К ЭТОЙ ТЕМЕ мы возвращаемся по просьбе наших читателей. Редакция получила много писем с откликами на статьи "Королевство кривых зеркал, или Необъективность "объективной" прессы ("АиФ", 1985, N 10, 11), "Сказка про Ивана из американского журнала" (N 43), "Такова жизнь в объективе "Лайфа" (N 44). Глубокое возмущение читателей вызвал антисоветский пасквиль английского журналиста Майкла Биньона, о котором мы писали, а также огульная недоброжелательность к советским людям в характеристиках журнала "Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт". Так, заслуженный строитель П. Галкин из пос. Ахтырский Краснодарского края просит через наше издание передать авторам этих опусов свое несогласие и негодование.
Характерна и другая группа писем в редакцию. Их авторы, в частности ленинградец М. Судах, спрашивают, неужели же в зарубежной, например американской буржуазной печати совсем не бывает материалов, рассказывающих о событиях в СССР с пониманием и симпатией. Бывают, конечно. Но это капля в море негатива.
Впрочем, вопрос М. Судах навел нас на мысль все же вычленить из этого потока те материалы западной печати, где используется не только черная краска, где нет ни бранных слов, ни явной лжи, ни откровенной враждебности по отношению к нашей стране. Здесь, наоборот, подчеркнутая претензия на объективность, нередко даже - доля участия, сопереживания, что ли. И все же события и факты подобраны и выстроены так, что баланс в таких статьях практически неизменно оказывается со знаком минус. Такой хорошо дозированный подслащенный негативизм, дабы он легче и незаметнее усваивался.
Возьмем для примера весьма характерную с этой точки зрения корреспонденцию из Москвы Роберта Каллена, опубликованную в одном из номеров американского журнала "Ньюсуик" (поскольку нас в данном случае интересует лишь принцип, мы умышленно обращаемся к материалу, принадлежащему перу сейчас уже бывшего корреспондента, дабы не давать лишнего повода говорить о якобы существующей "травле" американских журналистов в Советском Союзе). Приглядимся к этой статье повнимательнее.
ПО НАКАТАННОЙ ДОРОГЕ
Корреспондент рассказывает о приключениях, случившихся с ним, пока он добирался на своей машине из Москвы в Финляндию через Ленинград.
А случилось так, что, вопреки заверениям М. Биньона о замкнутости русских и их недоверии к иностранцам, в автомобиль Каллена то и дело просились пассажиры. На протяжении однодневного пути из Москвы до Ленинграда таких пассажиров оказалось четверо. В среднем примерно по одному на каждые полторы сотни километров - ровно столько, сколько требуется, чтобы не перегрузить очерк. И пропорции соблюдались - две женщины, двое мужчин. Американский журналист с удовольствием их всех подвозил и развлекал беседой.
Вот едет автор очерка по шоссе, озираясь окрест, и ничто не радует его глаз. От грустных мыслей его отвлекли две "голосовавшие" женщины.
Конечно же, непривлекательного вида, бедно одетые. Та, что помоложе, попросила "подбросить" ее мать в город.
В машину с трудом забралась глухая, по описанию Р. Каллена, морщинистая старуха, увешанная сумками с овощами. Когда автомобиль добрался до развилки на Калинин, его остановил инспектор ГАИ, высадил бабушку и не разрешил проехать в город. Иностранцам, объясняет автор очерка, надлежит на этой дороге ехать только в объезд.
Заблуждение или передергивание? Ведь автомобилистам хорошо известно - объезды вокруг многих советских городов, и не только на этой дороге, для того и построены, чтобы потоки машин, следующих по оживленным шоссе, не мешали жителям. Об этом, кстати, предупреждает транспарант, хорошо видный любому водителю, на котором крупными буквами написано: "Транзитный проезд через город запрещен". Всем, а не только иностранцам. А судя по статье, корреспондент "Ньюсуика" вроде бы неплохо владеет русским языком. Однако ему важнее другое - подтолкнуть западного читателя к выводу: иностранцам в СССР просто шага ступить не дают, а свобода личности всячески ограничивается.
ФОТОПОРТРЕТ НА ПОЛНОМ ХОДУ
Не успел корреспондентский лимузин миновать Калинин, а в него уже попросился человек в кепке и коричневом, заляпанном грязью пальто. Прежде чем влезть в машину, он тщательно обтер сапоги и затем представился: Василий, 57 лет, рабочий. "Ну, как вам нравится наша жизнь?" - спросил Василий, сразу взяв инициативу в свои руки. Оказывается (вы, наверное, тоже удивитесь), по утверждению Р. Каллена, этот вопрос чаще всего задают иностранцам в России. Журналист ответил, что у него довольно смешанные, противоречивые впечатления. "Разве вы не находите, что у нас больше свободы?" - удивился Василий. "Нет", - с ходу парировал американский корреспондент и популярно разъяснил рабочему, а заодно - главный адрес - американскому читателю, что, например, его, Василия, свобода передвижения, выбор места жительства строго контролируется пропиской. Для американца, привыкшего кочевать в поисках работы, довод весомый. Ответ же собеседника журналиста не интересует, как не интересуют его ни усилия нашего государства упорядочить процесс урбанизации, ставший на Западе одной из острейших проблем, ни ответственность за обеспечение необходимым, которую берут на себя местные Советы. Не поинтересуется этим и западный читатель, подготовленный многолетней стереотипизацией его мышления. Ему будет совершенно ясно: запрещено советскому человеку вообще куда-либо переезжать.
