Гостиная
ЧЕТЫРЕХКОМНАТНАЯ квартира на Фрунзенской набережной. Коричневый рояль в тон бежевым шторам, изящно драпирующим окна, проливающие нежный свет на уютные диваны... "Вы простите, у нас тут страшный кавардак! - извиняющимся голосом поясняет жена Нестеренко Екатерина. - Внук, шесть лет, - кругом вещи, игрушки..." Я оглядываю комнату. Идеальный порядок. Замечаю две откровенно современные картины на стене. "Это наш сын, Максим. Он художник, - снова объясняет Екатерина и ретируется, шепнув на прощание: - Малышик, вам чай или кофе?"
- Чай или кофе?- блаженствуя, переспрашивает меня Нестеренко.
- Спасибо, я из дома, - отвечаю я и тут же меняю заготовленный вопрос про 3,5 тысячи выступлений на сцене, 80 ролей в операх, 70 грамзаписей, 220 печатных трудов (книг, статей и интервью) и т. д. и т. п. на тот вопрос, который... <
- А расскажите мне, Евгений Евгеньевич, про вашу жену.
- Мы с Катей учились вместе в Инженерно-строительном институте в Ленинграде. Это прекрасный институт, который является старейшим архитектурным вузом в Европе, - институт с большими традициями, из которого вышли многие известные...
- К вопросу о жене.
- Да. Так вот когда мы там учились, было время подъема, студенческой активности. Устраивали невероятные, интереснейшие капустники. В драматическом кружке ставили разные спектакли на темы студенческой жизни. И участвовали в них вместе с Катей.
- И как вы за ней ухаживали? Как Руслан за Людмилой?
- (Смеется.) Если б у меня со свадьбы увели жену, я бы бился за нее так же, как Руслан. И добился бы своего. (Жена заглядывает в комнату и, забрав какую-то папку, удаляется, с изумительной кокетливостью промолвив в дверях: "В наше время иначе ухаживали, ох, иначе!") На самом деле все само собой было ясно. Одно могу сказать: для нас все было очень свято. Мы как-то робко рассказывали друзьям: ты знаешь, я полюбил... А у нас с Катей сразу открылось много общего. Мы любили оба бегать по выставкам, ходить в Большой зал филармонии, стояли там, и я мечтал о том, что когда-нибудь буду петь на этой сцене...
Прихожая
Я ПРОСТО всю жизнь жил в музыке. Помню, как в детстве крутил на патефоне Шаляпина, Козловского, Лемешева, знаю наизусть все эти романсы, арии. Помню, была трансляция из Парка культуры концерта Поля Робсона, негритянского баса. Мне было 8-9 лет. Слушая его бархатный голос, я думал: Господи, как красиво! Я все время слушал музыку, хотя на фортепьяно довольно поздно начал учиться - лет в 12-13, и в Консерваторию попал уже после института...
- Мы говорили о Руслане. В вашей жизни была роль, о которой вы могли бы сказать: "Он - это я"?
- В какой-то степени я действительно отражал себя в "Руслане и Людмиле" в постановке Покровского. Это, кстати, была очень сенсационная постановка. Идея состояла в том, чтобы сделать Руслана молодым. У Пушкина и у Глинки Руслан юный, он должен быть наивным, должен пугаться, смущаться. И зреть в этой борьбе - когда у него прямо из-под носа крадут невесту... Когда была предгенеральная репетиция, мы все загримировались, Покровский вдруг остановил действие: "Что такое?! Почему ни одного лысого? Что, в старину лысых не бывало?" А это обычное дело: все, у кого на голове растительности нет, стараются в спектакле выйти в парике. А Покровский их снял, и все стали очень живыми.
- Интересно, с каким чувством вы сегодня смотрите возобновленную Покровским в Большом постановку "Онегина"?
- Я ее не видел. Но постановку достаточно хорошо знаю: впервые на сцену Большого театра я вышел как официальный солист именно в этом спектакле. И постановка эта тогда мне нравилась. Какой она получилась теперь, не знаю. Но относиться к Борису Александровичу Покровскому агрессивно-критически я бы не стал. Можно затевать споры о том, стоит ли возобновлять или вообще сохранять старые постановки, если на Западе спектакль делается в расчете на несколько десятков показов. Но там все равно другие театры. Театры, которые существуют в мире, - это сборная команда, которая каждый год обновляется.
- Но вы ведь согласны с тем, что режиссура стареет?
- Я отвечу вам так. Покровский, его развитие, его движение, изменение курса, заявления его, которым противоречат последующие, - это все очень интересно. Он живой, он меняется. Да, я бы с ним поспорил. Скажем, зачем было ломать того "Онегина" и ставить этого? Я бы не стал этого делать. Он уничтожил свою же постановку "Войны и мира", и опера вообще исчезла из нашего репертуара. Он убрал "Князя Игоря" и сделал своего... Не могу сказать, что очень удачно. Но я его люблю.
Кухня
- Скажите, вокалисту, чтобы сохранить голос, нужны оранжерейные условия, как в вашей семье?
- Это иллюзия - говорить о том, что вокальный аппарат хрупок. Так обычно говорят плохие певцы, у которых нет элементарных навыков ремесла. Пение, если хотите знать, - это самый естественный процесс. Ребенок сначала кричит, а потом говорит. Человек от восторга выплеснул эмоции - это уже почти пение.
- А как же простуды, смог, ветры и выхлопные газы, от которых на всех фотографиях великие тенора кокетливо прячут нос в воротник...
- Я сторонник безжалостного отношения к себе. Надо заставлять себя работать. Больше дышать, больше двигаться. Все равно основа всего - техника. Хотя владение вокальным аппаратом - это действительно загадка, которая никогда не будет решена. Технически совершенных певцов по пальцам перечесть можно. Вот у Шаляпина - идеальная была звуковая эмиссия. Вы слышали, какую он в 60 лет фонограмму записал для Дон Кихота?
- Шаляпин замечательно записал диск в 60. Вам 62. Как вы полагаете, вы легко сможете сказать себе: "Пора уйти"?
- В 85-м я пел на вечере, посвященном 90-летию Марка Осиповича Рейзена. Он отмечал его выступлением в роли Гремина на сцене Большого. А все басы были загримированы в костюмы персонажей, которых он воплощал на сцене. По окончании этого акта Рейзен сидел на золотом кресле, а мы со всякими смешными текстами его приветствовали. После вечера мы с супругой оказались в числе немногих приглашенных к нему домой. В половине четвертого мы с Катей ушли. Не выдержали. Остались только те, кто "помоложе": Рейзен, Козловский, Борцов. У нас уже не было сил, а они продолжали хохотать и шутить... (Смеется.) Если серьезно, сказать себе "стоп" должен. И я это сделаю. Тем более рядом со мной всегда мой друг магнитофон, я каждое свое выступление прослушиваю. Уйду со сцены в тот же миг, как почувствую: качество моего пения перестает меня устраивать. Именно меня. Публика гораздо снисходительнее. Строже только жена.
- Она на каждом вашем концерте бывает?
- Разумеется. Мы всегда вместе. (Гордым шепотом.) У нас на днях - 37 лет свадьбы.