Шестьдесят лет назад в течение двух недель - с 17 июля по 2 августа 1945 года - на территории поверженной Германии, в Потсдаме, проходила знаменитая конференция-встреча глав четырех держав.
Там решались будущие судьбы послевоенной Европы и всего мира. И привычно ломались, крушились в щепку маленькие человеческие судьбы недавних победителей.
Один из них, Дмитрий Петрович САНИН, живущий ныне в Тамбове, несколько лет назад написал воспоминания, озаглавив их изумленным вопросом своего земляка-поэта: "Жизнь моя, иль ты приснилась мне?" Рукописи - две толстые тетради, прошитые суровыми нитками, подарил краеведческому музею Инты, где и довелось мне с ними познакомиться.
"Утро красит нежным светом..."
ПЕРВОГО июня 1945 года наш полк прибыл в Бабельсберг и расположился в огромном старинном замке с башнями на берегу канала.
Как в Бабельсберге, так и в Потсдаме (они разделялись только временным мостом; основной мост был взорван и лежал в воде с подбитым на нем немецким танком), меня поразило полное отсутствие гражданского населения. Лишь однажды увидел идущих по улице мужчину и женщину, но мне объяснили, что это не немцы, а наши кагэбисты.
По утрам после подъема, физзарядки и завтрака я выводил роту на строевые занятия без оружия. На берегу канала засекал время и строгим командирским голосом объявлял: "Ровно через час на этом самом месте построение, а сейчас - вольно! Р-разойдись!"
Целый час кто купался в канале, кто гулял по роще, заглядывая в пустующие немецкие особняки, а сам я был увлечен игрой с появлявшейся как из-под земли тринадцатилетней девочкой Эльзой. При помощи жестов, а потом и словаря, который она стала приносить с собой, эта "лесная Олеся" первая открылась в своем чувстве ко мне. "Я хочу с тобой в Москву", - повторяла она без конца. Появлялась Эльза всегда неожиданно. Где жила, кто были ее родители, я не знал. Платье ее мелькало между кустами, растущими вдоль берега канала. Она не пряталась от солдат роты и откровенно строила мне глазки. Чтобы охладить ее пыл, я в шутку сказал, что живу не в Москве, а в колхозе. "Ты и в колхоз со мной хочешь?" - "Колгосп? Нихт гут! Найн!"
До сих пор удивляюсь, почему о моем невинном, но по тогдашним временам политически опасном "романе" никто не донес начальству...
На обратном пути, приближаясь к территории расположения полка, мы меняли вольный шаг на строевой, и я запевал: "Утро красит нежным светом..."
Мы входили, и после моей команды "Рота, стой! Спасибо, товарищи, за песню!" сотня молодых глоток отвечала как один человек: "Служим Советскому Союзу!" Тут же на втором этаже распахивалось окно нашего сурового комбата, и я был по-мальчишески горд, услыхав однажды его похвалу в мой адрес.
Рыжий Билль
ВСКОРЕ началась подготовка к охране Потсдамской конференции, мои занятия с ротой прекратились, и никогда больше я не встречал свою "Олесю".
Роту нашу перевели в трехэтажное угловое здание, стоявшее сразу за мостом в Потсдаме. Мне было предложено поселиться в одной комнате с младшим лейтенантом Ляпуновым, командиром взвода автоматчиков. Он был на год постарше меня, и мы быстро подружились. Объекты охраны наших взводов были рядом. Полностью доверяя друг другу, зная парольные пропуски и отзывы, мы проверяли посты обоих взводов, солдаты и сержанты к этому привыкли.
А в свободное время делали "набеги" на заброшенные сады, объедаясь крыжовником. В жару обливали друг друга водой, бегали, дразнились, дурачились, как дети. Он был блондином, и я прозвал его "Рыжий Билль" - так звали одного мерзавца из рассказа о сыщике Нате Пинкертоне. Уверен, он на меня за это не обижался...
Перед началом службы по охране конференции нашему полку был устроен строгий строевой смотр, который проводил сам маршал Жуков. Мы проходили перед ним повзводно.
И вот, когда наш взвод строевым шагом благополучно миновал маршала, мне вдруг приказали срочно вернуться и пройти еще раз вместо Ляпунова: у того, дескать, оторвалась шпора... Вскоре выяснилось, что Жуков проводил этот смотр с единственной целью: выявить всех рыжих и рябых, дабы они в дальнейшем несли службу на 3-й линии (скрытой) и ни в коем случае не попадались на глаза тов. Сталину, так как он терпеть их не мог.
В предчувствии беды
ВО ВРЕМЯ передвижения членов конференции по трассе я должен был приветствовать их правой рукой под козырек, а мои часовые, тоже одетые в парадную форму, брали винтовки "по-офицерски на караул", держа приклад у пряжки ремня. Несмотря на страшную жару и духоту, нам не разрешалось расстегнуть даже крючки на воротниках мундиров. Было непонятно, почему стоявшие на постах сразу после моего взвода американские солдаты были одеты в легкие рубашки с закатанными до локтей рукавами и распахнутыми воротниками. И приветствовали они только "по-ефрейторски". Было обидно: ведь мимо этих расхлябанных солдат должен был проезжать не только их Трумэн (чем-то похожий на Берию), но и наш великий вождь и учитель Сталин.
15 июля прилетели американский и английский руководители. А на следующий день в семь утра на поезде Москва - Берлин прибыл Сталин. Поперек улиц были развешаны полотнища советского, американского, английского и французского флагов. Начались предварительные встречи, а потом и конференция глав четырех государств.