Следующим пассажиром спустя всего несколько километров после Торжка, где Василий покинул "поле диспута" (прямо как специальные посты были расставлены на пути следования), стала рыжеволосая Тоня, у мужа которой есть автомобиль, но она, "как и большинство советских женщин, сама водить не умеет".
По этому описанию, да еще по довольно фривольному замечанию американца, что странно, мол, видеть "голосующей" женщину (эти слова вынесены и в подпись под фотографией), ибо "в Америке для женщины небезопасно останавливать машину и просить подвезти", создается впечатление, что Тоня должна быть не так уж стара. Но то ли Тонин образ затерялся в массе дорожных впечатлений, то ли в этом есть какой-то умысел, только с фотографии, которую как-то изловчился сделать водитель перед самым торможением, на нас неласково смотрит очень пожилая женщина в платке, во всем черном, включая валенки с галошами, которая стоит на обочине, подняв властно руку, как инспектор ГАИ, жезлом приказывающий остановиться. Не та ли это часом глухая старушка, которой нужно было в Калинин? Похоже, этой Тоне и в голову не пришла бы такая глупость, как возможная опасность для женской чести в чужой машине.
Она не стала задавать "традиционного" вопроса о том, что американцы думают о нашей жизни, а, наоборот, поинтересовалась мнением журналиста о президенте Рейгане. А потом, как бы спохватившись, заявила: "Все же не забудьте, мы за дружбу".
Читаешь это и невольно думаешь с обидой; почему такие правдивые для нас слова советские люди в описании американского журналиста произносят как-то банально, дежурно, фальшиво, как говорится, ни к селу ни к городу. Видимо, ради "объективности" очеркист счел необходимым вставить их в диалог, а заодно сделать их ходульными, ничего не значащими лозунгами, о которых вспоминают, когда уж совсем нечего сказать.
ОХ УЖ ЭТИ ВЛАСТИ...
Трудно определить, что превалировало в этот день - водительское или журналистское счастье, но только уже в следующей деревне удалось прихватить попутчика, притом не кого-нибудь, а (поди сыщи!) "представителя правящего класса", у которого сломалась его персональная машина. В материале, предназначенном для советской аудитории, западный корреспондент поостерегся бы "пробрасывать" такие сомнительные категории социальной структуры нашего общества, но для американцев, привыкших к подобной терминологии, вполне сойдет. Более того, сослужит свою вполне определенную службу, укрепляя в сознании людей извращенные стереотипы.
Итак, "представителем правящего класса" оказался молодой, 26-летний человек "необычной наружности - с кустистыми усами и татуировкой на предплечье". Как разглядел журналист татуировку в холодный осенний день - загадка. Все предыдущие пассажиры были в пальто и телогрейках. Но, надо полагать, к этому времени пригрело солнышко внезапно случившегося "бабьего лета", и Николай Степанов (так звали "мэра деревни Чудово") стал засучивать рукава. А может, он вообще не из этой поездки? (Мы, кстати, выяснили: Чудово Новгородской области не деревня, а районный центр, и председатель горсовета, как, впрочем, и райсовета, там - совсем другие люди.)
Не будем, однако, останавливаться на таких пустяках и задерживать движение. Степанову, оказывается, самому странно, как он оказался на своем посту. Однажды вдруг Степанов был единогласно избран на должность и одновременно стал членом партии...
Заканчивается отведенная для статьи журнальная полоса, завершается путешествие. Автор описывает сценку, как тщательно проверяют его на советской таможне при переезде границы и по контрасту никто даже не встретил на финской стороне, а когда он сам зашел в таможню, там финские пограничники и таможенники были заняты... игрой в карты. Неожиданно, верно? Неплохая находка. Вырвался, наконец, американский журналист на свободу!
* * *
Вот так, буднично, спокойно, создается псевдообъективная картина. Вроде бы и лжи особой нет. Но за правдоподобностью, претендующей на широкие обобщения, на типизацию (американский читатель невольно воспримет все описанное как типичное, характерное, а не случайно возникшее в дороге), нет правдивости.
Попутчики журналиста - серые, несимпатичные (даже внешне) личности. Раскованному, эрудированному американцу не составляет труда "расколоть" их, сбить с них апломб и поставить на место. Хотя - как на это посмотреть. Они вполне "отрабатывают" свое предназначение в материале, создавая у читателя образ страны во всем "блеске" унылой обыденности.
Подобные "объективные" свидетельства, хотя и лишенные прямых антисоветских выпадов, призваны, собравшись воедино, создавать в сознании западного обывателя устойчиво неприглядный образ нашего государства. На подготовленное таким образом восприятие легко ложатся голословные и лживые утверждения буржуазных пропагандистов об "агрессивности" и даже "дикости", "враждебности" нашего общества. Утверждения, противоречащие не только правде и здравому смыслу, но и интересам взаимопонимания и сотрудничества наших народов, духу Женевы и Хельсинки.
При любом режиме я анархист