РАЗГОВОР ПО ДУШАМ. Игорь Шкляревский: "Счастье на одного - невыносимо"

С известным русским поэтом беседует Геннадий КРАСНИКОВ.

- Игорь Иванович, в некрологе на смерть Михаила Дудина вы написали: "Народ, Президент страны, - снимите шляпу: умер Поэт!" Разве не приучают нас постоянно к мысли, что мы приближаемся к цивилизованным странам, где поэзией интересуется жалкая кучка идиотов да профессора филологии и где, мол, никогда невозможно было бы наше варварское поклонение Пушкину, Некрасову, Есенину?

- Чем мы можем сегодня гордиться, если взять Россию хотя бы на протяжении двух веков? Нашей литературой, музыкой, живописью. И уникальная сегодняшняя литература. Когда спросили у Бродского о состоянии современной русской поэзии, он ответил, что она находится на высочайшем уровне...

- А как же насчет приближения к цивилизованным странам?

- По этому поводу прекрасно сказал мне Дмитрий Сергеевич Лихачев: "Почему-то все дурное мы хотим взять у Запада, а все хорошее не берем". Я тоже не понимаю: если какие-то заурядные люди, благоустроенно проживающие на Западе свою жизнь, не читают книг, стихов, почему и нам надо обязательно отказаться от национального образа жизни, мышления, чувствования? Отказаться только потому, что в Европе не издают поэтов такими тиражами, как у нас, не слушают их стихи? Да какое мне дело до этого, пускай они как угодно живут, почему я должен под них приспосабливаться? Литература в России - это огромное облако, которое всегда влияло на самые тонкие и сложные духовные процессы. Кстати, итальянцы в угоду кому-то не отказались от своих певцов. Голландцы гордятся своей живописью. Франция опекает культуру. Знаете, кто радуется сегодняшнему разорению нашей культуры? Графоманы, несостоявшиеся сочинители. Литература образовалась нашей жизнью не просто так. Наша северная природа, наши зимние долгие вечера сопутствовали тому, что у нас люди все больше и больше приобщались к чтению, к поэтическому образу мыслей. Россия без литературы перестанет быть Россией.

- Значит, все-таки снять шляпу?

- Да, снять. И не делить литературу на советскую и не советскую. Вот скажите: запах скошенного клевера, это что - запах советского скошенного клевера? Ночные соловьи, которые на полустанках просвистывали тамбур, это что - советские соловьи? Лягушки в лунную ночь, их рыдающие хоралы, это что -советские лягушки, поющие на золотой вечерней воде? Нас бросает из крайности в крайность. И самая отвратительная крайность - самоунижение.

- Вы много писали о трагедии Чернобыля, об экологии и упрощении жизни...

- Я всегда думаю о том, что обратная сторона Чернобыля -это обостренное чувство счастья возле чистой воды, возле вечернего костра...

Один мой приятель сказал мне недавно по телефону: "Нет времени на дружбу. Кручусь!" И тогда я подумал: а у меня нет времени зарабатывать деньги... Но есть время на дружбу.

Что мы приватизировали? Дырку от бублика? Одиночество в старости? Я бы не хотел оказаться с этим у края жизни. Без дружеского утешения, без задушевного молчания где-нибудь вдвоем на берегу реки возле заката. Жизнь становится совсем бессмысленной...

- Миллион одиночеств, мы не слышим друг друга...

- Да, раньше была немота, а теперь - глухота. Раньше даже шорох был слышен. Теперь ты кричишь, а тебя не слышат. Жизнь без сопереживаний обесценилась. Мы говорили о Чернобыле. Телевизор бывает страшнее Чернобыля: люди пьют чай и смотрят на оторванные ноги, руки, находясь на безопасном от войны расстоянии. Раньше, чтобы увидеть войну, нужно было приблизиться к ней настолько, что и в тебя могли попасть осколки или пуля.

- Когда-то вы радовались, если вам удавалось напечатать горестные стихи. Теперь, когда нет запретов на трагическое, вам захотелось написать о счастье. Не потому ли это, что опять, впадая в крайность, в порыве самоуничижения, мы как бы ввели запрет на счастье - в литературе, в искусстве, в жизни? Пишущий о счастье сегодня - это что-то вроде диссидента.

- Миропорядок подразумевает равновесие сил, соразмерность. А счастье написать гораздо трудней, чем трагедию. Пушкин писал о счастье, но посмотрите на его черновики, какой ценой ему давались эти строчки. Есть известное выражение: "Когда говорят пушки, музы молчат". Это не так, и пушки говорили, и музы не молчали. Но когда говорят деньги, музы умолкают...

