В НАШЕЙ школе затеяли конкурс красоты. Понятно, все девочки - и я в том числе - решили в нем участвовать. И вот каждый вечер мы с мамой готовились к этому мероприятию: обсуждали фасон платья, прическу, отрабатывали походку.
Однажды во время такой репетиции к нам зашла соседка - баба Таня, а вообще-то - Татьяна Александровна. Внешность у нее была... Ну, обыкновенная бабушкинская такая внешность... Манера говорить... Немножко она подсвистывала, задыхаясь, потому что ушла на фронт в 41-м году 17-летней девочкой и в холодные осенние дожди, ночуя в лесу на земле под плащ-палаткой, заработала астму.
Смотрела-смотрела она на наши упражнения да и говорит маме: - Да я б нашей девочке все призы отдала! Такая она у нас замечательная! Юная, стройная!
- Вы необъективны, баба Тань, - сказала я. - Там знаете сколько таких будет - юных и стройных!
- Знаю... У меня тоже, небось, свой конкурс красоты был...
- Это как? - спросили мы с мамой в один голос.
- А так. В 41-м. В августе...
- На фронте - конкурс красоты?
- Мы с подружкой заявление подали. Я год скрыла. Написала - 18 лет. И еще не сказала, что отец - враг народа. И Зинка поклялась, что никому не скажет. А то думала - не возьмут. Взяли. Отправили на фронт. А там - распределение по частям. Командир нас в первый же день в шеренгу выстроил и как пошел трехэтажным крыть! "Дома вам не сидится! Приехали хахалей себе искать. Жизни не жалко - лишь бы к мужикам поближе! Глаза ваши бесстыжие!" Верите, из всего строя одна я заплакала. Так мне обидно это показалось - я же Родину шла защищать. Командир орать перестал, подошел, отдал мне хлеб на всех: "На, - говорит, - ты распределять будешь. Ты тут самая лучшая". Ну а на другой день начался настоящий конкурс красоты! Из разных частей стали командиры приезжать - подбирать себе в штаб секретарш, сотрудниц. Пройдут вдоль строя, оглядят. Кому какая понравится - такую и берут. Мы с Зинкой попали вместе в пехоту. Начальник этого штаба на нее запал. И меня взял, за компанию.
Однажды, помню, заняли мы деревню. На правом фланге еще бой шел, а мы уже свою задачу выполнили, штаб в избе разместили, я вышла местность осмотреть. Красиво! За деревней - поле, все в цветах, за полем - река. Я пошла цветы собирать. Вспомнила, как мы с мамой в детстве на даче ходили... Углубилась. И тут на дороге машина тормозит. Генерал с шофером выскакивают. "Стой! Не шевелись!" Я встала, как вкопанная. "Не бросай цветы!.. Видишь, проводки из земли торчат? Это мины. Ты на минном поле. Давай аккуратненько обратно". Я эти проводки-то видела. Ну, перешагивала, и все. И шла себе. Когда не знала. А как он сказал - стою, пошевелиться не могу. Ноги - как чугунные, к земле приросли.
- Давай, девочка, не бойся. Только внимательно. Перешагивай. Все получится. Иди.
Так он это сказал уверенно, что я послушалась, пошла. Надежность в нем какую-то почувствовала. Мол, если говорит, что все получится, значит, так оно и будет. И смотрю на него. А он орет: "Не на меня! Под ноги! Под ноги!" В общем, как-то вышла, стою перед ним, смеюсь истерически... Он к шоферу обернулся:
- Леша, дай девочке спирту. Считай, второй раз человек родился - надо отметить.
Парень достал из машины фляжку, протянул мне, я глотнула - как умела. А не умела вовсе.
"Не умею", - говорю. "А больше, - говорит, - и не надо. Как звать-то?" - "Таня... Ой... Рядовой Иванова!" - "Понятно, Таня. Как же тебя угораздило?" - "Хотела букет в штабе поставить... Праздник все-таки! Вышибли мы их!" - "Садись в машину - подвезу". Ну, вот так. Потом как-то ночью он приехал. Они с нашим командиром до утра просовещались, а под утро он часа на полтора заснул. Тут же, в штабе, на кушетке. Я его будить пришла - как велел: "Товарищ командующий, разрешите обратиться... Вы велели вас через полтора часа разбудить. Уже прошло".
