В НАЧАЛЕ войны недалеко от нашего села Лиски, что на Черниговщине, находился военно-полевой аэродром. Однажды мы с мальчишками с упоением наблюдали за полетами краснозвездных "У-2". Вдруг к нам подошел высокий стройный военный летчик с чемоданом: "Ребята, здесь у меня белье. Кто сможет взять домой постирать?" Я сразу же согласился. Показал летчику нашу хату, и мы договорились, что я послезавтра сюда же приду. Бабушка встретила меня сурово: "Зачем ты, балбес, работу принес? Твоей матери, что, делать нечего?" Но мама, молча взяв чемодан, пошла к колодцу стирать. На другой день чистое выглаженное белье уже снова аккуратно лежало в чемодане.
Но в условленное время летчик не появился. На аэродроме была какая-то суета, самолеты группами уходили в небо. Я ждал очень долго, но крылатые машины не вернулись. Потом мы узнали, что немцы уже близко. А дальше были два долгих года оккупации. Мама спрятала чемодан в кладовку.
После освобождения на полевой аэродром вернулись наши самолеты, но уже грозные пикирующие "Пе-2". Я почти каждый день дежурил там на окраине с чемоданом. Меня заприметили: "Ты чего маячишь, хлопец?" Я все рассказал. Обещали помочь, порасспрашивать, но мой летчик так и не отозвался. Мама снова убрала чемодан в кладовку: "Может, появится, как война кончится". Пришел и День Победы, но летчика мы не дождались.
В 1947 году я надел форму воспитанника Киевского артиллерийского подготовительного училища. Часто приезжал домой - чемодан все стоял на своем месте. Мама говорила: "А вдруг приедет? Пусть стоит".
Давно умерла бабушка. Несколько лет, как нет на свете мамы. А в нашем тихом доме в кладовке так до сих пор и стоит чемодан летчика, который не вернулся...
В. Ч е п и г а, полковник запаса, Москва
Марш домой, француз!
НЕДАВНО "посчастливилось" лежать в больнице. Перед сложной операцией сосед по палате напутствовал меня, лежащего на каталке: "Руки по швам! Сложить еще успеешь! Ни пуха!" С тем и поехал на операционный стол. Врачи постарались, и в палату я вернулся живым. Сосед при встрече меня ошарашил: "Рад, что русские напутствия помогли тебе, французу". Оказалось, что во время операции я бредил по-французски. Не удивился, если бы по-польски или по-немецки. Эти языки я знаю хорошо. А французский немного понимал, когда встречался более полувека назад с их братом в германском лагере и на работе в шахте "Хэлэнэ". Теперь совершенно забыл. И вот н?а тебе, всплыло из глубины сознания. Так и прослыл я в больнице "французом". Даже профессор пошутил, выписывая меня: "Самое страшное позади. Живучий ты. Марш домой, француз!"
Г. Н е д з в е ц к и й, Витебская обл.
Черствость
КАЖДОЕ письмо, весточка с фронта - великая радость для родных и близких. А тут телеграмма: "Наш эшелон остановится на станции Называевская такого-то числа. Встречайте. Газиз". До железнодорожной станции километров сорок. Время военное. Порядки сталинские, и на все про все бабушке дали только сутки. Транспорта нет. И двинулась пешком она, тогда уже немолодая женщина, в путь ночью, напрямик через леса, чтобы успеть к подходу воинского эшелона. Добралась до станции, а поезд уже сутки как прошел. Оказалось, что телеграфистка перепутала дату.
С глазами, полными слез, рассказывала бабушка нам эту историю. Место встречи изменить нельзя, а время, оказалось, можно. Чья-то халатность, безответственность развела мать и сына, лишив их возможности в последний раз в жизни увидеть друг друга.
К. Н а г у м а н о в, Алматы
Его не сломили ни Освенцим, ни рак