"ВСЕ, полный писец... Последняя и единственная надежда рухнула, как карточный домик. Главный врач - эксперт Института им. Сербского академик Лунц вынес вердикт: "По составу преступления - вменяем". Бессонные ночи, перерезанная вена, порезанная шкура на горле, разбитая об угол кафельной стены башка, карцер - все напрасно. Вменяем. После закрытых за мной 10 месяцев назад ворот Лефортовской тюрьмы это был второй момент полного отчаяния..."
...В СВОЕЙ повести "Полный писец" актер Владимир Долинский написал о себе. За 60 лет (юбилей он отметит 20 апреля) в его жизни был не только театральный успех, работа с такими мастерами, как Анатолий Папанов, Андрей Миронов, Марк Захаров, Александр Абдулов, Татьяна Пельтцер, но и арест за "нарушение правил о валютных операциях", потом тюрьма и зона... Мы встретились с Владимиром Абрамовичем у него дома накануне юбилея, который он отметит на сцене "LА, ТЕАТРа" бенефисным спектаклем "Человек и джентльмен". Встреча получилась не совсем веселой. Порой воспоминания так волновали юбиляра, что он извинялся и просил пару минут на отдых. "Надо же, будто заново пережил..." - говорил он, успокоившись, и мы продолжали беседу.
Роддом им. Грауэрмана
- МЫ ЖИЛИ в полуподвальной двухкомнатной квартире на улице Воровского (сейчас Поварская). Мама, стоя у окна, показывала на дом напротив и говорила: "Вот здесь я тебя родила, это роддом имени Грауэрмана". Мои родители встретились во время войны в доме генерала Корнева, когда папа, командир саперной роты, приехал в сорок третьем в Москву после ранения. Случилось это за преферансом - оба были заядлыми преферансистами. А мама общалась с семьей Корневых раньше, когда была замужем за наркомом связи Берманом, которого расстреляли в 1939 году. У родителей начался бурный роман. Папка вернулся в свою часть вместе с мамой, которая пошла служить вольнонаемной. Времена, сами понимаете, были такие, что не до детей. И когда мама забеременела, она решила сделать аборт и пошла в санчасть, чтобы договориться об операции. Об этом узнал командир части полковник дядя Миша Кан, друживший с отцом и обожавший маму, что неудивительно: первая пионерка Москвы, теннисистка, хоккеистка, красотка. Так вот, дядя Миша пришел к врачу, достал маузер и сказал: "Если ты Зиночке Долинской аборт сделаешь, да что там аборт, если она, не приведи господь, споткнется и у нее будет выкидыш, я тебя лично расстреляю". В общем, он меня спас. В честь его сына Волика меня и назвали. Так что родился я с применением огнестрельного оружия.
- Отец с фронта вернулся?
- Да. Потом он много лет работал главным инженером Литфонда СССР, руководил строительством дачного писательского поселка Красная Пахра.
У нас была там одна дача на две семьи с Константином Михайловичем Симоновым. По соседству жили Дыховичные, Миронова и Менакер, Лев Шейнин. Я дружил с их детьми. Ой, что мы там только не творили! От автобуса в поселок можно было добраться по шоссе или, срезая дорогу, через лесок. Кто-то из нас надевал белую рубашку, на груди ему делали мокрое пятно, которое в сумерках казалось кровавым, а рядом клали игрушечный револьвер, очень похожий на настоящий. Все остальные сидели на деревьях и ждали... Тетки с сумками шли с автобусной остановки по лесу и вдруг как заорут: "А-аааа! Человека убили!"
Или, помню, как однажды мы с ребятами возились на мостике невысоком, метра полтора, а в это время под ним на лодочке проплывал Дмитрий Борисович Кабалевский с супругой. Я сорвался в воду рядом с лодкой, брызги летят во все стороны... "Как вам не стыдно! Сорок лет пишу для вас музыку, а вы меня!.." - кричал, едва не плача, мокрый композитор.
- От родителей вам, наверное, попадало...
- От отца влетало. Порой затрещины получал. Но он обожал меня, я у него был единственным ребенком. Вроде не баловали меня особенно, а я все равно рос ужасно сволочным, своенравным, шкодливым...
- На вашем счету пять браков. По девочкам уже тогда начали бегать?
