Другой

ЧЕРЕЗ несколько лет, когда руководитель Чрезвычайной комиссии и думать забыл о встрече со скульптором, ему на стол положили донесение агента ЧК в Лондоне. Оказывается, леди Шеридан написала о сеансе в Кремле в своих мемуарах. Феликс Эдмундович вскрыл пакет. "Сегодня пришел Дзержинский, - начал он чтение воспоминаний англичанки. - Он позировал спокойно и очень молчаливо. Его глаза выглядели, несомненно, как омытые слезами вечной скорби, но рот его улыбался кротко и мило. Его лицо узко, с высокими скулами и впадинами. Из всех черт его нос как будто характернее всего. Он очень тонок, и нежные бескровные ноздри отражают сверхутонченность..."

Главный чекист отложил донесение и посмотрел в окно. Вот и она, эта, как ее, леди Шеридан, пишет о внешности. Разговоры о том, как он красив, бесили Феликса с самого детства. "Ваш сын похож на Рафаэля", - в один голос утверждали многочисленные знакомые его матери. Сам юноша о собственной красоте никогда не думал. До 16 лет все его мысли были посвящены Богу. Однажды он даже повздорил из-за этого с одним из братьев. "Ну и как ты себе представляешь Бога?" - спросил младшего брата Казимир. - "Никак не представляю, - отрезал Феликс. - Бог - в сердце! А если я когда-нибудь пришел бы к выводу, что Бога нет, то пустил бы себе пулю в лоб! Без Бога я жить не могу..."

И ведь искренне говорил, даже всерьез готовился к карьере католического священника. Пока не прочел у друзей "Манифест Коммунистической партии" и не уверовал в его постулаты. "Я вдруг понял, что Бога нет", - напишет Дзержинский в своем дневнике. Но все это уже случилось, а сейчас Феликс Эдмундович сидел в своем кабинете на Лубянке и просматривал донесения зарубежных агентов ЧК.

"Во время работы и наблюдения за ним, - передавал агент воспоминания леди Шеридан, - в продолжение полутора часов он произвел на меня странное впечатление. Наконец, его молчание стало тягостным, и я воскликнула: "У вас ангельское терпение, вы сидите так тихо!" Он ответил: "Человек учится терпению и спокойствию в тюрьме". На мой вопрос, сколько времени он просидел в тюрьме, ответил: "Четверть моей жизни - одиннадцать лет".

"Этим иностранцам лишь бы красоту навести", - усмехнулся Дзержинский и отложил пакет из Лондона. А вот любопытно: что же о нем думает народный комиссар товарищ Красин? На белом листе бумаги было напечатано всего несколько строк: "Ленин стал совсем невменяем, и если кто имеет на него влияние, так это только "товарищ Феликс", Дзержинский, еще больший фанатик и, в сущности, хитрая бестия, запугивающий Ленина контрреволюцией и тем, что она сметет нас всех и его в первую очередь. А Ленин, в этом я окончательно убедился, самый настоящий трус, дрожащий за свою шкуру. И Дзержинский играет на этой струнке".

Ну это уже ни в какие ворота! Назвать его "хитрой бестией"! Впрочем, врага надо знать в лицо. Дзержинский что-то записал в настольном календаре и вышел из кабинета. Нет-нет, машины не надо, он хочет пройтись до дома пешком. Не так давно главе ВЧК выделили квартиру в Кремле (до этого он в буквальном смысле дневал и ночевал на Лубянке - в его кабинете за ширмой стояла узкая походная кровать, на которой он спал. А с семьей виделся лишь по большим праздникам).

Вредная работа

ЧАСЫ на Спасской башне пробили полночь, а свет в окнах квартиры Дзержинского, расположенной по соседству с Оружейной палатой, все еще горел.

- Феля, уже двенадцать, ты почему не ложишься? Завтра опять ни свет ни заря поднимешься, а потом будешь на сердце жаловаться.

Дзержинский оторвался от бумаг и посмотрел на жену. Вот странная женщина! Женаты без малого 15 лет, а она все надеется, что он будет вести размеренную жизнь отца семейства.

- Сонечка, ты разве забыла, что у меня завтра заседание Комиссии ВЦИК по улучшению жизни детей? Представляешь, что будет, если председатель явится на заседание неподготовленным? Несомненно, моя работа не благоприятствует здоровью. Думаешь, я не понимаю? Сегодня видел себя в зеркале - злое, нахмуренное, постаревшее лицо с опухшими глазами. А что делать? Так что ложись одна, а мне пусть постелят здесь, в кабинете.

- Опять в кабинете?! - неожиданно перешла на крик Софья Сигизмундовна. Но, поймав убийственно-спокойный взгляд мужа, осеклась. - Ладно, Фелечка. Спокойной ночи!

- Спокойной ночи, спокойной ночи, - ответил Дзержинский и вновь склонился над бумагами...

Утро явно не задалось. У сына Янека неожиданно поднялась температура, а дома, как назло, не оказалось никаких лекарств. Хотели послать в аптеку одного из адъютантов, но из гаража позвонили и сказали, что все авто на ремонте.

- Что, прямо все автомобили неисправны? Как вы могли такое допустить? Знаете, как называется ваш поступок?

Контрреволюционный саботаж. Да-да, саботаж! И вы за это ответите, я вам обещаю! Как мне прикажете добираться до наркомата? Вы и Надежду Константиновну пешком собираетесь отправить?

