Пока мучительно долго добирался до Москвы поезд Солженицына, политологи места себе не находили. На Родину возвращался не просто великий писатель. В лице Солженицына страна вполне могла обрести сильнейшего лидера настоящей, не истерической оппозиции. Спорить с ним, с таким-то титаном? Тяжко. Пытаться скомпрометировать? Бесполезно. Просто не заметить возвращения? Глупо.
ВЛАСТЬ, как всегда, предпочла не делать ничего. И оказалась права: Солженицын сделал все сам. За два с половиной месяца его пребывания в Москве случилось то, чего не добилась вся коммунистическая машина десятилетиями лжи. Александр Исаевич Солженицын, оставшись носителем высочайшей совести и нравственности нации, перестал быть ее символом. Наверное, это логично. Символы не ходят по улицам, иконы не произносят речей. Но как раз с позиции символа и пытается классик вести разговор со своим народом. А телевидение ему в этом успешно помогает. И если первые телеинтервью Солженицына - с Киселевым и Любимовым - оставили чувство глотка свободы, прикосновения к спокойной и мудрой силе, то от недели к неделе чувства эти менялись. В сторону какой-то неловкости и досады, в которой и самому себе признаваться совестно. Но придется.
Солженицын сам отказался от встреч с интервьюерами-профессионалами высшей пробы. Понять почему - невозможно. Стопроцентно просчитать воздействие телеэфира на мозги зрителей не под силу и огромной команде специалистов. А уж в одиночку...
Первыми взбунтовались телекритики: против полного непрофессионализма происходящего. Против того, что роль интервьюера в последних беседах с Солженицыным вполне может играть штатив для микрофона. Против того, что все это слишком уж напоминает телеинтервью секретарей горкомов на областных студиях: "А каких исторических свершений добьемся мы в текущем квартале?.. А какие отдельные недостатки предстоит решительно изжить?.."
Законы телевизионного зрелища и его восприятия писаны равно для великих и малых. Их соблюдения и потребовали телекритики. Но по большому счету, они пытаются защитить (и увы, пока безуспешно) нечто куда более важное: наши чувства. К человеку, заслужившему право быть совестью целой страны. Но совесть или молчит, или говорит. Солженицын теперь усилиями выбранных им самим собеседников вещает. Быть может, у него и есть на это право. Но и у нас, десятилетиями слушавших вещания все новых вождей и пророков, тоже есть право. И даже обязанность - больше не принимать на веру.
"Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы, не бойтесь мора и глада. А бойтесь - единственно! - только того, кто скажет: "Я знаю, как надо!" - учил нас другой литератор. Тоже, кстати, изгнанный из страны за взбунтовавшуюся совесть - Александр Галич. Сегодня Солженицын знает, как надо. А мы боимся. Боимся, потому что если уж ошибется и он, то кто тогда останется? А вдруг выяснится, что не под силу писателю, пусть и самому великому, придумать переустройство великой державы. Что одно дело - понять душу народа, и совсем другое - разработать оптимальные механизмы экономики и политики страны, где этот народ, по несчастью, проживает. Поспорить бы с Солженицыным. Оппонентов позвать - того же обруганного им Гайдара, например. Вдруг выяснится, что не так все просто, как кажется при встречах на перроне и видится из писем? Что кроме законов нравственных есть и другие - экономические? Как и телевизионные, которые просто требуют, чтобы человек с экрана не вещал в застывшем величии. Иначе - реакция отторжения.
Владимир Войнович. Солженицын на фоне мифов