- Именно на даче начались первые влюбленности, побеги к пионервожатым в соседние лагеря... Там, в Пахре, мы, пацаны - Андрюша Миронов, Ваня Дыховичный, Саша Кармен и я, - впервые увидели молодую и очаровательную Беллу Ахмадулину и влюбились в нее. Она была с Юрием Нагибиным, который казался нам тогда глубоким стариком. Как было в нее не влюбиться, такую прекрасную, точеную, с таким завораживающим высоким голосом...
Я уже говорил, что мы жили под одной крышей с Константином Симоновым. Он подарил моему папе старый американский "Виллис", который привез с войны. А что такое для мальчишек "Виллис"? Это же предел мечтаний! Мы с Ваней Дыховичным садились во фронтовую машину и играли в войнушку, представляя себя солдатами...
При поступлении в Щукинское училище я, конечно же, читал стихи Симонова. У меня был боковой сигматизм, язык на шипящих и свистящих уходил в сторону, и получалось: "Ты помниф, Алефа, дороги Фмоленфины..." В общем, шепелявил чудовищно. Но эмоции переполняли меня, по щекам катились слезы. И вдруг вижу, что вся комиссия сотрясается от смеха. Я оборвал чтение на полуслове и с обидой спросил: "Что, не нравится?" Давясь от смеха, Борис Евгеньевич Захава, ректор "Щуки", ответил: "Нравится. Очень смешно". И меня приняли с условием, что дефект речи я исправлю. Все лето я занимался с логопедом и к началу учебного года говорил уже вполне сносно.
"Щука"
- ГОВОРЯТ, что на первом курсе ты -народный артист, на втором - заслуженный, на третьем - просто артист, на четвертом - студент, а когда выходишь, ты - ничто. Но там, в институте, я впервые почувствовал себя взрослым, самостоятельным. И как я завидовал ребятам, которые жили в общаге и которых не доставали родители. Папа заставлял меня зимой надевать кальсоны, а у меня в общежитии уже завелась девушка, перед которой я никак не мог предстать в синем китайском исподнем с начесом. Поэтому, отправляясь к ней, я забегал в туалет и прятал проклятые кальсоны за бачок...
У нас на курсе вообще были очень красивые девушки: Алла Музыка, Любочка Корнева, Маша Вертинская, Земфира Захилова, Таня Егорова, Наталья Селезнева. Просто украшение института. С одной из них у меня был очень серьезный роман, я чуть не женился. Но мы расстались, и она вышла замуж, а я женился, главным образом в отместку ей, на самой красивой нашей студентке Валентине Шендриковой - она училась на два курса младше меня.
- Чувствуется, что в вашей жизни женщины и впрямь занимали немалое место.
- Что есть, то есть... Из-за того и год потерял. Начинал я учиться на курсе вместе с Сашей Калягиным и Валей Смирнитским, а потом меня выгнали с первого курса. Любовная история, драка с однокурсником и исключение. Так сказать, условное исключение: я должен был отработать на производстве год и, если получу хорошую характеристику, мог вернуться в институт. А тут как раз меня утвердили на роль молодого графа Кутайсова в "Войне и мире" Сергея Бондарчука. Вот я и думаю: "Ну, поезжу год на лошадках, поснимаюсь..." А папа сказал: "Фигушки. Пахать будешь". И позвонил дяде Леве Шейнину (он был главным редактором "Мосфильма"): "Чтоб там ноги моего засранца не было!" И устроил меня буровым рабочим 6-го разряда в геологическую экспедицию копать шурфы двухметровой глубины перед строительством дороги Саратов - Балашов. Вывозили меня с утра в поле, давали в руки паек, две бутылки воды и лопату, и я должен был выкопать двухметровую "могилку" и достать со дна земляной монолит. Как я страдал! Не от тяжелого труда, а от зависти к однокурсникам. Они этюды делают, любят друг дружку, а я вот мозоли набиваю... Зато школу прошел хорошую, заматерел. На первом курсе я не очень успешно шел по актерскому мастерству, а после этого года мое отношение к учебе резко изменилось, у меня появились хорошие учебные работы, я стал подавать надежды.
