Фонтан в парке еще не отключили, но танцевальная площадка была усыпана желтой листвой и вдоль дорожек, как разоренные гнезда, стояли пустые летние кафе. Восточный аромат снеди сменился крепким бодрящим запахом московской осени.
Уходить домой не хотелось. Я присела на скамью под старыми липами. Два мальчика, будто не замечая меня, сели рядом. Один говорил, другой, не перебивая, слушал. И я удивилась, как внимательно старший мальчик, хрупкий и бледный, слушал своего товарища, лет тринадцати, плечистого и громкоголосого.
- Ты понимаешь, я и не собирался выбегать на улицу. Я просто спускался в раздевалку. А она мне приказала встать у доски вместе с теми, кто курил на крыльце. Она до этого случая была для меня самой справедливой, а теперь... она отводит от меня глаза, легко ставит пятерки, но я не хочу идти на ее урок.
- Значит, она поняла, что обидела тебя, но самолюбие мешает признаться в этом, сделать первый шаг. Дай ей возможность извиниться. И сам прости ее. Ведь она не со зла. Она не хочет, чтобы ты стал таким же, как другие. Боится за тебя, значит, неравнодушна.
К мальчикам подошла запыхавшаяся женщина с резвой рыжей дворняжкой на поводке.
- Дружок меня по всему парку гонял. Теперь вы с ним побегайте, а я отдохну.
Младший мальчик взял у женщины поводок, и все трое двинулись по дорожке среди медленного мелкого листопада.
- Я думала таких мальчиков теперь не бывает, - сказала я.
- Чем же они вас так удивили? - спросила женщина и пояснила: "Это мои сыновья".
Мы еще долго говорили с ней о мальчиках, о жизни. Тогда я и узнала их непростую семейную историю...
МНЕ было 19 лет. Мы с мужем гуляли в Сокольниках в старом парке и мечтали, что скоро с нами будет топать вот по этой дорожке и наш малыш. Мы его очень ждали, а он уже жил своей скрытой от нас жизнью. В течение всей беременности я чувствовала себя прекрасно, и только в самом конце за сутки до родов началось беспокойство.
В тот день я проснулась с мыслью: сегодня увижу сына. Муж отвез меня в роддом.
Белая палата. Тишина. Обо мне забыли. На мой зов никто не приходит. Только раз медсестра заглянула в дверь и сказала: "Лежи и молчи. У тебя же ничего не болит. Все идет нормально. Чего зря кричишь?"
Прошло 8 часов. Я чувствовала, что ребенок просится на свободу, звала врача, но мне опять сказали: рано и тужиться не разрешили.
Но я снова кричала, плакала, звала доктора. Почему они решили, что ребенок должен родиться через 12 часов? Я чувствовала, что он должен родиться сейчас!
Наконец врач пришел: осмотрел, послушал и резко крикнул медсестре:
- Делай что хочешь, но чтобы через пять минут ребенок родился!
Оказалось, что в тот момент у малыша уже не прослушивалось сердцебиение.
Меня мгновенно перевезли в родовую и выдавили ребенка.
Его тельце, запутанное в пуповине, было синим. Кричать он не мог, потому что уже сутки существовал практически без кислорода. Ему сделали укол, а меня поставили перед фактом: ребенок не жизнеспособен.
Прошли сутки.
- Мой сын жив? - спросила я у врача.
- Да, жив, - ответил он, - но ему уже ничего не поможет, родите другого...
- А почему ребенок не в реанимации? - закричала я, - немедленно отвезите его в Филатовскую больницу в реанимацию для новорожденных!
"Вы молодая, у вас будут еще дети", - успокаивал меня врач. Но я кричала, плакала, настаивала, и мое требование все-таки было выполнено. Мой малыш, у которого из-за кислородного голодания порвалось одно легкое, а другое не развернулось, пролежал месяц в реанимации, а затем еще два месяца в отделении патологии. У него развилась двухсторонняя пневмония. Ему кололи ударные дозы антибиотиков. Это стало причиной тугоухости на оба уха, но мозг не повредили. Однако с инфекцией организм не справлялся: начался легочный сепсис. Для спасения ребенка срочно потребовалась донорская кровь, причем довольно редкой группы.
За нас с сыном очень переживал мой муж, он приезжал в больницу по 2 раза в день. А когда узнал, что требуется кровь, стал искать донора. Он работал на заводе и обратился за помощью к своим коллегам. Когда его обращение прозвучало по заводскому радио, на беду откликнулся весь коллектив. Но подходящая кровь оказалась лишь у одного человека. Этого парня звали Володя. Мой отец сразу же отвез его в больницу и он, по сути, спас нашего сына. Он и теперь приезжает к нам в гости и очень любит нашего мальчика.
