В 80 лет Клавдия Булавина узнала, что у неё есть дочь - сама уже бабушка.
ДЕВЯТЬ чёрно-белых фотографий в рамке под стеклом. Начиная с первой, подписанной "1945", с крохой в кургузом пальто и заканчивая свадебным фото, год шестьдесят четвёртый. А ещё: с новогоднего утренника, в белых носочках, за школьной партой, с аккордеоном на улице послевоенной Германии... Немецкая девочка Дагмар. С совершенно русским лицом. Девять фотографий - любимой маме от дочери на память о том, чего не было.
В прошлом осталось всё: война, Победа, хлебозавод и пятилетки, муж молодой - и вот уже похороненный. Сын давно вырос и уже родил своего, позади перестройка и Ельцин... Так, как у всех, прошла жизнь пенсионерки Клавдии Булавиной. Осталось одно - старость, враг непобедимый, враг страшнее того, что был в сорок пятом... Как вдруг:
- Клавдия Матвеевна, у вас есть дочь?
- Дочь?.. А я и не знаю, есть она у меня или нет...
На кухонный стол легла местная газета, где на последней странице рядом с объявлениями о продаже мяса в живом весе и спортивным отчётом было письмо, подписанное немецким именем - Дагмар Наберт. А рядом фотография женщины.
У женщины были глаза Ивана.
Любовь в плену
ДАГМАР НАБЕРТ смотрела с газетной странички так же, как глядел на Клаву её Иван, когда пятьдесят семь лет назад их эшелон подходил к немецкой границе и на полпути между домом и пленом в холодном товарном вагоне между ними вспыхнула любовь...
Их угнали с Белгородчины. Эшелон с военнопленными продирался сквозь холодную зиму, запорошенные пути в Германию, а в обледенелых вагонах ехали живые люди, и сердца их и слёзы были ещё тёплыми.
Времени на любовь было отпущено всего ничего, но когда через две недели пленную рабочую силу распределили по домам немецких хозяев, двадцатитрёхлетняя Клава была уже беременна. Она попала в семью доктора Вернера, помогала по хозяйству "фрау Доктор". Хозяйство было большим - 14 комнат, двое детей, куры, лошади, сад, полный клубники... После голодных лет в советской России жизнь в немецком местечке Есниц казалась раздольем. Да и фрау Доктор оказалась женщиной свойской: смеялась, когда русская служанка коверкала немецкие слова, и давала иногда по одному яблочку из хозяйского погреба, всегда запертого на замок и полного припасов. А Клава подъедала потом шкурки, которые счищали доктор с женой, иногда тайком отрезала себе кусочек от их пайки хлеба. Можно было даже переписываться с Иваном, батрачившим где-то неподалёку, изредка бегать на свидания и мечтать, как втроём вернутся домой.
"Я всё ещё надеюсь на чудо..." - было набрано жирным шрифтом над письмом Дагмар Наберт, той, что смотрела с газетной страницы глазами Ивана. Немка искала свою маму, искала уже сорок лет. "Согласно свидетельству о рождении меня зовут Алла Стеблева. Мама - Клава Стеблева, родилась 21 января 1919 года в Белгороде (Россия). Указано и имя отца - Стеблев Иван. Больше я ничего не знаю..."
"Да, у меня есть дочь", - Клавдия Матвеевна опустилась на стул.
...Сказать о том, что беременна, Клава боялась, а когда фрау Доктор заметила, было уже поздно. Рожать её отправили в "роддом" - барак, специально отведённый для русских женщин. Дочь она назвала Аллой. А спустя два года, когда советские войска уже были на пути к Берлину, её отправили лечить открывшийся туберкулёз в барак, специально отведённый для русских туберкулёзников. Девочка тогда уже жила в детском доме, местечке через железную дорогу от Есница, куда её пришлось отдать по приказу доктора Вернера. Он боялся, что ребёнок помешает мыть и стирать. Клава навещала дочь по выходным. В туберкулёзном бараке, освобождённом американцами, она и встретила Победу. И бросилась в Есниц, а оттуда в детский дом... Дочери нигде не было. Немец дрожал, военнопленные, тоже дрожа, возвращались домой, и русская девочка Алла потерялась в этой кутерьме...
"Я родилась 18 декабря 1943 года близ Магдебурга (Германия), - писала в письме в газету Дагмар Наберт, и тайны прошлого выстраивались в строку. - 8 мая 1945 года меня взяли из детского дома мои опекуны. У меня было счастливое детство до 12 лет. И вдруг совершенно случайно я узнала, что я не родная дочь моих родителей и к тому же ещё и русская! У меня было такое чувство, что земля разверзлась под ногами! Теперь я хочу хотя бы что-то узнать о моих корнях, о моей семье".
"Её ангелы принесли"
ИЗ КУПЕ поезда Москва - Белгород вышла на перрон немолодая уже женщина, по виду которой издалека можно было понять, что она иностранка. Набертов окружили белгородские родственники, но мамы среди них не было - это Дагмар-Алла поняла сразу, хотя никогда не видела даже её фотографии. Клавдия Булавина, так долго ждавшая этого дня, сидела у окна в своей старой многоэтажке на окраине города и плакала - от счастья, от старости. От того, что уже так поздно, и от того, что на единственных сапогах сломалась "змейка" и ей больше не в чем ехать на вокзал встречать Аллу, которая сама приехала к ней из Германии через 54 года разлуки.
И когда в квартирку вошла фрау Наберт, Клавдия Булавина всё упрямо продолжала видеть ту девочку двух лет, с которой по выходным играла во дворике детского дома... Женщина сказала: "Мама". Спустя 54 года это слово из уст девочки зазвучало с акцентом. "Я думала, я умру", - ведь от этого слова умереть было и правда проще, чем от болезни в туберкулёзном бараке.
Эта невероятная история заканчивается счастливо. Клавдия Булавина с семьёй поехала навестить свою немецкую семью. Посетила дом в Еснице, где жила. Застала там целёхоньким старый буфет, который ежедневно приходилось протирать от пыли, и двух сгорбленных докторских дочерей, которые когда-то играли в полном клубники саду, и могилу доктора Вернера. А Алла-Дагмар каждый год с тех пор приезжает в Россию.
"Всё было бы по-другому, если бы я тогда не заболела туберкулёзом", - тихо-тихо говорит Клавдия Матвеевна. Да, всё было бы по-другому. Дагмар была бы Аллой, носила пионерский галстук и жила, наверное, в соседней хрущёвке. А если бы их не угнали в Германию, то Аллы не было бы вообще. А если бы не война...
И на память о той жизни, которую они вдвоём не прожили, - девять фотографий. И на первой дата - "1945".
95 - баба ягодка опять