Театр сатиры
- УЖЕ в одном из первых спектаклей - "Интервенция" - я играл главную роль и у меня были великие партнеры: Анатолий Папанов, Татьяна Пельтцер, Георгий Менглет, Андрей Миронов. А с "Кабачком "13 стульев", где я играл Пана Пепичка, пришла всесоюзная известность - целыми пионерскими отрядами приходили брать автографы. Но это не самая моя лучшая роль. Я был молоденьким, и мне хотелось быть не смешным, а красивым, хотелось покорять дамские сердца.
- Как вас приняли "великие партнеры"?
- Не скажу, что с большой любовью. Нормально. Андрея я знал с детства. С Анатолием Дмитриевичем Папановым мы подружились. Я, кстати, неплохо его копировал. Помню смешной случай. Когда я озвучивал сказку на радио, режиссер попросил меня озвучить еще и Солнышко. А как говорит Солнышко? Ну я и выдал папановским голосом: "Мальчик, посмотри на меня, это я - Солнышко. Я пошлю тебе свой лучик..." Через несколько дней едем в поезде на гастроли, прохожу мимо купе, где сидит Надежда Юрьевна - жена Папанова, и слышу, как она говорит кому-то: "Толька-то мой совсем обалдел. Вчера слушаю радио, а он там: "Мальчик, протяни ручки, я тебе лучик пошлю..."
Как-то мы с Анатолием Дмитриевичем ехали крепко выпившие с банкета на моем "Запорожце". Огромный Папанов сначала еле влез в него, а потом как навалился на меня сбоку, обнял своими ручищами: "Доленька, я тебя люблю, ты мой любимый артист!" Я еле руль сдерживал... А машина, как о терку, бороздила решетку Тверского бульвара. "Доленька, не грусти, я куплю тебе новую машину, - успокаивал меня Анатолий Дмитриевич. - Доля, я выпимши, проводи меня домой, а то меня Надька домой не пустит..."
- Почему же вы расстались с Театром сатиры?
- Я много в жизни сам себе напартачил, но я ничего не сделал для того, чтобы меня надо было гнать из Театра сатиры. О покойниках плохо не говорят, но Плучек (главный режиссер театра. - Ред.) ненавидел телевизионный "Кабачок "13 стульев", страшно ревновал к его успеху и просто гнобил многих актеров, снимавшихся там. Я был самой легкой добычей. Молодой, неопытный, да еще очень дружил с Ольгой Аросевой, которую Плучек тогда абсолютно не принимал. Как-то опоздал на спектакль, и это было хорошим поводом выгнать меня из театра. В моей жизни все могло пойти по-другому, если бы Плучек тогда не расправился со мной. Бог с ним. Вечный ему покой. Там еще огромную роль сыграла его жена. Он был очень зависим от нее, а она любила пополизов. А я был молодой, дерзкий, не хотел подхалимничать. Думаю, одной брошенной ею фразы: "Валь, зачем тебе нужен этот говнюк?" - было достаточно. Хотя чисто творчески Плучек меня поначалу любил. Помню как-то он сказал на репетиции Миронову: "Андрюша, смотри, подпирают. Вон какой парень пришел".
Лефортово
- Я ПРОСИДЕЛ в Лефортовской тюрьме год и 17 суток. С первых же дней неволи я твердо решил: так просто я вам не дамся. С какой стати? Я никого не убил, не обманул, не обокрал. "Нарушение правил о валютных операциях". За это разбивать всю жизнь, отрывать от дома, обрекать на позор, губить годы жизни, лишать самой большой страсти - театра? "Не дамся!" - говорил я себе все эти месяцы. Правды не добьешься, убежать нельзя - это тебе не царский каземат, значит, надо "косить под дурака", то бишь добиться признания душевнобольным. Но что я знал о психиатрии? Ни хрена. Дурак, это у которого слюна капает, да папу с мамой путает, да еще с собой все покончить хочет. "Во, последнее мне, пожалуй, подойдет", - решил я. Буду с собой поканчивать...
