Погожими теплыми вечерами я выхожу за калитку и играю на баяне - просто так, для души. Улица бойкая, прохожих много, но все в основном мимо идут. Разве какой-нибудь выпивоха прицепится - покуражиться. Постоянный слушатель у меня был один - Мироныч, крупный, широкой кости старик. Все у него износилось, поморщилось, потемнело, заскорузло. И только седой казачий чуб напоминал о былой удали.
Сколько его помню, приходил он всегда в одной и той же одежде: в пиджаке-спецовке и в старых-престарых брюках военного образца. Придет, бывало, поинтересуется: "Как здоровьечко, Лукич?" Ответ мой, независимо ни от группы инвалидности, ни от времени года, всегда один: "Девать некуда!" "Ну и слава богу!" - удовлетворенно кивал Мироныч и садился рядом, слушал внимательно. А перед уходом всегда просил наиграть песню "У деревни Крюково". При первых же аккордах по щекам его начинали течь слезы, а когда баян умолкал, он, не вытирая глаз, повторял тихонько: "Их в живых осталось только семеро..." И, опираясь на палку, уходил.
Тот раз он, против обыкновения, явился в видавших виды черных тренировочных штанах. И слез было больше. А когда собрался уходить, я заметил: "Ты, Мироныч, сегодня в обновке!" Он посмотрел на меня заплаканными глазами и тихо сказал: "Постирал я брюки-то. Как не стало жены моей, Анны, с тех пор не стираны. Нездоровится мне. Боюсь, не успеют высохнуть. Как думаешь, Лукич, может, их на ночь в избу занести?"
Больше Мироныча я не видел. Через три дня проводили его в последний путь.
А через некоторое время начала меня совесть мучить. Столько раз он рядом со мной сидел, песням подпевал, а я ничего про него не знаю... Один раз приснилось, как его хоронят. Все, как было: повозка, гроб, только следом, позади, шагали мокрые брюки с вывернутыми карманами. Нет, думаю, надо все-таки про Мироныча поподробнее узнать, а то как-то нехорошо, не по-людски вышло! Вот сны всякие и снятся... Поселок-то у нас большой, около семи тысяч жителей, и отправился я как в экспедицию - на самую окраину. Отыскал заколоченную избу Мироныча, с соседом его разговорился. Оказалось, Мироныч в войну работал токарем на военном заводе, смен не признавал - бывало, вздремнет часок-другой в бытовке, и снова за станок.
Я поведал соседу о своем сне, о брюках.
- У них с Анной один сынок был, Ванюшка, - рассказал тот, - лейтенант. Перед войной приезжал в отпуск и оставил эти брюки отцу. Так Мироныч всю жизнь их и таскал... Уж и протерлись они, и сколько заплаток на них Анна-покойница поставила...
А сынок-то с войны не вернулся. Пришла похоронка, написано было, что погиб он геройски в бою у деревни Крюково. Может, это про него в песне: "Лейтенант израненный прохрипел: "Вперед!"
А потом добавил: "Всего три дня Мироныч не дожил - из военкомата извещение ему прислали, чтоб явился за орденом Боевого Красного Знамени. Ванюшку его посмертно награда нашла..."
Не простили, что не трахнул