Окончание. Начало в N16
...В Сталинград на гастроли приехал Театр им. Ленинского комсомола, и Иннокентий Михайлович очень понравился режиссеру Софье Гиацинтовой, которая была уже о нем наслышана от Марковых. И она пригласила его в Москву.
За приглашением последовала вялая двухлетняя переписка с театром, и Смоктуновский твердо заявил своим друзьям и знакомым: если за пару лет я не смогу сделать ничего, ради чего следует оставаться на сцене, я бросаю театр. А через три дня, порвав со Сталинградским театром, он явился в Москву, хотя Гиацинтова в ответ на его запрос не советовала пока приезжать. И далее начались муки с показами, когда все вежливо говорят о твоем таланте, но потом отводят равнодушные глаза: извините, вы нам не подходите.
- Что самое обидное, Лена, - рассказывал он мне об этих унизительных хождениях по актерским мукам, - так это то, что по ходу показа раздавались смех и аплодисменты, но это ровным счетом ничего не меняло.
Счастье, что иной раз выручали истинные друзья - Римма и Леня Марковы: то дадут переночевать, то подкормят. А иной раз голодный, да еще в единственном своем туалете - лыжном костюме на все сезоны, ночевал где придется, а о регулярной еде и не мечтал. Марковы побывали с ним, казалось, на показах во всех театрах, но неутешительный ответ был один и тот же - труппа укомплектована.
Но вот наконец судьба повернулась к Смоктуновскому и своей более светлой стороной: дали так называемые выходы, хоть и разовые, но на сцене Театра им. Ленинского комсомола, наиболее популярного в те дни в столице. Актера не смущало то, что оплата за такой выход была 7 рублей и спать порой приходилось на подоконнике.
А потом судьба свела его с девушкой, работавшей в костюмерных мастерских театра художником-костюмером. Девушка эта была красива, умна, с каким-то особым чувством собственного достоинства. И через несколько дней Иннокентий Михайлович принес на четвертый этаж костюмерной две веточки мимозы для своей Саломеи.
Вспоминает Саломея Михайловна Смокнутовская, ставшая вскоре его женой, верным спутником и другом на протяжении 40 лет, мать его двоих детей:
- Мне было 28 лет, никаких романов серьезных у меня до этого не было. Я не была замужем, но считала себя очень счастливой, поскольку обожала свою работу и постоянное общение с талантливыми актерами. Выражаясь современным языком, была я девушкой вполне самодостаточной. И вот я встретила Иннокентия Михайловича. Был ли это солнечный удар, как описывает чувство влюбленности Бунин? Скорее нет. Скорее это было все время разгоравшееся чувство. Предвидела ли я сразу его огромный гениальный дар? Сказать "да" тоже было бы преувеличением. Я и сегодня не смогла бы точно определить его. С моей точки зрения - это дар судьбы, некая тайна. Да и встреча наша и любовь тоже носили на себе отпечаток перста судьбы - ведь более разных судеб, чем у Иннокентия Михайловича и у меня, придумать трудно. Я родилась в Иерусалиме, поскольку моя мать, молодая идеалистка из Литвы, приехала основывать в Палестине коммуны - кибуцы, а затем отправилась на строительство новой жизни в СССР. А Иннокентий Михайлович, как вы знаете, родился в Сибири в деревне Татьяновка. Может быть, святой воздух Иерусалима помог нашей встрече, но глубокая любовь, полнейшее понимание друг друга, мое осознание его гениального предназначения пришли позже.
Зная Саломею Михайловну много лет, думаю, что по своей сдержанности и скромности она сильно преуменьшает свою роль в перемене судьбы мужа. Он звал ее Соломка, и она действительно стала для него той соломкой, ухватившись за которую он медленно, но верно вплыл в другую жизнь, навстречу своему успеху, славе, тем высотам, которые подчас не только анализировать, но даже понять невозможно.
Прежде всего, переехав к жене, он получил "прописку", страшное заветное слово, без которого ни на какую работу не брали. Но куда важнее прописки было другое. Иннокентий Михайлович не раз говорил мне, что он почти физически ощутил, что все страшное позади, что есть на свете доброта, есть любовь и ее так много в этой хрупкой девушке, что она буквально поднимала и несла его.
И это отношение к семье, своей Соломке он пронес через все годы совместной жизни, что в актерской среде встречается не так уж часто. Он звонил ей отовсюду, где снимался, из-за рубежа, когда был на гастролях, привозил подарки, которые были продуманны и прочувствованны. И уж, конечно, не было ни одной роли, ни одного вопроса в его творческой биографии, по которым он бы не советовался с женой.
Эта сдержанная худенькая женщина обладала еще и стальной волей, которую она, правда, отрицает, и считает, что если она что-то и делала, то лишь служила беззаветно своему мужу, в чем видит призвание жены вообще.
А уж потом знаменитый режиссер Ленинградского Большого драматического театра Георгий Товстоногов, который как раз собирался ставить спектакль "Идиот" по Достоевскому, увидел Смоктуновского на экране. И момент этот был судьбоносным для Иннокентия Михайловича. Товстоногов никак не мог найти актера на роль князя Мышкина. Увидев фильм, он закричал: "Глаза, смотрите, какие у этого актера глаза - ведь это глаза князя Мышкина!"