Первую неделю я провел в одиночке - слишком дерзко вел себя на допросах. Там в одиночестве я свой коварный план и задумал. Кстати, в этой камере N13, это я уже позже узнал, провел свою последнюю ночь перед расстрелом Пеньковский. Шпион такой был, формулу нашего ракетного топлива американцам выдал. Так вот, после одиночки перевели меня в общую камеру. По тем делам большое послабление. И там я времени зря терять не стал. Через час примерно пришел в камеру заместитель начальника изолятора по политико-воспитательной работе майор Степанов и велел изучить правила содержания в изоляторе, висевшие на стене. Я честно прочел эту лабуду и на голубом глазу сказал ему, что меня все устраивает, кроме пункта, гласящего, что отбой производится в 22.00. "Это еще почему?" - слегка удивился майор. "А потому! - продолжал я в несколько конфликтном тоне. - Потому! Я к отбою успевать приезжать не смогу". "Куда?" - недопонимал майор. "Куда, куда? К вам в тюрьму! "Будьте счастливы" заканчивается в полдесятого, это я добраться успею, а "Насреддин" - дай бог в 10.15, я, даже если вы машину пришлете, раньше одиннадцати не лягу". Майор кашлянул, внимательно посмотрел мне в глаза и после паузы сказал: "Ну, это, Долинский, значит, вопрос такой, это ты со следователем решай". И быстренько сквозанул из камеры.
Это был первый пробный камешек. В следующие дни я неоднократно предлагал администрации тюрьмы свои услуги: ходить вечерами по камерам и давать перед заключенными шефские концерты, уверяя, что кроме тренинга для меня мой идейно выдержанный репертуар, состоящий из "Песни о соколе" Горького и "Жди меня" Симонова, будет производить благодатный эффект на оступившихся людей, временно находящихся в следственном изоляторе. После нескольких подобных предложений внимание ко мне со стороны администрации явно повысилось. Общаться со мной начали не иначе как со слегка недоразвитым ребенком. Надо было двигаться дальше. И вот наступил первый банный день. После бани в камеру давали ножницы с затупленными концами для стрижки ногтей. Такого подарка я, честно говоря, не ожидал. Ох, недосмотрели граждане надзиратели. Мой сосед подстриг ногти и, разморенный, плюхнулся отдыхать на койку. (Лефортово - тюрьма образцовая, там вам не нары, а койки с панцирными матрацами.) И вот настал мой черед. Не буду травмировать ваше воображение подробностями, но за несколько минут мне удалось, расковыряв кожу на запястье, вскрыть вену. Главная трудность была в том, чтобы не вырубиться раньше времени. Это я сдюжил и, только увидев залитыми холодным потом глазами фонтанчик крови, брызнувший из вскрытой вены, потерял сознание. Откуда-то из дальнего далека я слышал крики, клацанье запоров и хлопанье дверей, мне давали нашатырь, куда-то тащили под руки, обрабатывали рану, хлестали по щекам. Затем я помню холодные злые глазки нашей врачихи, Эльзы Кох, как любовно звали ее в тюрьме, и ее злобный шип: "У нас это не пролезет, мы и не таких ломали. Хоть сто раз зашьем, инвалидом сделаем, а сдохнуть не дадим, для меня это раз плюнуть".
После того случая все металлические предметы из нашей камеры убрали, чтобы не было у меня соблазнов, и выдавали миску, ложку и кружку только на время еды. В это время в глазке постоянно маячил бдительный глаз вертухая. Так что пришлось мне во второй раз воспользоваться рыбной костью. Может, не так удачно, как в первый, но, во всяком случае, опять врач, опять ЧП, опять отдыхать я им не дал.
Все это было ужасно. Но когда я оттуда вышел, вспоминаются не те страшные штуки, как я вскрывался (закатывает рукава рубашки и показывает рубцы на руках. - Ред.), косил под больного, а какие-то смешные вещи, забавные и порой трогательные люди, с которыми сидел. Лагерь меня научил двум вещам: ждать и догонять. Эти пересыльные камеры, отстойники, ожидание допроса, срок, который так долго тянется, зона...
- А где находилась зона?
