Политические деятели и дипломаты на Западе обычно пишут мемуары, когда уходят в отставку. Вот и последний посол США в СССР ДЖЕК МЭТЛОК написал свои воспоминания о годах, проведенных в Москве, назвав их "Смерть империи", только уйдя со службы...Сегодня мы публикуем отрывок из книги Мэтлока, посвященный похоронам Андрея Дмитриевича Сахарова.
МЫ с Ребеккой (жена Мэтлока. - Ред.) находились в Брюсселе на конференции американских послов в Европе, когда пришла весть о смерти Андрея Сахарова.
Из госдепартамента пришел запрос, считаю ли я необходимым, чтобы президент Буш послал на похороны своего специального представителя. Я ответил, что протокол не требует в таком случае направления специального эмиссара, однако это было бы весьма уместно и даже желательно с политической точки зрения. Меня спросили: "А Горбачев не обидится?"
Я ответил, что скорее всего он предпочел бы, чтобы США не присылали представителя высокого ранга, но в то же время я чувствовал, что его отношение к этому вопросу не должно повлиять на принятие решения. Дело в том, что Сахаров был не только поборником прав человека и демократии в Советском Союзе, он был символом демократических преобразований.
Я надеялся, что президент Буш назначит представлять себя на похоронах либо какого-то чиновника высокого ранга, либо своего близкого друга. Я считал, что Сахарову должны быть оказаны высокие почести, потому что при жизни он слишком много значил, что не укладывалось в рамки обычного протокола. Было бы жаль, конечно, если бы подобная оценка заслуг Сахарова не понравилась Горбачеву, но, думаю, это пошло бы ему на пользу, поскольку он тоже добивался признания своих заслуг в мире, и лучшее, что он мог сделать, - отнестись серьезно к тому, за что Сахаров отдал свою жизнь.
Через несколько часов мне сообщили, что принято решение не посылать специального эмиссара из Соединенных Штатов, а назначить представителем президента на похоронах меня. Конечно, это было для меня большой честью, чему я был рад, но в то же время оно наводило на мысль о том, что это решение продиктовано ошибочным желанием помочь Горбачеву сохранить свое лицо.
Неужели я обнаружил опасную для Вашингтона тенденцию делать слишком большую ставку на одну-единственную личность? Я пытался избавиться от этой мысли, но не мог.
ЕГО ХОРОНИЛА ВСЯ СТРАНА
МЫ ВЕРНУЛИСЬ в Москву 17 декабря и прямо из аэропорта поехали во Дворец молодежи, где тело Сахарова было выставлено для прощания. Температура была значительно ниже нуля по Фаренгейту (-33"sup"о"/sup" по Цельсию. - Ред.). Тем не менее огромная очередь людей растянулась по Комсомольскому проспекту на многие кварталы. Люди стояли по многу часов, чтобы только мельком взглянуть на гроб с телом.
Как официальные иностранные представители мы были пропущены в зал без очереди. То, что мы увидели там, нас глубоко потрясло. Гроб с телом Сахарова стоял на возвышении в громадном зале, где обычно проводились выставки. Безбрежное море цветов окружало его со всех сторон, и каждый, проходивший мимо, добавлял свой букет.
Мы прошли перед открытым гробом, остановившись, чтобы молча помолиться и прошептать несколько слов соболезнования Елене Боннэр, его вдове, и другим членам семьи. Затем я отошел в сторону, ненадолго остановившись, чтобы впитать в себя все происходящее. Здесь собрались люди всех возрастов, но молодежи было поразительно много. Какую бы ненависть ни вызывала деятельность Сахарова у милиции, генералов и наемных писак коммунистической партии, было ясно, что он покорил сердца (и, я надеялся, умы) тех, кто больше всего болел за будущее страны: образованной молодежи.
Рыдания смешивались с шарканьем ног людей, медленно проходивших мимо гроба. Вместе с цветами многие оставляли от руки написанные листы, некоторые из которых были размером с плакат. Почти все они были на одну из трех тем: "Простите нас, Андрей Дмитриевич", "Больше никогда!" и "Светочу русской интеллигенции".
На следующее утро тело Сахарова было выставлено для прощания в здании Академии наук. Горбачев и другие высшие партийные и государственные руководители пришли расписаться в книге соболезнований. То же самое сделали я и другие иностранные представители. Общественная панихида была назначена на вторую половину дня. Елена Боннэр настаивала на том, чтобы церемония проходила в месте, доступном для тех, кто хотел бы участвовать в ней. Но ни одно помещение не было достаточно велико, чтобы вместить всех желавших прийти, так что панихида должна была, несмотря на холод, проходить на открытой площадке недалеко от стадиона "Лужники". Погребение должно было состояться на Востряковском кладбище на окраине Москвы.
