Продолжение. Начало в N 3
В НЕМ ПИСАЛ, что не хочу уезжать за границу, а хочу работать в Сибири, потому что люблю этот край и именно здесь чувствую себя на месте.
К моменту посадки в томском аэропорту письмо было закончено. Я отдал его из рук в руки заведующему общим отделом обкома Г. Ф. Кузьмину, чтобы напечатать. В тот же день фельдсвязью отправил письмо в Москву.
Через два дня мне позвонил Черненко.
- Леонид Ильич прочитал письмо. Вопрос решен в твою пользу. Можешь спокойно работать.
Вот так наконец была закрыта проблема с моим переходом на дипломатическую службу. В МИДе я ни у кого побывать не успел, никто из мидовцев со мной бесед не вел в связи с возможным назначением. Но Громыко, видимо, хорошо помнил всю ту историю и мой отказ воспринял по-своему. Андрей Андреевич предпочитал направлять послами профессиональных дипломатов, прошедших основательную школу в его департаменте. Но аппарат ЦК порой навязывал ему иные кандидатуры. Мой категорический отказ от работы за границей - да вдобавок речь-то шла о престижной европейской стране! - был, видимо, единственным в своем роде. И он крепко запал в память Громыко.
Впоследствии, когда мне пришлось близко общаться с Громыко, я выяснил, что мои предчувствия оказались верными. Но даже и в ту пору, в 1984 г., я не мог предположить, насколько доверительным окажется его отношение ко мне. Ведь в самый драматический момент, когда умер Черненко и со всей остротой встал вопрос об избрании нового Генерального секретаря, - Андрей Андреевич решил посоветоваться именно со мной.
Впрочем, об этом будет подробно рассказано ниже. А восстанавливая последовательность событий, хочу напомнить, что после утверждения заведующим орготделом мне пришлось остаться в Москве, чтобы принять дела. Через несколько дней отмечали годовщину со дня рождения В. И. Ленина, и на торжественном заседании в Кремлевском Дворце съездов я нежданно-негаданно оказался в президиуме. Между тем томичи еще не знали о моем новом назначении и потом рассказывали, как удивились, увидев меня по телевидению.
ПОМНЮ, вскоре я попросил у Юрия Владимировича разрешения поехать в Томск, чтобы завершить секретарские дела. Андропов ответил:
- Поедешь только тогда, когда назовешь, кого рекомендовать первым секретарем вместо тебя.
- Юрий Владимирович, есть второй секретарь А. Г. Мельников, есть и другие товарищи, которые совершенно готовы к тому, чтобы встать во главе областной партийной организации.
- Так много людей у тебя на смену подготовлено?
- Есть несколько человек.
И это было истинной правдой, не скрою, я этим гордился. В Томской парторганизации сложилась такая атмосфера, что люди могли показать себя в деле, быстро росли. Это была атмосфера здоровой конкуренции, все знали, что я не терплю подхалимов и что нет у меня любимчиков. Кадры выдвигались исключительно по деловым и моральным соображениям.
Как я и предполагал, с весны 1983 г. началось быстрое обновление партийных и хозяйственных кадров. К сожалению, в последний период своей деятельности Брежнев и его ближайшее окружение основное внимание уделяли так называемой проблеме "стабильности" кадров, на деле превратившейся в "непотопляемость" нужных людей. Некоторые работали на своих постах по 15-20 лет и думали больше о собственном благополучии. Держались эти люди зачастую не на результатах работы, а на добрых отношениях с высокими руководителями в Москве. У них была разработана целая система по части того, когда докладывать начальству, как утаивать общие неудачи и превозносить частные успехи. Они умели вовремя пригласить в свою область членов Политбюро или секретарей ЦК, добивались их благорасположения.
Да, такие секретари обкомов, как Дрыгин, Богомяков, Табеев, Моргун, Орлов, Горшков и многие другие, приезжая в Москву, буквально не вылезали из Совмина, Госплана, различных ведомств, решая насущные дела. Но зато были и такие секретари, которые занимались в Москве отнюдь не деловыми визитами.