Естественно, мне очень хотелось увидеть великих мира сего и особенно товарища Сталина. Однако он очень редко выходил из машины с зашторенными окнами. К тому же советская делегация обычно занимала семь или девять одинаковых автомашин, и в какой из них находился Сталин, угадать было невозможно. Перед каждым поворотом две-три хвостовые машины стремительно менялись с передними, так что вначале он мог ехать, скажем, в четвертой, а потом в шестой или седьмой...
Шли машины всегда на предельно низкой скорости. Останавливались изредка. Выходил Л. П. Берия, быстро приближался к машине вождя, угодливо открывал дверцу. После привычных громадных красочных изображений Сталин выглядел небольшим, сутулым, седым, усы - две вертикальные полоски табачного цвета, рябин на его лице я, правда, не разглядел...
Между тем каждое утро нас, офицеров, собирали, чтобы сообщить о все новых ЧП. То в подвале пустого дома обнаружено пулеметное гнездо, то нашли фаустпатрон, то оказался заминированным участок рабочей трассы, то прямо на чердаке нашего дома схватили немецкого автоматчика. И мы постоянно очень внимательно проверяли все возможные и невозможные места, где мог бы укрыться враг, но ни разу ничего и никого не обнаружили. К тому же все местное население было выселено из своих домов и находилось под бдительным присмотром в отдаленной части Потсдама.
Но постепенно мысль о возможном совершении террористического акта так вдолбили в наши головы, что мне однажды приснилось, будто я грудью прикрыл товарища Сталина и он подарил мне за это большие серебряные часы с выгравированной надписью на крышке "За отличную службу". Подарить-то подарил, но не вручил, а раскачивает на длинной золотой цепочке перед моим носом, как бы подшучивая надо мной...
От своих старых суеверных родителей я знал, что видеть во сне часы - к перемене жизни, серебро - к слезам, а золото - к злу. Проснулся в большом волнении, предчувствуя беду.
И беда не заставила себя долго ждать...
Я - преступник...
17 ИЮЛЯ около семи часов вечера я был в нашей с Ляпуновым комнате на третьем этаже у окна, выходящего прямо на мой участок трассы. На подоконнике стоял радиоприемник, который я пытался настроить.
Бросив взгляд в окно, я увидел, что по трассе медленно, как на похоронах, движутся правительственные машины. Вслед за ними идет товарищ Сталин в форме генералиссимуса, следом Молотов и Берия в окружении здоровенных генералов НКВД.
- Ляпунов, - позвал я, - Сталин идет!
- Ну и ... с ним!
- ...-то с ним, но ведь если из этого окна бросить гранату, то им всем будет...
Я не договорил, зато потом за меня и договорили, и дописали...
Вечер выдался очень душным. В полночь я, как обычно, проверил посты на своем и ляпуновском участках и вернулся к себе. Ляпунов куда-то исчез. Кусали комары, не спалось... Едва забылся тревожным сном, как почти сразу раздался стук в дверь. Я взглянул на часы: три часа ночи. Ляпунова по-прежнему не было. "Неужели с ним что-то случилось?" - мельком подумал я, отворяя дверь.
- Спускайтесь в канцелярию роты, - приказали мне, - вас ждет машина.
Ничего не понимая, я ополоснул лицо холодной водой и сбежал вниз.
Машина через мост въехала в Бабельсберг и вскоре остановилась возле красивого немецкого дома с двухсторонней лестницей.
В приемной комнате с включенной настольной лампой сидел дежурный офицер.
- Санин?
- Так точно!
- Вы вызваны к командующему войсками НКВД генерал-полковнику Круглову.
Над одной из дверей загорелась лампочка.
- Войдите, - кивнув на эту дверь, сказал дежурный.
Я вошел. Доложил.
- Ай да молодец. Так это из-за тебя мы всю ночь не спали? - произнес высоченный генерал-полковник с большой бородой. Кроме него в кабинете находились еще два генерала НКВД. - Как давно служишь, с кем дружишь из офицеров полка? - продолжал Круглов.
- Служу второй год, а дружу с Ляпуновым, командиром четвертого взвода.
- Что за человек Ляпунов?
- Настоящий советский человек! - И я вновь подумал, что с Ляпуновым что-то случилось и надо как-то ему помочь.
- Мы можем верить каждому его слову? - последовал вопрос.
- Так точно! - с горячностью подтвердил я.
- Тогда не будем ломать комедию. Читай! - С этими словами генерал протянул мне лист, вырванный из ученической тетради. Я не разглядел, на чье имя был подан рапорт, но текст его врезался мне в память на всю жизнь:
"Довожу до Вашего сведения, что 17 июля с. г. в 19 часов командир второго взвода Санин, стоя у открытого окна, выходящего на рабочую трассу, во время прохождения И. В. Сталина, министра иностранных дел В. М. Молотова, министра внутренних дел Л. П. Берия и группы генералов НКВД сказал: "Если из этого окна бросить гранату, то всем будет..." (В этом месте Санин нецензурно выругался.)
Подпись: Ляпунов".
- Сколько тебе лет? - спросили меня.
- 31 октября исполнится двадцать...
В день своего двадцатилетия, 31 октября 1945 года, я сидел на нарах в бараке, где не было даже крыши, и держал во рту щепку, прижимая ею язык к нижнему небу, чтобы не задохнуться от ангины. Заключенный-врач, похожий на Айболита, ничем, кроме беспомощных советов, помочь не мог. Спасти меня могло только чудо...
ИСКУССТВО и стало тем чудом, что спасло меня, доходягу, уже не способного к "общим работам", не только от неминуемой голодной смерти, но и спасло душу многих из нас, напишет много лет спустя Дмитрий Санин, впоследствии, после освобождения и реабилитации, возглавивший первый в Республике Коми Народный театр Инты.
Но до этого еще надо было дожить.
Ашхабад-48