Актриса Инна Чурикова "случилась" не благодаря, а вопреки. Сначала ее упорно не принимали в театральное училище, потом ей упрямо не давали серьезных драматических ролей. Но, проявив подлинно женскую выдержку и поистине неженскую настойчивость, она стала одной из первых актрис страны.
-ИННА Михайловна, вы как-то сказали, что наши дети - недолюбленные, сироты. Вы в детстве чувствовали себя сиротой?
- Нет. Я не жила с отцом, но у меня не было сиротливого детства. Детство было бедное, скромное, но мама согревала меня своей любовью, и я чувствую, что у меня огромная защита.
- Вы часто рассказывали о маме, о папе же - почти никогда.
- Мой папа был агрономом. Он жил в Алма-Ате с другой семьей. Иногда приезжал в Москву и останавливался у меня дома. Вот и все.
"В театр уйти, как в эмиграцию"
- МНОГО вы хлопот доставили режиссеру Меньшову, когда снимались у него в роли алкоголички?
- Он хотел вывести меня в какой-то буффонный жанр и, как мне кажется, вывел. Мне же хотелось как-то по-другому сыграть, и он был очень недоволен. Совместными усилиями в "Ширли-мырли" родилась эта алкоголическая женщина.
- Вы сказали однажды, что "Ленком" - это ваша эмиграция от трудной жизни...
- Нет, не от "трудной" жизни - трудная жизнь, она и в театре трудная, - от этой жизни, понимаете. От этой странной... некрасивой... не могу точного слова найти.
- От уродливой?
- Почти, почти. Да.
- А "эмиграция"? Ведь она все-таки как-то отрывает от людей, нет?
- Да я имела в виду эмиграцию в творчество, в работу, в Чехова, в Достоевского. От этой жизни не оторваться, она всюду тебя преследует. Наступает момент, когда уже хочется верить в какие-то... Хочется "творить" жизнь, как говорит одна из моих героинь, придумывать ее, вымышлять ее, вымышлять человека, думать, что он гораздо красивее, талантливее. Потому что, допустим, когда смотришь телевизор или когда встречаешься с людьми, видишь, как человек ведет себя неблагородно. А хочется верить, что он благороден, что он честен, что у него есть какое-то достоинство.
- Конечно, каждый сам жизнь свою строит, и чем красивее он это сделает, тем лучше для него. Вы вообще в жизни делаете нечто похожее на то, что устраивает ваша героиня в фильме "Военно-полевой роман"? Домашний театр любите?
- Когда сын был маленьким, мы, конечно, устраивали домашний театр. И детишки к нам приходили. У нас был кукольный театр, придумывали вечера, еще что-то такое. А сейчас мне хватает театра (смеется). Я прихожу домой, мне хочется отдохнуть, или погулять, или поговорить с мужем, или как-то отвлечься.
"Ревность, ревность..."
- ВЫ КАК-ТО сказали, что ваша мама, когда была беременна вами, думала, как хорошо быть актрисой. О чем думали вы, когда носили под сердцем Ваню?
- Много всякого было. Во-первых, я понимала, что должна родить. Обязательно. Было страшно рожать, потому что не было опыта. С другой стороны, мне было интересно увидеть дите, которое... Хотелось родить здорового человека. Я знала, что у меня будет мальчик, почему-то абсолютно была уверена в этом. Вела себя как прилежная будущая мама - гуляла, дышала воздухом. Не помню, о чем я думала. Обо всем. Старалась видеть какие-то красивые пейзажи, картины. Музыку слушала. Не работала в театре.
- У Вани уже есть семья?
- Нет, он еще молодой человек - ему чуть за двадцать, и он только начинает взрослую жизнь.
- Вы были рады, когда Ваня вам сказал, что не будет актером?
- Нет, не была. Мне бы очень хотелось, чтобы он был актером, чтобы мы вместе ходили в театры, беседовали о спектаклях... Тем не менее его решение - это его самостоятельный поступок.