ВСТРЕЧАЯСЬ в дни Пленумов, партийных съездов и московских совещаний, секретари обкомов, конечно, обменивались мнениями, у каждого из нас были свои привязанности, свои дружеские связи, и цену друг другу мы тоже знали. Как-то само собой получалось, что "трудяги", люди истинно деловитые, группировались вместе. А те, кто добивался почестей и постов через личные связи, угождения и славословия начальству, тоже держались друг друга. Короче, за семнадцать лет секретарства в Томской области я хорошо узнал и многих других секретарей обкомов, причем в нашей партийной среде были известны и личные склонности каждого: знали мы, кто имеет пристрастие к спиртному, кто особо отличается по части подхалимажа и так далее. Это знание людей основательно пригодилось мне позднее при решении кадровых вопросов.
А именно с обновления партийных кадров и начал Андропов. Эта же политика, несколько притормозившись при Черненко, с новой энергией продолжилась при Горбачеве.
Конечно, мне выпала неприятная миссия: сообщать людям о том, что им предстоит подать в отставку. Во многих случаях, когда шла речь о руководителях неплохих, но изживших себя в силу возраста, здоровья, я сильно переживал, долго готовился к удручающему разговору. Всегда вел его доброжелательно, обязательно вспоминал все плюсы, какие числились за человеком, чтобы хоть как-то смягчить для него неизбежную горечь.
Однако бывали и другие случаи, когда приходилось вести разговоры жесткие, не говоря уже о том, что именно по поручению Андропова в 1983 г. мне пришлось вступить в противоборство с Рашидовым, о чем я рассказываю в этой книге особо.
РОЛИ были распределены четко. Когда речь шла о том, чтобы кому-то посоветовать уйти в отставку, с этим человеком сначала беседовал я, принимая на себя всю моральную тяжесть его первой реакции. Когда же речь шла о назначениях, о выдвижениях, то с этой целью людей приглашал к себе Горбачев, именно он объявлял им приятную новость. В такой раскладке ролей я не усматривал ничего обидного для себя, считал ее совершенно необходимой. Горбачев был на десять лет моложе меня, он был уже членом Политбюро, и я, как само собой разумеющееся, считал, что в интересах партии, в интересах страны должен помогать ему, поддерживать его. В 1983 г. при Андропове именно Горбачев стал просматриваться как возможный преемник Юрия Владимировича, и в этих условиях моя задача вырисовывалась вполне определенно. Ту часть работы по обновлению кадров, которая включала неприятную, ее составляющую, я обязан был брать на себя. В моем понимании это был важный элемент дружной, совместной работы, и кто мог тогда знать, что эта работа впоследствии сильно осложнится, прервется...
Между тем жизнь показывала, что процесс замены руководящих кадров - дело сложное, продвигается оно с немалыми трудностями. Иные секретари обкомов, даже невзирая на почтенный возраст, просто цеплялись за свои должности, писали жалобы членам Политбюро, хотя было совершенно ясно, что вопрос о них - это "перезревший" вопрос, который давно пора решить. Порой сказывались и материальные соображения, что по-человечески было понятно.
Дело в том, что при Брежневе пенсионное обеспечение партийных руководителей зависело чаще всего от связей с тем или иным членом Политбюро и самим Леонидом Ильичом. Такой порядок, а вернее бы сказать, беспорядок, безусловно, еще более усиливал зависимость местных руководителей от центра и отношений с московским начальством. По сути дела, все решала степень личного благорасположения, иными словами, вопрос о пенсионном обеспечении держался на субъективной основе. И получалось, что именно те секретари, которые работали наиболее самоотверженно, не уделяя внимания личным связям в центре, в ЦК, оказывались в "подвешенном состоянии", когда подходили пенсионные сроки.
В те горячие месяцы я часто повторял знаменитое изречение, авторство которого, честно сказать, не упомню:
- Если хочешь иметь боеспособную армию, не скупись на пенсии для генералов.
И в самом начале 1984 г. Совмин СССР принял решение о том, чтобы поставить пенсионное обеспечение партийных и советских работников на объективную, правовую основу. С волюнтаризмом в раздаче пенсий было покончено.