- Игорь Иванович, вы ощущаете, что происходящие события перестали быть обыденными, незначительными, в них есть таинственный глубокий смысл, они действительно становятся на наших глазах творимой историей?

- История - она всегда дышит в лицо, у нее нет времени выбирать, экспериментировать, она проще... Кстати, у Ключевского есть замечательная мысль: "История злопамятней народа". То, что кажется случайным, временным, завтра может круто повернуть события.

- Не по этой ли причине во всем русском искусстве, как и в нашей жизни, всегда два главных "героя": чувство вины и чувство обиды? Эти крайности, внутри которых вращается наша жизнь?

- Да, и в разное время эти чувства тоже разные. Обиды детства - они огромные, как облака. Это хотя и горестные обиды, но все-таки - не тупики. Бывает, тихий поезд местного значения идет где-нибудь под Оршей, долго стоит на разъезде, уступая дорогу встречному экспрессу из Праги или из Берлина, стоит в черемуховом, соловьином тупике. Ночь, прохлада, тишина, тихие пассажиры, у них бидоны, сумки с хлебом... Я очень люблю эти тихие бедные поезда, терпеливые, которые уступают экспрессам магистраль... Это ведь тоже, казалось бы, обида. Но какая богатая обида, духовно богатая! Так же и вина в разное время разная - в детстве, в юности. Или старая вина, которая приходит к тебе с годами, потому что все собирается с возрастом.

Я жил с виной. И это была прекрасная, мучительная вина. Вот я один иду Баркалабовским лугом, еще до Чернобыля. Скосили клевер. Там такой запах! Вся долина перед тобой наполнена запахом скошенного клевера, и ты вдруг начинаешь мучиться потому, что это счастье на одного становится невыносимым. Ты хочешь его разделить с кем-то. Я очень жалел, что со мной нет друзей, нет брата, нет больного отца, который задыхался от астмы. Это тоже было в сознании, что вот я дышу так легко, так радостно, а он хрипит в комнате на своей бедной кровати, обложенный кислородными подушками. Вот такая вина... Я даже написал потом стихотворение:

"pre"

Прости меня за то, что свищут птицы, Прости меня за то, что налегке В рубахе белой я иду к реке И не смотрю на солнце из больницы...

"/pre"

- Сегодня много нищеты вокруг. Сравнима ли она с той, которую вы узнали в детстве?

- Нищета - это всегда унижение. Но во время войны бедность воспринимается иначе. Она просто входит в понятие: война. Нищета в юности... Знаете, над ней, или где-то впереди - радуги всякие светят, а вот унижение нищетой в старости - это очень грустное состояние, оно сокращает жизнь безутешностью.

- Теперь вы всегда одеты со вкусом, элегантно. Это что - месть своей бедной юности?

- Да, наверное, можно отомстить счастьем за несчастья. И вообще с дурным прошлым лучше всего рассчитываться счастьем.

Радостью рассчитаться, красивыми дворами, чистыми улицами и подъездами, желанием улыбаться друг другу... Я вот получаю сейчас очень небольшие деньги, но они - чистые, потому что я отвечаю за каждое свое слово, я живу в моем любимом мире, где вода, стрекозы, рыбы, огонь, костер (как тайна, как магия), запах грибов...

- Много времени вы проводите на природе. И этим отличаетесь от городского человека, который за сиюминутными делами, хлопотами совсем не видит звездного неба, не думает о высоком, главном в жизни - ее смысле.

- Я часто уезжаю туда, где нет людей. На Север. Я там счастлив. И не одинок. А если одинок, то без иллюзий, как бывает среди людей. Но если там, вдруг, на пустом горизонте, на ровной воде возникает лодка с человеком, ты радуешься, хотя только что уехал от людей. Человек там в ореоле того смысла, который остался только в заповедях и великих книгах... Вообще Север -это удивительное состояние: его прохлада, его пустые горизонты, его низкое небо, песчаные отмели без следов человека. Знаете, ощущение такой тоски - сладостной, нежной, как будто ты оказываешься в другом времени, в начале жизни. На нетронутом песке только твои следы, как будто ты первый и можно все начать сначала. И здесь уже собирается все, что нами прожито, и отчаяние, и надежда, и самообман... Там каждая секунда ледяной каплей за шиворот падает, там день огромный...

- При определенном стечении обстоятельств, если бы от вас потребовался выбор: стать прокурором, судьей или адвокатом, - кем бы вы стали?

- Только адвокатом.

- Почему?

- Адвокат всегда сострадающий человек...

Смотрите также:

• Сергей Аверинцев: "Ах, мой милый Августин!" →
• ПРАВДА РЫЦАРСКИХ РОМАНОВ →
• Мат - слова священные →