- Сонечка, на кого ты кричишь? На начальника гаража? Ну ты же знаешь, что с запчастями сегодня напряженно. Разве он виноват? Я дам тебе свой автомобиль, только не забудь заехать в аптеку. И позвони Крупской, вам ведь все равно вместе в Наркомпрос ехать. Вдруг ей тоже не на чем. А я пешочком пройдусь. От Кремля до Лубянки от силы пятнадцать минут ходу.

Выйдя в соседнюю комнату и отдав распоряжение о машине, Дзержинский вернулся в комнату сына.

- Янек, как ты себя чувствуешь? Я сегодня постараюсь вернуться пораньше, и мы поиграем, ладно? Держись, Ян! Ты же будущий коммунист!

Домой Дзержинский снова вернулся поздно, когда сын с женой уже спали. Феликс Эдмундович на цыпочках прошел на кухню, налил в граненый стакан горячего чаю, вернулся в кабинет и сел за дневник. "Та-ак, какое у нас сегодня число? - Он обмакнул перо в чернильницу. - Хм, интересно, какой датой обозначить эту запись - полчаса назад наступившей или вчерашней? Да, денек выдался не из легких. По дороге на Лубянку собственноручно задержал карманного воришку. То-то бы тот удивился, узнай, КТО его арестовал. "Отпустите, дяденька милиционер, отпустите, я для мамки больной на хлеб зарабатываю". Отпустили, хотя он, может, шельмец, и наврал. Какая мамка, если на нем из одежды только потрепанный пиджачишко да рваные брюки? Неужто за сыном не смотрит?"

Брат-убийца

ВОТ у него мать была - дай Боже каждому. Восьмерых детей Елена Игнатьевна воспитала, и все - и Альдона, и Станислав, и Казимир, и Ядвига, и Игнатий, и Владислав, и Феликс, и Ванда - были одеты, обуты, накормлены, живы и здоровы. Хотя насчет "живы-здоровы" он, конечно, погорячился. Не пойман - не вор, как говорится, но разве забудешь мертвое лицо Ванды?

Феликс и сам не мог точно сказать, чей именно выстрел - его или Станислава - лишил ее жизни. В тот день матери с утра не было дома, и он со Стасом отправился на огород - именно так почему-то называли принадлежащие им 81 га земли в фамильном селе Дзержинове - потренироваться в стрельбе.

Поначалу выигрывал Стас, но потом, когда передвинули мишень чуть дальше, удача улыбнулась Феликсу. Он до сих пор не мог понять, как Ванда оказалась в тот момент в усадьбе. Ведь просили же, чтобы никто не выходил на улицу. А она не усидела, глупышка 14-летняя. Как же, братики любимые в охотников играют.

И еще не мог забыть кричащих глаз матери, молча обряжающей дочь в последний путь. Может, она уже тогда чувствовала, что еще одна смерть уже торопится к ним в дом. Летом 17-го бандиты зарезали Станислава. Он только-только вернулся из Вильно, где работал в банке, домой, зашел в свою комнату и... Скорее всего его хотели ограбить. Мать снова ничего не сказала. Приказала запереть комнату брата (даже кровь со стен не позволила стереть), накрыла поминальный стол и сказала: "На все воля Божья".

Наверное, мать права. Именно у нее он научился принимать удары судьбы со спокойным лицом. Пусть внутри все клокочет, кричит и стонет. Главное - не показывать виду. Он и коллег своих этому учит - у чекиста должна быть холодная голова. Горячее сердце, но холодная голова.

"Жизнь такова, что требует, чтобы мы преодолели наши чувства и подчинили их холодному рассудку" - такую запись он сделал в дневнике после того, как бежал из ссылки, где оставил свою возлюбленную, питерскую курсистку Маргариту Николаеву. Не о чувствах надо думать, когда столько работы вокруг. "Как вы со всем справляетесь, Феликс Эдмундович?" - лизоблюдски интересуются подчиненные. А с чем "со всем этим"? Или им кажется, что быть председателем Чрезвычайной комиссии, наркомом путей сообщения и председателем Комиссии ВЦИК по улучшению жизни детей одному человеку не под силу?

Кому-то, может, и не под силу. Но только не ему. Важно смотреть вперед и видеть... Хорошая мысль, надо записать: "Чем ужаснее ад теперешнего бытия, тем яснее и громче слышу я вечный гимн жизни, гимн правды, красоты и счастья, и нет места отчаянию. Жизнь даже тогда прекрасна, когда приходится носить кандалы".

Насчет "кандалов" не переборщил? Нет, в самый раз. Не свои же кандалы он имеет в виду, хотя порой именно их напоминает ему его семейная жизнь. Ни разу не побывал в театре и кинематографе, если не считать просмотра фильма о похоронах Ильича.

А тут еще жена обижается, что живут они чересчур скромно. Но ведь и Ильич так жил, и Коба так живет. В его дневнике уже есть запись об этом. Где она только? А-а, вот: "Я вообще возненавидел богатство, так как полюбил людей и чувствую всеми струнами своей души, что сегодня люди поклоняются золотому тельцу, который превратил человеческие души в скотские и изгнал из сердец людей любовь". А вот и о счастье: "Быть светлым лучом для других, самому излучать свет - вот высшее счастье для человека".

Часы на Спасской башне пробили четыре часа утра. Дзержинский отложил тетрадь, допил остывший чай и погасил свет. Завтра у него снова было много работы...