ОЧЕВИДНО, нет здесь необходимости подробно вдаваться в сложные и для меня по-человечески мучительные перипетии кадровых дел того времени. Но небезынтересно привести выдержку из книги финского политолога Й. Нивонена "Портреты нового советского руководства". В главе, посвященной моей персоне, он, в частности, пишет:
"Первостепенной задачей Лигачева было осуществление "революции Андропова" среди руководства областных и краевых партийных организаций. К концу 1983 г. было сменено около 20% первых секретарей обкомов партии, 22% членов Совета Министров, а также значительное число высшего руководства аппарата ЦК (заведующие и заместители заведующих отделами). Эти перестановки в значительной степени упрочили возможности осуществления нововведений Андропова. В декабре 1983 г. Лигачев стал полноправным членом секретариата ЦК. Также расширилась сфера его деятельности: теперь ему чаще приходилось занимать позицию и по подготовке и рассмотрению идеологических вопросов. Избрание Егора Лигачева членом Политбюро и главным идеологом партии возродило традиционную дискуссию о том, является ли он "либералом" или "консерватором". В некоторых западных оценках весной 1985 г. отмечалось, что в советской культуре стали проявляться более свободные мнения я что хорошо образованный и начитанный Лигачев благосклонно относится к устремлениям деятелей культуры и вообще интеллигенции. Примерно такие же оценки высказывались в 1982 г. об Андропове..."
Что касается приведенных финским политологом процентов смены руководящих кадров, то они близки к истине. А вот упоминание о том, что уже в декабре 1983 г. меня избрали секретарем ЦК КПСС, заслуживает особого разговора.
Снова все началось с Горбачева.
Приближался декабрьский Пленум ЦК КПСС. и Михаил Сергеевич однажды сказал мне:
- Егор, я настаиваю, чтобы тебя избрали секретарем ЦК. Скоро Пленум, я над этим вопросом усиленно работаю.
За минувшие полгода мы с Горбачевым еще более сблизились, проверили друг друга в деле. Наступил такой этап наших взаимоотношений, когда мы начали понимать друг друга с полуслова, разговор всегда шел прямой, откровенный.
Поэтому я не удивился, когда через несколько дней мне позвонил П. П. Лаптев, помощник Андропова:
- Егор Кузьмич, вам надо побывать у Юрия Владимировича, Он приглашает вас сегодня в шесть часов вечера.
Андропов уже был тяжело болен и заседаний Политбюро не проводил. Он лежал в больнице, я слабо представлял себе, как и где может состояться наша встреча, о чем прямиком и сказал помощнику.
- За вами придет машина, и вас отвезут, - ответили мне.
Напоминаю, стоял декабрь, темнело рано, и когда мы ехали по Москве, уже зажглись фонари. Я перебирал в памяти события последних месяцев. Политический курс Андропова уже определился: речь шла о совершенствовании социализма и преемственности в политике на основе всего лучшего, что было добыто трудом народа. При этом предстояло решительно отбросить те негативные наслоения, о которых я уже говорил и которые впоследствии по праву назвали застойными явлениями.
Я ЗНАЮ, что после избрания Генеральным секретарем ЦК КПСС Андропов получил десятки тысяч телеграмм и писем с просьбами и требованиями укрепить в стране дисциплину и порядок, повысить ответственность руководителей. И Юрий Владимирович откликнулся на этот зов народа. "Год Андропова" остался в народной памяти как время наведения порядка в интересах простых людей. Причем речь шла прежде всего об эффективном использовании гигантского потенциала нашей страны. Тут я должен сказать о том, что Юрий Владимирович обладал редким, истинно лидерским даром переводить общие задачи на язык конкретных дел. Он держал в руках такие ключевые вопросы, как соотношение между темпами роста производительности труда и зарплаты, сбалансированность между товарной массой и доходами населения. Для него это были вопросы большой политики.
Как заведующему отделом мне приходилось докладывать Андропову о положении дел в этих важнейших сферах жизнедеятельности государства. Обычно Юрий Владимирович начинал так:
- Расскажи-ка, Егор Кузьмич, где мы находимся?
С этой фразы - "Оцените, где мы находимся? Дайте оценку текущему моменту" - Андропов часто начинал рабочие совещания. А потом добавлял:
- Давайте погоняем эту проблему.