- Вы не настаивали?
- Нет, конечно. Я родила его для того, чтобы он жил, а не для того, чтобы он поступал так, как мне хочется.
- То есть от эгоцентризма по отношению к своим близким вы застрахованы?
- Не знаю, трудно судить об этом, но думаю, что, наверное, по отношению к своему сыну какой-то эгоцентризм я проявляю.
- Ревнуете его?
- У меня есть, конечно, это, но... Он - молодой человек, и я понимаю его - я же сама была молодой. Может быть, конечно, иногда... Ревность, ревность... Надо пережить ее молча и не разрушаться в ревности, пройти мимо. Бог с ней, с ревностью, пусть живет человек. Самое главное, чтобы он достойным был, чтобы он, помимо любви родительской, еще и уважение к себе вызывал. Мне очень хочется, чтобы я уважала бы своего сына всю жизнь. Хочу испытывать уважение и к сыну, и к молодому поколению вообще, потому что это наша надежда. И спасение.
- Значит, родительский эгоцентризм - это данность?
- Всем родителям кажется, что будет лучше, если ребенок поступит так, а не иначе. И они пытаются внушить это ему. Может быть, именно это и есть эгоцентризм? С другой стороны, очень многое зависит от матери с отцом, от того, насколько они чувствуют своего ребенка, насколько понимают его, насколько действительно любят его, насколько уважают его "я", его мир. Всегда есть дистанция между родителями и детьми, и очень немногие родители являются друзьями своих детей. Очень немного родителей, которым ребенок не стесняется признаться даже в каких-то непривлекательных вещах. Надо просто идти за детьми, понимаете. Как Корчак говорил: если родители ждут благодарности от детей за то, что они их воспитали, то это напрасно, потому что ребенок никогда не отдаст своему отцу или матери то, что те отдали ему, так как это невозможно; ребенок все, что отдали ему родители, отдаст своим детям. Это очень мудро. И если дети боятся быть искренними с родителями, правдивыми, это все-таки вина родителей.
- А вы не боялись?
- Я не все маме говорила, не все. У меня были тайны. Конечно, не все надо говорить родителям, кое-что лучше скрыть - это правильно. Есть какие-то вещи, которые стоит хранить в себе.
- Их нельзя раскрыть, ваши тайны?
- Ну еще чего! Во-первых, я их уже плохо помню, а во-вторых, зачем уж все-то рассказывать людям, кое-что надо и в себе оставить.
- Не возникает ли у вас желания рассказать людям то, что можно? Писать не пробовали?
- Нет, у меня времени на это нет. Да и желания, наверное, тоже. Уговаривают, но сейчас так много актерских книжек, все пишут. Я пока подожду.
- А что вы читаете?
- Сейчас читаю пьесы драматурга Дюрренматта.
- Когда-то вы увлекались философом Ильиным. Нынче философские книги не открываете?
- Нет. У меня сейчас нет такой возможности - очень много надо прочесть пьес, достаточно и всяких "долгов", которые я тоже должна прочесть. Может быть, потом что-нибудь и прочитаю. Для души.
- Первую книжку свою помните?
- (Долгая пауза.) Толстой. Да, Толстой. Его сказки.
- В фильме "Военно-полевой роман" вы прикасаетесь к очень важной теме - к теме всепрощения. А сами вы можете прощать?
- Думаю, что да, прощаю. У меня нет людей, на которых я бы зуб имела-точила (смеется). Я понимаю людей, даже если они очень сильно меня обидели.
- А страх? Хотя бы страх смерти, который существует объективно. Как к нему относиться?
- Да. Но я не думаю об этом - зачем же об этом думать? Хотя и знаю, что жизнь - это миг. Раз Бог дал мне эту радость - жизнь, я живу. И хочется прожить интересно, как-то достойно, чтобы Бог не осудил.
Анастасия Чухрай: "Профессии телеведущей учусь по ходу дела"