Мы назвали малыша Ваня. Он любимец всей семьи. Мы и сейчас боимся его потерять, а тогда эта угроза была совершенно реальной. Одно легкое у сына не работало, и врачи хотели его удалить. Мы не дали согласие. А позже и хирург пришел к заключению, что легкое еще может развернуться. И оно развернулось, и начало потихоньку функционировать.
В три месяца мы, наконец, привезли Ваню домой. Он весил тогда 2 кило 900 грамм. Ручки и ножки вывернуты. Оказалось, что в выписке стоит страшный диагноз: ДЦП, но мне об этом в больнице не сказали.
Из поликлиники на дом пришла дежурная врач и удивилась: "Зачем вы его забрали? Он не будет ходить. Откажитесь от него!"
- Ни за что! - твердо ответила я.
Дело было в субботу. А в воскресенье прислали другого доктора. Его прогноз оказался еще жестче:
- Он у вас завтра умрет.
Я кинулась звонить в Филатовскую больницу. "Ничего не бойтесь", - обнадежили там. Но независимая оценка ситуации двумя специалистами вызвала во мне панику. Почему-то вспомнилось, как в больнице предупреждали: в случае смерти на руки выдается только справка об умершем ребенке. Нет, не нужна нам справка. Нам нужен живой сын. И мы с мужем готовы были сутками сидеть у его кроватки.
Муж после ночной смены стирал и гладил распашонки. Ночью мы по очереди спали по два часа и все прислушивались, дышит ли он. В выходные муж гулял с ним в парке по 12 часов, чтобы укрепить легкие. А в будни успевал выйти с коляской с 8 утра до 2-х часов дня, если работал во вторую смену, и с 16 до 22-х, если работал в первую. Я сама делала сыну уколы. Ежедневно приходила массажистка, которую нам порекомендовали в Филатовской больнице. Через два года диагноз ДЦП сняли. Ваня догнал детей своего возраста по физическому развитию. Но легкие оставались его слабым местом. Он часто простужался, и в результате одно легкое перестало работать и начало усыхать, но при этом не гниет. Каждые полгода мы кладем его на обследование.
Наш сын сейчас учится в 7-м классе школы для слабослышащих. Его глухота открылась, когда он пошел в 1-й класс. Брать ответственность за Ваню даже в спецшколе для слабослышащих не хотели, а пытались убедить нас, что он умственно отсталый, направляли на разные комиссии. Однако ни одна из них не дала такого заключения. Просто он соображал медленнее других, и это, вероятно, связано с тем, что мозг недостаточно насыщается кислородом.
Глухота стала нашей новой проблемой. Помочь сыну мог только итальянский слуховой аппарат, который и десять лет назад стоил очень дорого. Муж в то время получил травму, и наше материальное положение пошатнулось. Ситуацию спасла наш депутат. Она нашла нам спонсора. Но вот сейчас уже пора заменить этот аппарат на другой, а кто поможет, пока не знаем.
Через три года после рождения Вани у нас появился второй сын. Рожала я его в том же роддоме и при таком же безразличном отношении персонала к роженицам. Только теперь я была опытнее. Не отпускала медиков от себя. Вот уже отошли воды, а они мне снова твердят: полежи, подожди схваток.
- Нет уж, делайте укол и вызывайте роды, - приставала я.
- Ладно, вот покурю, и начнем, - сказал врач и вышел из палаты.
В этот момент я почувствовала, что ребенок сам пытается выбраться наружу. Закричала. Врач прибежал, увидел, что детская головка уже вышла из моего чрева, запихнул ее обратно, и меня срочно покатили в родовую.
"Сейчас я только руки вымою", - вскрикнула медсестра. Я испугалась, что потеряю этого ребенка. Ну почему они не приняли роды там же, в палате?
"Бери стерильную салфетку и лови его, иначе разобьется", - скомандовал врач медсестре.
Она только успела подскочить с салфеткой, как ребенок выпал на нее и закричал.
Мы назвали второго сына Антоном. Он очень крепкий, шустрый, сообразительный. Они с Ваней дружат и заботятся друг о друге. Когда они были оба маленькие и я гуляла с ними в парке, Антон любил убежать и спрятаться где-нибудь за деревом.
- Будешь баловаться, оставлю тебя здесь, а мы с Ваней уйдем, - старалась я припугнуть озорника. Но Ваня останавливался как вкопанный и ни за что идти без Антона не соглашался. Ваня, будучи сам слабым, спешил на помощь ко всякому, кто в этом нуждался. С радостью отдавал Антону все лучшее, что имел: в детстве игрушки, теперь сладости или всякие вещицы, которые на их взгляд имели ценность. Антон же относится к брату как взрослый. Следит, чтобы Ваня вовремя пил таблетки. На даче присматривает, чтобы не переохладился в реке, защищает от любых обидчиков.
Мы Ваню очень любим. Он своей доброй душой и нас делает мягче, умнее. Страшно подумать, что мы могли его потерять. Это была бы для нас невосполнимая потеря...
Изменила, став калекой