Однополчанки
ЭТА фотография в 1944 году была выставлена в витрине московского фотоателье у стадиона "Динамо". На ней - моя мама, санинструктор 256-го полка 56-й стрелковой дивизии 10-й гвардейской армии, в 1943 году, здесь ей 19 лет. Стало расхожим: у войны не женское лицо... Но этот снимок - тоже лицо войны. "Какие удивительные лица военкоматы видели тогда!" - написала Юлия Друнина о девочках, шагнувших со школьной скамьи "в блиндажи сырые, в грязную теплушку..." Сколько их было? Санинструкторов, зенитчиц, летчиц, разведчиц, связисток? По статистике - около миллиона. Тех, кому суждено было стать не солдатками - солдатами Великой Отечественной.
Сегодня забыты судьба и стихи Юлии Друниной (материал о поэтессе читайте в статье "История одного самоубийства". - Ред.), покончившей с собой в 1991-м. Это благодаря ее поэзии поколение женщин-фронтовичек обрело голос. Это она облекла в стихи, по-женски нежные, по-мужски мощные, их судьбы. "Нет, это не заслуга, а удача - стать девушке солдатом на войне. Когда б сложилась жизнь моя иначе - как в День Победы стыдно было б мне!"
Незадолго до своей гибели Друнина, с которой случайно свела меня журналистская профессия, передала в подарок моей маме свою книгу "Полынь" с надписью: "Однополчанке - дружески". Они не были даже знакомы и тем более не были однополчанками. Но так уж считала Юлия Владимировна: их, фронтовичек, осталось так мало, что все они - однополчанки...
Тургеневские девушки на передовой
МОЯ мама, тогда ее звали Ира Яблоновская, - из подмосковного Подольска, закончила девять классов, когда началась война. Работала в госпитале. Потом, в эвакуации, в Барнауле - на патронном заводе. Оттуда же, с Алтая, добровольцем, окончив курсы медсестер, ушла на фронт. Родные скрывали присылаемые в ответ на ее заявление повестки из военкомата, она догадалась, пошла туда за ответом сама, тут все "хитрости" и выяснились. Дома ее удерживали как могли, отец грозился проклясть. А у нее было "одно желанье - поскорее в бой". "Напрасно дочек умоляли дома - уже не властен материнский взгляд, у райвоенкоматов и райкомов тургеневские девушки стоят..." Сбылось. В 19 лет она попала на передовую, в 74-ю отдельную стрелковую бригаду добровольцев-сибиряков, "сталинцев-алтайцев", как пелось во фронтовой песне. Мама мало рассказывала о войне, а уж похвальбы подвигами вообще в помине не было. Что я запомнила? Как стирала она часами в ледяной проруби окровавленные, заскорузлые бинты - перевязочных материалов катастрофически не хватало: "Я стираю их в какой-то луже, я о камни их со злостью тру..." И как нужно было учиться отдирать те бинты от ран одним движеньем, чтобы не тянуть муку и боль, и как невыносимо было сделать это резкое движенье...
Рассказывала мама, что во время передышки однажды повезло - жарили на костре на железном листе оладьи из мерзлой картошки с неубранного поля, как дома, чтобы домом пахло... Рассказывала, спали на ходу во время многокилометровых марш-бросков - двое с боков поддерживают, несут, а тот, кто посередине, спит. После менялись. А на привалах падали прямо в снег, в грязь и тут же засыпали, мокрые, со стертыми в кровь ногами, замерзшие. Вспоминала мама холод, смертельную усталость, постоянное желание спать, и еще - отогреться, поесть и помыться хоть как-нибудь. И - страх. Детский, девчоночий страх: "Кто говорит, что на войне не страшно, - тот ничего не знает о войне". Заплутала однажды в лесу и вдруг услышала совсем близко немецкую речь - припустила бежать, себя не помня. А двух девчонок, рассказывала мама, застрелил наш офицер - отказались идти за "языком", испугались...
"Сестричка, пристрели!"
ВОЙНА снилась маме до самой смерти, мучали ее эти сны, не отпускали. Снился страх. Хотя получила она и солдатскую медаль "За отвагу", и гвардейский значок. За спиной этой девушки - Калининский, Западный, Северо-Западный, 2-й Прибалтийский фронты, тяжелейшие бои за Великие Луки, реку Ловать, Ельню, Смоленск... Но не героику и романтизм вспоминала мама. А страшные раны бойцов. Вывалянные в грязи кишки. И то, как, матерясь, требовали воды раненные в живот, а давать им пить категорически воспрещалось. И как иные просили, плакали: "Сестричка, пристрели!" И как тяжело было вытаскивать, выволакивать с поля раненых, плача от бессилия.
Есть у Друниной стихотворение "Встреча" - как встретились после войны в магазине продавец и покупательница. Бывшая медсестра и ее командир батальонный. У мамы тоже была такая встреча! На рынке однажды в 70-х к ней при мне кинулся торговец: "Ты мне жизнь на фронте спасла!"
Когда мама смотрела фильмы о войне, то изумлялась пушистым волнам волос, белым воротничкам и начищенным сапожкам у девушек. Ведь она, как и все, на привалах первым делом жгла над костром, сняв гимнастерку, вшей. Такая вот "санобработка". А как стеснялись девушки обмундирования! Неуклюжих ватных штанов, стеганки, обмоток...
Мама после фронта осталась жива. Не искалечена. Лишь раз ее контузило, засыпало землей - осталась торчать лишь рука с браунингом. Проезжавшие после боя офицеры, решив забрать оружие, тронули руку - теплая! Так и спасли ее.
Веселый солдат войны