- В Кировской области, в городе Кирово-Чепецке. На зоне у меня случился роман с учительницей... Мне это тогда было необходимо - пока я в Лефортово сидел, меня бросила жена. Я был в отчаянии. И вдруг в меня влюбляется красивая женщина, учительница, прибегает ко мне в библиотеку, рискует. По своей статье - валюта - я должен был работать только на производстве, но, поскольку я был одним из немногих образованных людей на зоне, меня на короткое время устроили библиотекарем. Любовь на телогрейках... Бац, вызывает меня заместитель начальника по режиму, лихой майор - копия Григорий Мелехов: "Долинский, что у тебя с такой-то? Еще раз тебя с ней увидят, член на пятаки порублю! Понял?! Круг-гом!" Она созванивалась с моей мамой, шоколад, курево мне передавала. На этом наш роман закончился. А потом через три года восемь месяцев я вышел на поселение в деревню Калачиги Верхошижемского района Кировской области. Там уже полегче было - я работал истопником в клубе и параллельно организовывал концерты. На поселении у меня тоже был роман. В деревню на практику приехала Алевтина, как ни смешно, тоже учительница, молодая хорошая девушка. А тут я... Она, естественно, меня узнала, по "Кабачку "13 стульев", хотя я за эти годы сильно изменился, и влюбилась в меня. Аля побежала к начальнику колонии-поселения: "Не погубите! Люблю его, мы поженимся!" Через несколько месяцев я освободился и уехал домой. Мы договорились, что я вернусь за ней, чтобы жениться, да только... Встречались мы там обычно вчетвером - у меня был дружок с зоны Володька Швец, а она жила на одной квартире с поселенкой, бывшим университетским педагогом, которая села за взятку. Эта женщина сошлась с Володей Швецом. Мы гуляли, чудно проводили вечера, и она мне как-то сказала: "Мы с тобой исковерканные знаниями люди. А посмотри на этих двух человечков от земли - как они похожи..." И накаркала. Как только я освободился, Аля мне написала: "Володюшка, родной, извини, сейчас я со Швецом, мы уже две ночи спали в койке. Мне с ним хорошо".
- Сколько же лет вы были лишены свободы?
- Суд присудил пять лет, а потом в порядке помилования сняли год наказания. За это я прежде всего благодарен замечательному актеру Театра сатиры Боре Кумаритову (он, к несчастью, недавно умер), который вместе с мамой и братом писал ходатайство о помиловании. По его же инициативе ведущие актеры театра тоже поставили свои подписи.
- Вы помните свои ощущения после возвращения?
- Это ощущение счастья. Счастье просто проснуться в светлой комнате, а не в зарешеченной, и не по побудке или под жуткий марш "Прощание славянки", а дома, когда рядом тихо на носочках ходит мама, когда пахнет кофе и в холодильнике всегда есть кусочек колбасы. Куда хочешь - туда и пошел. Да еще тогда меня почти сразу взял к себе в театр Марк Захаров.
Ленком
- С ЗАХАРОВЫМ я работал еще в Театре сатиры. Пока я сидел, его назначили главрежем Ленкома. Приняв меня в свой театр буквально на второй день после моего освобождения, он дал мне несколько больших ролей. Я очень подружился с Сашей Абдуловым, Олегом Янковским, Сашей Збруевым. Потом, после съемок "Барона Мюнхгаузена", в нашу компанию подтянулся Леня Ярмольник. Помню, в Германию на съемки "Мюнхгаузена" я привез на продажу две банки черной икры - ее достал мой друг, директор райпищеторга. Перевезли мы эту икру через границу, стали везде предлагать, а ее никто не берет - боятся связываться с русскими. В результате мы сами потом ели ее деревянными сувенирными ложками, которые везли в подарок, и запивали водкой из туфельки Лены Кореневой. А как мы там покупали вещи! Бежали с Саней Абдуловым в магазин, брали джинсы, потом заходили в другой и видели джинсы дешевле. Сдавали первые, бежали и покупали новые, потом заходили еще в один магазин и видели джинсы еще на 20 марок дешевле... Бежали обратно и опять сдавали... Жили весело, дружили по-мушкетерски.
Самым лихим среди нас был Саня Абдулов - все трюки хотел делать сам, без каскадеров, в результате то ногу сломает, то палец вывихнет. Но, что бы с ним ни случалось, он всегда сохранял бодрость и присутствие духа. В тот период в моей жизни случалось много всего смешного и забавного, но самое главное - была работа в кино, я много играл в театре. А потом полетел и оттуда...
- Почему?
- Опять у меня было несколько скандальных историй с драками. После лагеря во мне какое-то время оставалась агрессия, настороженность, и все это усугублялось после двух рюмок. Папа учил меня в детстве: "Володя, ты - толстый, тебя будут дразнить. А ты не бзди. Достал до носа - бей, как в бубен!" Научил... В лагере мне это очень помогло, а вот на воле... При всем при этом ко мне великолепно относились в театре, меня очень любил Марк Захаров. Если про Плучека я говорю, что он своим отношением ко мне сильно подпортил мои первые годы на сцене, то здесь только я один виноват во всем. Это я довел до того, что Ленком был вынужден со мной расстаться.
