ЗАДЫХАЯСЬ и теряясь в поисках неизвестной и талантливой драматургии, наш театр буквально обратился к отечественной экзотике - к царю Гороху. Ну не к Гороху, конечно, - к "Царю Максимилиану" (премьера в Театре им. Ермоловой), первой пьесе в истории русского театра, появление которой относят к петровской эпохе. Правда, Борис Морозов, один из лидеров среднего режиссерского поколения, поставил не первоисточник, а интерпретацию замечательного русского писателя-эмигранта Алексея Ремизова - самостоятельное произведение на основе народной драмы XVII века.
Даешь Зрелище, даешь Театр с большой буквы! Весомый, грубый, зримый. Балаганный, скомороший, площадной - три века назад "Царя Максимилиана" играли на любых площадках, в любой "?черной" избе. Яркие, как в цирке, костюмы Сергея Бархина, полусказочные персонажи-маски, игра (не путать с заигрыванием!) с публикой: мне пришлось перебрасываться мячиком с непобедимым Аникой-воином. Заводной, азартный актерский ансамбль во главе с Владимиром Андреевым, который недавно отметил почтенный юбилей и предъявил отличную форму в роли Максимилиана.
При входе в театр, когда я демонстрировала вслух свои театроведческие познания спутнице (пьесу мы "проходили" в институте), меня с надеждой спросили: "Девушка, а это хоть смешно?" ?Сначала очень смешно, - с воодушевлением начала я, - а потом...? Было действительно очень смешно. И публика, отвыкшая, отученная театром от простодушного веселья и грубоватого юмора, радуется вовсю. И головокружительным хороводам, и наклеенным красным носам, и кувыркам через голову, и "оживающим" косичкам на голове у актрисы, двигающимся, как уши у собачек, сами по себе.
Итак, публика расслабилась и настроилась оттянуться, отдохнуть. Заодно и от бесконечной театральной череды чеховских "тетей Маней и дядей Ваней", бесконечно страдающих на диване. И от унылой толпы нынешних чернушно-бытовушных персонажей, которые столь же бесконечно страдают, но как-то уж совсем некрасиво, с матом и пьянством до опупения. Публика уже втянулась в бесхитростный, как сказка, сюжет о сыне царя Максимилиане, непокорном Адольфе (почему Адольфе, в русской-то пьесе - это мне с институтских лет было непонятно), о дерзкой богине Венере, предстающей весь спектакль во всей своей необъятно-розовой наготе (не волнуйтесь, блюстители нравственности: и арбузные груди, и монументальный зад - все накладное, как красные клоунские носы). А непокорный Адольф даже предстает истинным героем - ну не хочет он, мученик за веру христианскую, поклоняться "кумирическим богам и золотым статуям" (с ударением на последнем слоге). За что и казнит его грозный папаша.
Так, стоп. Петровские времена, говорите? Да-а, не суждено, видимо, нам и театру русскому передохнуть от вечных "проклятых вопросов". Вот и история с непокорным царевичем и тираном-папашей что-то уж больно знакомое навевает, как минимум в двух вариантах. Дальше - больше. На смену вакханалии свистунов, плясунов и песельников являются-таки те самые проклятые вопросы - о вечной и бессмысленной жестокости на Руси, о ее обреченности на кровь. Вожди - слепы, душу у народа вынули, а народ, как водится, либо безмолвствует, либо ликует, либо пускает "красного петуха". "Русь моя, ты горишь, повсюду гарь и гик обезьяний..." И вечные же поиски "стрелочника" русской истории - беса. Спектакль стихает, замедляет резвый свой бег, круто меняет тон.
Да-а, вот тебе и здрасьте... Повеселились. Обхохочешься. Ну что же делать, если и в истории, и в тексте - все так?
Dostoevsky - jazz