль и хорошо бы посидеть в зале в качестве зрителя. Вот так мы и познакомились. Позже, когда мы еще не были расписаны, но... проживали на одной территории, то есть в Катиной квартире, нам приходилось скрывать свои отношения. Еще бы: в те времена роман студента и педагога считался аморальным. Поэтому, чтобы нас ни в чем не заподозрили, после занятий мы спускались в одном лифте, а потом шли к дому разными дорогами. И наоборот, около театра расставались и входили туда уже отдельно.
- Вы стройный мужчина, а Катя - женщина рубенсовского типа. Вам всегда нравились пышнотелые красавицы?
- Все, что касается женской красоты, настолько индивидуально... Я считаю, что нужно руководствоваться не комплексом, который есть в каждом из нас, а идти от него - тогда расширяются горизонты и красота становится объемнее. Никогда нельзя себя ограничивать какими-то условностями. Конечно, у меня были сомнения: жениться на Кате или подождать (мне было тогда всего 24 года). Но я уже отслужил в армии и был по тем временам сформировавшимся человеком, а Катя закончила училище. И я не ошибся в своем решении! Трудно иногда очаровываться одним и тем же. Для меня до сих пор загадка, что Катя в какой-то момент стала жить не так, как жила до встречи со мной. В свою очередь, это побудило и меня изменить свою жизнь. Например, я из жаворонка превратился в сову. Это очень трудная ломка - со мной же в одну секунду произошла метаморфоза. Катя продолжает меня поражать тем, что каждый день, прожитый здесь, совсем не похож на предыдущий. Она умудряется быть совершенно непохожей на вчерашнюю женщину.
Катя очень дружит с моей младшей сестрой. И поразительно, что сестра всегда принимает ее сторону. Я говорю ей: "Ты перепутала. Ты моя сестра". А она отвечает: "Я ничего не перепутала, мне кажется, она моя сестра". Когда еще не было дочки Ники, я уезжал на гастроли, а они часто провожали меня на поезд. Я говорил: "Ну вот опять Владимир Ильич Ленин уезжает в ссылку, а Надежда Константиновна с Марией Ильиничной всегда рядом".
- Сейчас ваша дочь Ника заканчивает третий курс продюсерского факультета ГИТИСа. Вы повлияли на ее решение?
- Я всегда хотел, чтобы у нас родилась девочка. И когда родилась Никочка, был невероятно счастлив. Я всегда считал, что воспитывать мальчика и девочку нужно совершенно по-разному. Главное для женщины - быть просто хорошей женщиной. Это уже достоинство. Этого достаточно, чтобы жить на земле.
Смотрите также:
Сергей ГАРМАШ: "Жена забрала меня из больницы в общежитие"