С середины восьмидесятых больше десяти лет я проработал в театре Марка Розовского, и это было потрясающе. Но семь лет тому назад я ушел оттуда: просто не хватало на хлеб. У меня появлялись мысли об отъезде из страны, но мне в это время очень помог мой давний добрый дружок, владелец большой процветающей кампании Юрий Глоцер. С ним я проработал несколько лет: меня все-таки знали в лицо, мне удавалось входить в нужные кабинеты.
Наташа
- В ДЕНЬ, когда я родился, в роддоме имени Грауэрмана вместе со мной на свет появились шесть девок. Профессор, который смотрел маму, по форме живота определил, что у нее тоже будет девочка. Уже дали имя - Наташа. И вдруг раздалось громогласное мужское: "А-а-а". Мама поняла, что профессора тоже ошибаются. Но я все-таки это дело поправил: через много-много лет в нашем доме все-таки появилась Наташа. Я никогда не умел да и не любил подолгу оставаться холостяком, но мне не удавалось больше двух-трех лет поддерживать семейный очаг и наслаждаться супружескими радостями. А вот с Наташей все сложилось иначе. Вот уже 17 лет как мы вместе. "Чтобы терпеть мои актерские наклонности, нужно ангельским терпеньем обладать. А прощать мои дежурные влюбленности - в этом тоже надо что-то понимать", - помните у Вертинского? Так вот, Наташа таким терпением обладает, умеет понимать и прощать. Когда она забеременела, то сама решила, что два актера в одной семье - это слишком густо. И посвятила себя мне и дому. У нас родилась Полька. Я всю жизнь мечтал о ребенке. Никак не получалось. Один ребенок, мальчик, у меня умер в 1977 году на третий день после рождения, я его даже не видел. Думал - все, суждено мне прожить бездетным. И вот 15 лет назад Наташа меня осчастливила.
Полина сейчас учится в 9-м классе. В этом году она сделала большой рывок. Мы когда-то поддались на новые методики, устроили ее учиться в новомодную школу, возили на другой конец Москвы, деньги за учебу платили. Но в какой-то момент я стал замечать, что дочь становится косноязычной, что она пишет со страшными ошибками и отвратительно считает. Как оказалось, в этой школе у детей действительно нет головных болей, не происходит искривления позвоночника, но они ни фига не знают. Я повел Польку в гимназию поблизости от дома, и, когда она поговорила с педагогами, мне сказали: "Знаний у нее не на двойку, а на круглый ноль". И тогда мы взяли репетиторов, она еле-еле сдала экзамены на тройку, чтобы поступить в гимназию. И весь этот год она как проклятая занимается с 8 утра шесть раз в неделю. Скулит, но учится. И уже вышла на твердую тройку, а то и четверку, стала много читать. Я даже не ожидал, что она проявит такую силу воли.
- Папины гены не передались? Поля не такая шкодливая, каким были вы в детстве?
- Нет, слава богу, она в маму. Уравновешенная. Она во многом старше меня. Я в ее годы был "в поле ветер, в ж... дым". А она знает про жизнь куда больше нас. Поколение next!
- Хочет стать актрисой?
- Наверное, не может не хотеть. Актерская семья! Она уже снялась в "Ералаше", сыграла в сериале. Сейчас часто звонят с "Мосфильма", предлагают пробоваться, но я фильтрую это дело. Надо достойно закончить школу. А там видно будет.
60 лет
- КОГДА произносишь "шестьдесят", еще не так страшно, а вот от "седьмого десятка" какой-то ужас охватывает. С другой стороны, я не чувствую своего возраста. Я веду постоянную многолетнюю борьбу с весом: то я побеждаю, то он. Очень легко себя распустить, поэтому вон гантельки стоят, я до сих пор шпагат легко делаю. О возрасте мне зеркало напоминает и старые фотографии. А внутри я чувствую себя молодым, здоровым, двухметровым брюнетом с голубыми глазами и кучерявыми волосами, который нравится женщинам. В общем, 60 - это совсем не страшно...
Смотрите также:
Маша Машкова - мамипапина дочка