- "А-а... Рядовой Иванова", - узнал. Я удивилась: "Вы помните?" А он вдруг говорит: "Такие глазищи разве забудешь?" - "Мы с девчонками вам оладьев напекли. Завтрак накрывать?" Он помягчел вдруг совсем: "Слово-то какое домашнее - накрывать... Нет, девушка Таня. Некогда мне завтракать. Поеду". Уходя, оглянулся еще в дверях и сказал: "Буду тебя вспоминать". И все. Так он мне нравился, девочки. Фамилию его услышу - сердце падает. Прямо клавиши в машинке путала...
Задумчивая стала. Даже обстрелов уже не так боялась. Нас обстреливают - а мне есть о чем думать... А через пару недель подбегает ко мне Зинка. "Тань! Приказ пришел - тебя в штаб фронта переводят". - "Как это?" - моргаю. А она тут же: "Ну дуру-то из себя не строй! И так все понятно. Скромница ты наша". Я честно не понимала: "О чем ты говоришь?" А она мне: "Я ж видела, как он на тебя смотрел. Чего у тебя с ним?" - "Честное слово, ничего, Зин. Да ты что... Он, вообще-то, женатый человек... начальник..." "Не смеши меня, - говорит. - Кто щас на жен внимание обращает? А что начальник - так целее будешь". "Зин, - говорю, - да я его видела-то всего два раза". А она мне: "По нашим временам и одного хватило б. Сегодня живой, завтра - мертвый. Радуйся! Пришло и к тебе военное счастье!" Я тут же переживать начала: "В штаб фронта - это ж серьезно! Теперь они меня хорошо проверять станут: всплывет про отца". Зинка успокоила: "Главное - молчи. Может, и не всплывет".
Всплыло, конечно. И вместо штаба фронта погнали меня из армии насовсем! Перед самым наступлением! Поплакали мы с Зинкой, обнялись и расстались...
Я, собственно, чего зашла-то, Кать. Ты говорила, платья у тебя от матери остались, кофты. Давай я Зинке отвезу. А то она в таком рванье - смотреть страшно. Я к ней раз в неделю езжу. Убираюсь, то-се. Когда я с фронта уехала, в ту же ночь штаб наш разбомбило. Одна Зинка уцелела - ранило ее, ноги парализовало.
- И вы всю жизнь с ней... Ну, к ней ездите?
- Ну, не всю... Пока ее родные были живы - нечасто. А теперь одни мы остались. Меня и после войны замуж никто не брал. Если что серьезное намечалось, так я честно говорила, что отец - враг народа. Так и просидела в девках... А Зинка... понятное дело... ноги - первое для женщины. Учись, Лен, танцевать!
Конкурс я не выиграла. И не проиграла. Меня ведущей поставили. Номера объявлять, задания раздавать...
- Самой главной, значит? - уважительно сказала баба Таня, зайдя в очередной раз.
- Просто больше никто не хотел, - объяснила я.
- Кать, отнесла я Зинке твои шмотки... Благодарит она тебя...
- Не за что, - ответила мама, и тут мы обе увидели, что баба Таня совсем на себя не похожа: бледная какая-то...
- Татьяна Александровна, случилось что?
- Я ей суп варю, а она мне вдруг говорит: "Помру скоро". И дальше: "Вот ты за мной ухаживаешь, фрукты мне таскаешь, тряпки всякие... А ведь это я на тебя тогда анонимку написала... в штаб фронта - что отец у тебя враг народа..." "Зачем, Зин?" - спрашиваю. "Очень, - говорит, - мне обидно стало, что тебя к твоему генералу... И что... у тебя любовь, а у меня... Так... Пользуются только..." Я ее успокоила: "Ну, может, и к лучшему, Зин. Зато меня не убило". А она в слезы: "А меня - так лучше б убило! Видишь - как Бог за тебя наказал... Такая страшная жизнь получилась. Ты когда стала ко мне ходить, я тебя видеть по первоначалу не могла... Теперь привыкла. Так что... Брось меня... Ничтожный я человек". Я говорю: "Куда ж я тебя брошу, Зин? У меня ж, кроме тебя, никого на всем свете. И потом... не мне тебя судить. Ты, если в чем и виновата, так отстрадала уж..."
- А у нас еще пластинок всяких много. Может, ей...
- Пластинки?.. Ну да... Наверное... Пластинки...
И взяла для своей Зинки "Брызги шампанского", "Рио-Риту", Шульженко и Майю Кристалинскую.
Жалость и жертвы