Досье ТГ: Ефим (Нахим Залманович) Шифрин родился 25 марта 1956 года в посёлке Сусуман Магаданской области. Ещё в юности понял, что сцена - его призвание. Не поступив в Москве в театральное училище, он вернулся в Ригу, где жила его семья после реабилитации отца, и стал студентом филологического факультета Рижского университета. Однако через год уехал в Москву и поступил в Эстрадно-цирковое училище на курс Романа Виктюка. Потом работал в Москонцерте. В 1985 году окончил ГИТИС по специальности "Режиссура эстрады". В 1986-м в телепередаче "В нашем доме" он прочитал "Магдалину" (про экскурсовода), и этот эфир решил всё - он "проснулся знаменитым". На смену отдельным номерам пришли спектакли "Я хотел бы сказать", "Три вопроса", "Круглая луна", "Фотография на память", "Я играю Шостаковича" и др. С 1996 г. Ефим играет как драматический актёр в спектаклях, поставленных Романом Виктюком. В 1998 г. Шифрин снялся в мюзикле Евгения Гинзбурга "Ангел с окурком".
"Сын польского шпиона"
Папа уже с 1938 года сидел в колымском лагере по обычному в те времена обвинению: польский шпион. Ничего удивительного с точки зрения НКВД, это была самая массовая профессия, разве что террористы и саботажники могли составить им конкуренцию. Мама, не знавшая его прежде, по настоянию общих знакомых написала ему письмо. Так было принято в той идишеязычной среде. Потому что тогда еще не были столь популярны смешанные браки. Искали какие-то надежные прочные узы внутри своего национального круга. Отца маме отрекомендовали как очень достойного человека. Мои родители были выходцами из белорусских местечек, и их очень многое сближало, кроме абсолютно противоположных характеров. И поэтому они очень легко сошлись после непродолжительной переписки.
Мама, отправляясь в добровольную ссылку на Колыму, конечно, совершала поступок, которому трудно подобрать достойное слово. Ведь у отца был срок десять лет без права переписки и пожизненное поселение на той же Колыме.
"Мой театр начинался не с вешалки..."
Для меня театр начинался совсем не по Станиславскому. Мой "ссыльный" театр начался со ссыльной семейной пары из Ленинграда, которая и стала вести драмкружок. У мужчины было невероятное, сказочно-шекспировское имя: Клавдий. А еще - странный выговор, нездешняя внешность. Таков был первый артист, которого я впервые увидел. Я влюбился в это чудо: театр и все, что с ним связано. Со второго класса пропадал на репетициях, а вскоре играл и сам. Сам! В школе сцены не было, и спектакль по рассказу Носова "Фантазеры" маленькие артисты разыгрывали в актовом зале, прямо посреди толпы зрителей. И эти зрители смеялись! В этом смехе были приятие и надежда на любовь, которая сумела прикрыть то, что мне было страшно подсознательно, генетически. Когда же я своим актерством вызывал смех, мне становилось хорошо. Все, что связано с детством, даже таким холодным, промороженным, как мое, было очень нефальшивым. И чистым.
"Куда податься бывшему ссыльному? Конечно, в заграницу!"
