Я не одарен писательским талантом, не обучен необходимой грамоте. И все-таки взялся за перо. Нас, участников Великой Отечественной войны, с каждым годом, да что там годом - днем, становится все меньше и меньше. А ведь каждому из нас есть что сказать молодым. Зачем? Да хотя бы для того, чтобы нас, стариков, лучше узнали и поняли наши собственные дети и внуки.
МЫ НАСТУПАЛИ, спешились с танков и прочесывали местность. Я заметил пытавшегося скрыться за домом немца, побежал за ним. Дал очередь из автомата, он присел и поднял руки. Здоровенный детина, на груди - автомат. Я подскочил к нему и спрашиваю по-немецки: часы есть? Он рукой показал на карман. Я, щупленький пацан, полез за часами. До сих пор не понимаю: почему детина не задушил меня или не воспользовался висящим на груди автоматом? На мое счастье подбежал командир взвода, сорвал с немца каску, разрешил его судьбу выстрелом из пистолета, а мне сказал пару "ласковых слов", после которых мне стало не до часов.
Я ПОЛУЧИЛ задание со своим отделением проверить, есть ли в населенном пункте (названия сейчас уже не помню) немцы. Машины остались в лесу. По открытой местности мы прошли километра два, и, когда приблизились к крайним постройкам, раздались выстрелы. Укрывшись за стеной, довольно быстро определили, из какого дома стреляют, блокировали этот дом и начали обстреливать его из автоматов. Ответные выстрелы прекратились, и вскоре в проеме двери появился немец с поднятыми руками. За ним вышли еще двое. Я спросил: кто стрелял? Высокий рыжий объяснил, что он финн и не стрелял, а двое молчали. Один из моих солдат обыскал их и в кармане финна нашел пачку патронов в картонной упаковке. Я сорвал упаковку и с силой ударил его остриями пуль по губам. Показалась кровь. Тут откуда ни возьмись подкатил "виллис", в котором кроме шофера сидели два автоматчика и майор-особист. Майор с ходу обвинил нас в мародерстве, начал кричать и угрожать, что арестует нас и в штабе с нами разберется. Я посоветовал ему ехать своей дорогой. Майор схватился за пистолет. Я щелкнул затвором автомата. Это же сделали и мои солдаты. Разъяренному майору ничего не оставалось, как сесть в машину и уехать ни с чем. А минут через двадцать подъехали наши машины, и мы благополучно сдали захваченных немцев своему командиру.
ПОСЛЕ освобождения Валмиеры меня представили к награждению медалью "За отвагу". А за освобождение Риги - к ордену Славы III степени. Однако наград этих я так и не получил. Был ранен, попал в госпиталь, а часть ушла в наступление. Позже я узнал, что в Пруссии часть попала в жестокую переделку, очень многие мои товарищи погибли. Скорее всего, в этой заварухе пропала вся наградная документация.
Спустя годы, в мирное время, я посылал запрос в Министерство обороны. Ответ подтвердил мою догадку - никаких документов о моих наградах не сохранилось.
ТРЕТЬЕ февраля сорок пятого года.
Накануне совершили длительный ночной марш. После короткого привала наш взвод свернул с дороги, миновал лес и мелколесьем спустился в лощину, заросшую ольхой. Впереди просматривалось поле, за ним хвойный лес, а возле леса небольшой хутор. Пересекли проселочную дорогу. Подойдя к кромке поля, расположились цепью, не окапываясь, по направлению к хутору. Куда-то запропастился наш командир взвода. Солдаты сказали, что видели его позади, в воронке от снаряда. Там я его и нашел. И, можно сказать, под дулом автомата привел в цепь. Началась артподготовка, "затявкали" сорокапятки. Минут через пятнадцать раздалась команда: "Вперед! В атаку!" Мы поднялись и длинной редкой цепью побежали по заснеженному полю. Справа и слева от меня падали солдаты, однако ни звука выстрелов, ни разрывов снарядов я не слышал. Вдруг меня что-то ударило в ногу, развернуло кругом, и я упал навзничь в снег. Через минуту-другую я осознал, что ранен. Кровь сочилась из ноги, кисти правой руки и из левого уха. Помню странное чувство, охватившее меня: с одной стороны - страдания от страшной физической боли, а с другой - радость, что остался живой. Вот так бесславно закончился мой последний бой в Великой Отечественной войне.
ПРИБЛИЖАЛАСЬ весна. Раны затягивались. Я уже отставил костыли и ходил с палочкой. Во время одной из перевязок хирург пригласил своего коллегу, и они вдвоем осмотрели ногу. Я не придал этому значения. Во второй половине дня меня вновь вызвали в перевязочную, сняли повязку, положили на живот, как и утром, и уже четыре врача рассматривали рану. Назавтра среди знакомых хирургов я заметил военного в накинутом на плечи халате. Это был офицер особого отдела. Только спустя несколько дней лечащий хирург мне все разъяснил. Около раны образовалось покраснение, а в центре его точка, похожая на прокол кожи. Возникло подозрение, что я занимаюсь членовредительством, чтобы затянуть лечение. Слава богу, все разъяснилось: матрацы, на которых мы лежали, были набиты отходами стекловаты. Одним из осколочков стекла я случайно и уколол ногу. А если бы не разобрались, в самом конце войны загремел бы в штрафбат.
НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ. Говорят раненые