На его судьбу выпали все крупные испытания ХХ века: террор 37-го, война, цензурные преследования, кровавые конфликты при распаде СССР, дикий разгул наглого российского капитализма. Он встретил все испытания с достоинством и бесстрашием. В нем было нечто от благородного дворянина ХIХ века - не зря в своей прозе этот поэт многократно обращался к героям и темам той эпохи. Мы предлагаем вашему вниманию две новеллы Булата Окуджавы.
Гений
Это было задолго до войны. Я жил у тети в Тбилиси. Мне было двенадцать лет. Как почти все в детстве и отрочестве, я пописывал стихи. Каждое стихотворение казалось мне замечательным. Я всякий раз читал вновь написанное дяде и тете. В поэзии они были не слишком сведущи, чтобы не сказать больше. Дядя работал бухгалтером, тетя была просвещенная домохозяйка. Но они очень меня любили и всякий раз, прослушав новое стихотворение, восторженно восклицали: "Гениально!"
И вот однажды дядя меня спросил:
- А почему у тебя нет ни одной книги твоих стихов? У Пушкина сколько их было... и у Безыменского... А у тебя - ни одной...
Действительно, подумал я, ни одной, но почему? И эта печальная несправедливость так меня взбудоражила, что я отправился в Союз писателей, на улицу Мачабели.
Стояла чудовищная тягучая жара, в Союзе писателей никого не было, и лишь один самый главный секретарь, на мое счастье, оказался в своем кабинете. Он заехал на минутку за какими-то бумагами, и в этот момент вошел я.
- Вы ко мне? - широко улыбаясь, сказал он.
- - О, садитесь, пожалуйста, садитесь, я вас слушаю!..
Я не удивился ни его доброжелательной улыбке, ни его восклицаниям и сказал:
- Вы знаете, дело в том, что я пишу стихи...
- О... - прошептал он.
- Мне хочется... я подумал: а почему бы мне ни издать сборник стихов? Как у Пушкина или Безыменского...
Он как-то странно посмотрел на меня. Теперь, по прошествии стольких лет, я прекрасно понимаю природу этого взгляда и о чем он подумал, но тогда... Он стоял, не шевелясь, и какая-то странная улыбка кривила его лицо. Потом он слегка помотал головой и воскликнул:
- Книгу?! Вашу?!.. О, это замечательно!.. Это было бы прекрасно!
- Потом помолчал, улыбка исчезла, и он сказал с грустью:
- Но, видите ли, у нас трудности с этим... с бумагой... у нас кончилась бумага... ее, ну, просто нет... финита...
- А-а-а, - протянул я, не очень-то понимая, - может быть, я посоветуюсь с дядей?
Он проводил меня до дверей.
Дома за обедом я сказал как бы между прочим:
- А я был в Союзе писателей. Они там все очень обрадовались и сказали, что были бы счастливы издать мою книгу, но у них трудности с бумагой...
- А сколько же нужно этой бумаги? - по-деловому спросил дядя. - Килограмма полтора у меня найдется. Ну, может, два...
На следующий день я побежал в Союз писателей, но там никого не было. И тот, самый главный, секретарь тоже, на его счастье, отсутствовал.
Любовь навеки
В ранней молодости я был поразительно влюбчив. И когда смотрел на предмет своей влюбленности, у меня вырастали крылья, и я понимал, что отныне это навсегда. И все это до той поры, пока не возникала другая.
Когда появилась Алиса Бошьян, я вздрогнул и понял, что это навсегда. Ее предшественница тотчас померкла. Алиса Бошьян была прекрасна. Высокая, стройная брюнетка с локонами, покоящимися на плечах, с зелеными глазами, с загадочной улыбкой. Я как брюнет обычно был склонен к блондинкам, но тут все блондинки показались заурядными.
Я жил тогда в Тбилиси у своей тети. Шел сорок пятый год. Тетя меня очень любила и была мне вместо матери. Меня как вчерашнего фронтовика легко приняли в университет и многое прощали. А прощать было что. Филология меня не очень возбуждала, но мысль о том, что я вчерашний фронтовик, что я жив, что мне в связи с этим все дозволено, что очередная пассия не сводит с меня глаз, что вечером мы пойдем с нею в парк Дома офицеров, - мысль об этом очень возбуждала меня.
И вот появилась Алиса Бошьян, и я вздрогнул, и уже через несколько дней решил познакомить ее с моей тетей. Всех предшественниц я тоже приводил к тете, и всем она давала самые возвышенные оценки.
- Вот, - сказал я взволнованно, - знакомьтесь, это Алиса Бошьян.
- Я очень рада, - сказала тетя, - он столько рассказывал о вас, и с таким восхищением, что не терпелось познакомиться... О, вот вы какая!
Мы ужинали втроем. Было очень сердечно. Тбилисский вечер вплывал в окно. Как хорошо, что закончилась война!
Уже было довольно поздно, когда я отправился провожать Алису. Вернулся я не скоро. Вбежал в квартиру, бросился к тете.
- Ну что?! - почти закричал я. - Какова, а? Ты ведь не разочаровалась?
- Ну что ты, - сказала тетя и погладила меня по голове, - она великолепна! Какая фигура! А глаза!.. Да, кстати, может, конечно, мне показалось, но у нее немного кривые ноги... - и тут же поправилась: - Ножки... Да это, в сущности, такой пустяк!
- Конечно, - выдохнул я оторопело.
Спал плохо. Просыпался и думал про ноги Алисы. Подумаешь, думал я, какая мелочь! Утром, проснувшись, снова подумал о том же. Приехал в университет, встретил свою сокурсницу Катю Ломан. У нее были точеные ножки. Оглядел остальных сокурсниц. У всех были великолепные ноги. В конце коридора показалась Алиса. Я отчетливо разглядел, что у нее ноги действительно кривые. Не очень, но кривые.
...Через неделю, встречаясь, мы просто здоровались. Я проходил в аудиторию, усаживался рядом с Катей и, оглядев ее, понимал, что это навеки.
Око за око