И вот Иннокентий Михайлович на сцене знаменитого театра, где актеры - сплошь звезды первой величины, а он никому не известный молодой человек без специального театрального образования. Работать было так тяжело, что несколько раз Смоктуновский хотел отказаться от роли.
"Вроде все относятся ко мне недурно, - писал Иннокентий Михайлович жене, - но очень долго роль не получалась, многие считали меня юродивым, а не таким я представлял себе Мышкина".
Соломка утешала и подбадривала мужа: "Затаись, Кешутка, у тебя прекрасный помощник - Федор Михайлович Достоевский, и все у тебя получится". И не только получилось, а был фурор и сенсация.
Со мной лично такое было лишь раз в жизни. Я приехала в Ленинград и была приглашена Товстоноговым на спектакль, так как ни о каких билетах не могло идти и речи, все было распродано на месяц вперед. Об "Идиоте" говорили, и люди приезжали специально на этот спектакль. Я сидела не шелохнувшись в третьем ряду, и самым потрясающим впечатлением для меня стала сцена в первом действии, когда Рогожин - актер Евгений Лебедев - спрашивает у князя Мышкина, каковы его отношения с женщинами. "А я женщин не знавал", - отвечает смущенный Мышкин, и краска медленно поднимается у него по щекам.
Я была так ошеломлена спектаклем, что снова попросилась на то же место в третий ряд. Как же я была поражена, когда в той же сцене с Рогожиным краска смущения вновь залила щеки князя. Это было настоящее чудо. Какая система Станиславского, какие трюки могут вызвать снова ту же реакцию? Объяснения я не нахожу и по сей день.
Странно, что и сам Смоктуновский при всей своей незвездности и безусловной скромности тоже своим тихим голосом признавал, что он - гений. И говорил это, смущенно опуская глаза, как будто стеснялся, но не мог не отметить очевидного факта. И когда наша соседка Алла Демидова спросила его, кого из современных актеров он ставит себе вровень, Иннокентий Михайлович тихо ответил: "Никого".
А сидя в самолете рядом с Олегом Ефремовым и пристально вглядываясь в иллюминатор, как бы стараясь рассмотреть космос, он вдруг повернулся к Ефремову и сказал: "Олег, а я ведь - космический актер". И не было в этом никакого хвастовства, просто констатация факта.
Странно, что при этой уверенности в себе в нем была масса детского. Он, например, не любил фамильярности, но почти все к нему обращались просто "Кеша", как к большому ребенку. Среди этих детских черт меня особенно удивляла его непосредственная радость от похвал в его адрес. Так, он несколько раз просил меня, чтобы в присутствии наших соседей я вновь сказала о чуде прилива крови к щекам в сцене с Рогожиным из "Идиота" у Товстоногова.
После князя Мышкина он стал не просто знаменитым. Все в голос заговорили о его гениальности, и линия судьбы вывела его на роль Гамлета у режиссера Козинцева в одноименном фильме. Должна признаться, что, видев много Гамлетов как на отечественной, так и на зарубежной сцене с такими мастерами, как Лоуренс Оливье, Пол Скоффилд, да и Владимир Высоцкий в Театре на Таганке, такого Гамлета, как у Смоктуновского, я не видела никогда. Никаких режиссерских трюков, перед нами был просто страдающий человек, жаждущий справедливости.
И вот уже пошла молва среди недоброжелательных критиков, что он и не играет вовсе, а просто юродивый, изображает сам себя и ничего другого сыграть не может.
Говорит Саломея Михайловна Смоктуновская:
- Многие упрекали меня, что я не щажу Кешу и что он работает так много, потому что дети и семья требуют средств, а он - один работник. Но это неправда. Жили мы очень скромно, и к тому же приучили детей. Да и прежде всего сам Кеша был абсолютно нетребовательным в быту, далеким от светской жизни и показухи. Но я интуитивно чувствовала и знала, что его нельзя ограничивать в работе, это как не дать птице петь. Поэтому и смотрела с пониманием, когда, уйдя от Товстоногова, он метался по разным театрам, пока не пришел во МХАТ. К Ефремову, а вернее - к Чехову. Ведь он переиграл почти все чеховские роли: Иванов в одноименной пьесе, Войницкий в "Дяде Ване", Дорн в "Вишневом саде".
Хочу закончить статью жизненными набросками, скопившимися от долголетнего общения с Иннокентием Михайловичем. Он был человеком на редкость доброжелательным, трудягой, который даже в редкие минуты отдыха все время что-то сажал, любя землю. И дерево, им посаженное, до сих пор украшает наш участок. Он был блестящим рассказчиком, прекрасным писателем, написавшим изумительную книгу "Время добрых надежд". Он был человеком совершенно несуетным, что так отличало его от множества талантливых и знаменитых коллег, очень любил жену и детей и всегда с готовностью откликался на любые нужды и просьбы, которые часто возникали в кооперативе "Искусство", где мы живем.
А входя в здание дома на Икше и глядя в холле на его портрет, невольно задумаешься: как повезло России и всем нам, что мы жили с ним в одно время, наслаждаясь его талантом, который вошел в историю нашего искусства и вряд ли когда-нибудь забудется.
Смотрите также:
Примерное время чтения: 10 минут
325
Иннокентий Смоктуновский. Король, который всю жизнь боялся
Шахматная партия агента нацбезопасности