Елена Боннэр просила, чтобы на кладбище проследовали только семья и близкие друзья покойного, поскольку оно слишком мало, чтобы принять большое количество людей. Ребекка и я в сопровождении одного из сотрудников посольства - Татьяны Волковой-Гфеллер - поехали на похороны сразу после полудня.
Мы знали, что народу будет много, и поехали, имея запас времени, чтобы вовремя добраться до места. И все же мы не ожидали увидеть столь огромное море людей, которое заполнило Лужники. Мы упрямо пробирались через толпу, поскольку я знал, что для семьи Сахарова мое присутствие было важно. Люди в толпе узнавали нас и любезно пропускали вперед, к прямоугольнику размером около четверти акра, который был огражден и где разместили помост для гроба и возвышение для выступающих.
ЗАГАДКА АХРОМЕЕВА
КОГДА мы приблизились к огражденному месту, я был удивлен, увидев маршала Ахромеева в полной форме, скромно стоявшего в толпе. Наши глаза встретились, и мы кивнули друг другу, но он не сделал попытки приблизиться.
По сей день его присутствие на панихиде в Лужниках продолжает оставаться для меня загадкой. Он был одним из наиболее жестких открытых критиков Сахарова. Если он считал, что от него ждут какого-то знака уважения к покойному, он мог бы расписаться в книге соболезнований в Академии наук. Но он стоял здесь, на холоде, среди самых горячих сторонников Сахарова. Почему? Позже я задал этот вопрос Елене Боннэр (которая не знала о том, что он там был), она предположила, что Ахромеев пришел из любопытства. Однако я думаю, что в этом было нечто большее. Моя догадка состоит в том, что он почитал Сахарова как создателя советской водородной бомбы, а не как политического деятеля, которым тот впоследствии стал. Возможно, он пришел из уважения к человеку, который до конца защищал свои убеждения, каковы бы они ни были. Я жалею, что не спросил Ахромеева, почему он там был, пока он еще был жив.
После того как мы дошли до "внутреннего круга", пришлось еще долго ждать, пока принесут гроб с телом усопшего и начнут панихиду. На нас были теплые пальто, меховые шапки и шарфы, но все же холод стал проникать внутрь сквозь одежду. Ноги, стоящие на снегу, почувствовали его первыми, и тогда я пожалел о том, что крепкие войлочные валенки, которые носят русские крестьяне - неподвластные ни холоду, ни влаге, - были неприемлемы как часть одежды дипломата.
ПРОСТИТЕ НАС, АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ
ТЕМ временем толпа людей вокруг нас все разрасталась. Их было не менее двухсот тысяч.
Те, кто находился в отгороженном пространстве, сменяя друг друга, стояли у четырех углов гроба с зажженными свечами в почетном карауле. Все лидеры межрегиональной группы были там - Ельцин, Афанасьев, Попов, так же, как и представители многих нерусских национальностей.
Сахаров был защитником для всех, и горе, которое принесла его смерть, объединило людей разных национальностей так, как не смогла бы это сделать ни одна политическая газета.
По мере того, как ораторы один за другим открыто призывали к политическим действиям, я стал размышлять, насколько прилично было превращать похороны в политическую демонстрацию. Но потом понял, что именно этого пожелал бы сам Сахаров: дать толчок исполнению тех целей, которые он ставил.
Короткий день декабря уже кончился, когда мы приехали на кладбище. Там при свете свечей мы видели, как она поцеловала усопшего, а те, кто нес гроб, опустили его в место последнего успокоения. Каждый из нас бросил по горсти земли в могилу.
В отличие от речей, произнесенных днем, ритуал на месте погребения был не политическим, а человечным.
Я думал о тех плакатиках, которые люди несли ко Дворцу молодежи накануне, а также на похороны в этот день, и пытался мысленно перефразировать и дополнить их лозунги. "Простите нас за то, что мы молчали, когда вас мучали", "У нас всегда будет смелость противостоять тиранам", "Вы показали нам, в чем долг русской интеллигенции".
Именно безошибочные моральные ориентиры Сахарова оставили свой след в душах его соотечественников. Их горе было неподдельным, их преданность - очевидна. Но я не мог не размышлять о том, как будут они на самом деле вести себя, если подвергнутся испытанию. Но только в августе 1991 г. я получил ответ на свой вопрос.
Перевела Е. ШТАЙГЕР
Параллельный мир