И мы основательно "гоняли" ту или иную проблему, одновременно гоняя чай с сушками. Если же мы вели разговор вдвоем, Юрий Владимирович частенько заканчивал беседу такими словами:
- Вот, я на тебя посмотрел... - В эту фразу Андропов, видимо, вкладывал свой, одному ему известный смысл и, думаю, заканчивал беседу такими словами не только со мной.
Благодаря постоянному вниманию партии в центре и на местах соотношение прироста производительности труда и зарплаты удавалось удерживать на уровне 1:0,5, что вело к оздоровлению экономической ситуации. Сегодня особенно понятно великое значение этого вопроса, но сейчас, к сожалению, это соотношение выглядит совершенно иначе - 1:2,5, что и привело к полному расстройству потребительского рынка и денежного обращения. Как и с чего это началось - об этом в другой главе.
Но не могу не сказать и о другом: как бы широко ни трактовать требования наведения порядка, сводить "год Андропова" лишь к этому - неверно, односторонне. У Юрия Владимировича было четкое видение перспектив развития страны, он не любил импровизации и шараханья, а на основе достигнутого ранее и творческого развития марксистско-ленинской теории планировал обновление социализма, понимая, что социализм нуждается в глубоких и качественных изменениях. Юрий Владимирович считал этот процесс объективной необходимостью и не раз говорил:
- Нам ее не объехать и не обойти...
Большое внимание Андропов уделял и развитию нашей политической системы. Но и в этом вопросе считал необходимым прежде всего советоваться с народом: ведь это Юрий Владимирович ввел в практику предварительное обсуждение важных партийно-правительственных решений непосредственно в трудовых коллективах, на заводах.
Все идеи Андропова здесь не перечислить, но в этой книге мне еще не раз придется возвращаться к этому памятному году, когда великая держава начала разворачиваться на новый курс. Хотя здоровье отпустило Юрию Владимировичу мало времени, но он оставил такой глубокий след в истории, что народ помнит, чтит его. Народ принял его призыв: настрой на дела, а не на громкие слова!
МАШИНА, которая везла меня к Андропову, свернула на Рублевское шоссе. Сопровождающий - товарищ из девятого управления КГБ, которое ведало охраной правительства, сказал, что едем мы в Кунцевскую больницу. Въехав через главные ворота, мы свернули налево, к двум одинаковым двухэтажным домикам. Поднялись на второй этаж, разделись. И мне указали, как пройти в палату Юрия Владимировича.
Палата выглядела очень скромно: кровать, рядом с ней несколько каких-то медицинских приборов, капельница на кронштейне. А у стены - маленький столик, за которым сидел какой-то человек.
В первый момент я не понял, что это Андропов. Я был потрясен его видом и даже подумал: может быть, это вовсе не Юрий Владимирович, а какой-то еще товарищ, который должен проводить меня к Андропову?
Но нет, это был Андропов, черты которого до неузнаваемости изменила болезнь. Негромким, но знакомым голосом - говорят, голос у взрослого человека не меняется на протяжении всей жизни, - он пригласил:
- Егор Кузьмич, проходи, садись.
Я присел на приготовленный для меня стул, но несколько минут просто не мог прийти в себя, пораженный тем, как резко изменилась внешность Андропова. Поистине, на его лицо уже легла печать близкой кончины. Юрий Владимирович, видимо, почувствовал мое замешательство, но, надеюсь, объяснил его другими причинами - скажем, просто волнением. И, удивительное дело, стал меня успокаивать:
- Расскажи-ка спокойно о своей работе, какие у тебя сейчас проблемы?
Я знал, что предстоит встреча с человеком больным, которому вредно переутомляться, а потому заранее приготовился к ответу, который занял бы не более десяти минут. Но Андропов прервал минут через семь:
- Ну ясно, хватит... Я тебя пригласил для того, чтобы сообщить: Политбюро будет выносить на предстоящий Пленум вопрос об избрании тебя секретарем ЦК. - И, снова перейдя на "вы", как бы полуофициально добавил: - Вы для нас оказались находкой...
Окончание следует.
ГОСТЬ РЕДАКЦИИ. Дм. Волкогонов: "Ни одного дела юрист Ульянов не выиграл"