Папу реабилитировали в 1955 году, когда пришла хрущевская оттепель. Так что появился я уже у реабилитированного, а не осужденного. По идее, семья должна была вернуться в Оршу, где у матери отца был свой дом. В Оршу же он ехать не хотел, так как его там в свое время арестовали по доносу. У матери одна из теток оказалась в Риге. Туда и поехали. Купили в Юрмале дом, где и осели. Существование мое в Юрмале начиналось мучительно. Это была чистой воды "заграница" с незнакомым мне языком (дома говорили на идиш вперемешку с русским, в школе - на русском, на улице - по-латышски), с каким-то другим укладом жизни. Это был еще и курортный город. В домах там всегда пахло мастикой. В Латвии тогда натирали паркет по старинке, и для меня запах Риги и Юрмалы - это запах мастики. Я его иногда ощущаю даже где-то вдали от этих одинаково родных и одинаково чужих городов. Меня тогда будто ледяной водой окатывает, и возникает ощущение того дискомфорта, который я все десять лет испытывал в Прибалтике. Большую роль в этом дискомфорте играла школа продленного дня, куда я поначалу попал, - со мной некому было возиться. В эту школу отдавали не самых благополучных детей, а тех, которым надо было сидеть под присмотром учителей. Немудрено, что у нас в классе были третьегодники и даже четырехгодники. Двое или трое детей потом в колонию попали. Когда мои одноклассники повзрослели, лоном для них стала улица. Интересов общих у нас не было. Но, как ни странно, я легче и быстрее сходился с людьми, далекими от меня. Обычно это были такие брутальные мальчики с хулиганскими замашками, которые уже в шестом классе выпивали. Я много болел в детстве и вообще привык относиться к себе как к ребенку слабому и, наверное, немного этим спекулировал. Отсюда, кстати, моя язвительность, которая свойственна очень слабым людям. И самое страшное: до девятого класса я ходил в очках со сложными стеклами (у меня сильный астигматизм) и в самой дурацкой, круглой оправе. Это усиливало мое ощущение своей некрасивости, уродства. Отсюда, из чувства протеста, все мои кривляния. Когда меня принимали в комсомол, один мальчик сказал, что Шифрина нельзя принимать, потому что он очень много кривляется. А "утрированность" этого моего качества привела к созданию театра миниатюр. Там мы - смешно сказать! - воплощали миниатюры, мной написанные. На школьных вечерах показывали целые программы. Я только не могу понять, с чего же мы копировали? Я ведь ничего не видел, не знал! Уже потом, когда я в Москве посмотрел Райкина и других эстрадных артистов и их программы, я понял, что совершенно интуитивно набредал на такую солянку, где все перемешано: шутливые стихи, пародии, конферанс.
"Юродство позволяло выходить мне из пиковых ситуаций"
Лингвистика и литература всегда интересовали меня. Но все же тот интерес на тот день был скорее случаен: тяга к цене все сильней захватывала меня, и я уже со школы представлял себя артистом. Но тогда я поступил на филологический Латвийского госуниверситета. Нас, первокурсников, традиционно послали "на картошку". Поздним вечером шел один по темной деревенской дороге. И вдруг за спиной - шаги и пьяные, враждебные, опасные голоса. Драться не умел, бежать - будет еще хуже. Но тут меня осенило: я вдруг стал хлюпать носом, будто у меня вечный насморк, ссутулился, скособочился. Я ощутил, как превращаюсь в придурка! Даже сопли по-настоящему потекли... Те, что шли сзади, поравнялись со мной, спросили закурить - банальный пролог к драке, вернее, к избиению. Тридцать страшных секунд они разглядывали свою жертву - и видели дурачка, слабоумного. Такого не смогли тронуть даже очень пьяные и злые. Тогда я впервые понял, что могу быть в безопасности, только когда представляюсь людям смешным. В глубине же души я никогда не хотел быть комиком.
"Чокнутых в театральных училищах полно!"
Эстрадно-цирковое училище меня убило своим непритязательным видом еще при первом приезде в Москву. Это после того, как во МХАТе я дошел до второго тура, а в Щуке - до третьего. А тут кругом эти акробаты в трусах и майках. Я всегда жутко неуютно чувствовал себя среди спортсменов, даже стеснялся раздеваться на занятиях по физкультуре в университете. Вообще, среди тех, кто хочет стать артистом, наверняка три четверти - сумасшедшие. В полном смысле этого слова. Людей с неуравновешенной психикой, юродивых и просто чокнутых в театральных училищах полно. Сейчас я говорю это смело, потому что именно такие и делают искусство. Ну, например, Валька Гнеушев - какое он может произвести впечатление при встрече? Нездоровый же человек... Я должен был остаться в Москве, а относительной гарантией этого было поступление в цирковое: я знал, что попадаю туда по всем эстрадным законам. Ведь университет был брошен: вернуться туда - этого мое существо не вынесло бы. Бог спас меня тогда - в цирковом училище я встретился с человеком, который полностью изменил мое представление об искусстве. Этим человеком был Роман Виктюк...
"От бражки с хлебозавода пучило живот..."
А тем временем тянулась череда совершенно невозможных выступлений. В Москве и Ленинграде в то время можно было существовать хотя бы за счет концертов, оплаченных предприятиями. Фабрики, заводы, пекарни, магазины, жэки, ПТУ, собрания, заседания, автобусные парки, таксопарки, НИИ (это уже рангом выше), трамвайные депо, почтовые отделения, - где я только не выступал! Я привык к тому, что в зале у меня сидят часто нетрезвые люди. На хлебозаводе нас угощали побочным продуктом своего производства - бражкой, от которой пучило живот...
Актриса и... немножко клоун