Родился мой папа, Василий Иванович Сапронов, в 1911 г. в д. Стрельчая Поляна Тульской области. Стал комсомольцем, был избран председателем колхоза. Когда поженились с моей мамой, Анной Антоновной Колосовой, также комсомолкой-активисткой, договорились: родится дочь - назовут Розой, сын - Карлом. В честь Розы Люксембург и Карла Либкнехта. Поэтому я - Роза. Моему брату Виктору больше повезло: он родился значительно позже.
Папа учился на рабфаке, потом возглавлял Узловскую районную контору "Заготскот", откуда его в конце мая 1941 г. забрали на военную переподготовку, которая проходила недалеко от г. Тулы.
То, как дальше развивались события, я излагаю по записям отца.
22 июня 1941 г. фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз. Тотчас же папин 388-й полк был перебазирован в г. Ефремов для формирования и отправки на фронт. На седьмой день войны его часть уже была на передовой, в лесу возле Могилева.
Готовились к обороне, работали почти без отдыха.
С запада на восток двигалось гражданское население. С противоположной стороны шли воинские части. Территория, разделявшая оборону наших и немцев, - совхозное поле. Противники хорошо видели друг друга. Начиналось первое и последнее в жизни моего отца сражение.
Преддверием боя была артиллерийская дуэль. Осколки снарядов с визгом врезались в деревья. Стрельба стала стихать во второй половине дня. По всем признакам ожидалось наступление.
И вот в сторону леса и наших позиций, ведя усиленный пулеметный и орудийный огонь, поползло около 30 фашистских танков. За ними шла пехота.
У наших ни танков, ни самоходных орудий не было. Имелась только артиллерия, и той мало.
В движении немцев, ободренных превосходством сил и техники, чувствовалось воодушевление. Их азарт был настолько велик, что на правофланговом танке офицер встал в рост и, махая фуражкой, давал понять пехоте, чтоб поспешали. Гитлеровцы были явно намерены пройти с ходу.
Однако... Первая же пулеметная очередь сразила этого самонадеянного офицера, его танк был подожжен горючей смесью. Яростно заработали советские противотанковые пушки, укрытые на опушке. Немецкие пехотинцы, расстреливаемые нашими пулеметами, валились как снопы.
Фашисты потеряли 15 танков, бронированную санитарную машину и множество пехотинцев. Но и наши потери были значительны.
Наступило затишье. Командиры обещали, что вот-вот подойдут подкрепления: танки, авиация. Однако все уже понимали, что немцы стремительно продвигаются на восток - в обход полка, по Минскому шоссе, на Смоленск. Артиллерийскую пальбу уже можно было слышать где-то за Днепром. Это означало окружение.
В середине июля немцы участили налеты авиации, артиллерийская и минометная пальба стала нещадной. И 20 июля противник пошел в наступление.
Окруженные части были вынуждены отходить к Могилеву. Теперь это был не тот чистый и приветливый город, что месяц назад. На улицах валялись трупы, многие здания разрушены, в раскаленном воздухе запах гари и разложения.
Надежды на помощь уже не оставалось. Командиры приказали выходить из окружения рассеявшись, группами и в одиночку.
Папа с несколькими однополчанами добрался до подвала дома возле шелковой фабрики, чтобы ночью двинуться дальше. Но гитлеровские автоматчики вылавливали окруженцев именно в подвалах. Папа признается, что "было худо до тошноты, когда увидели мундиры мышиного цвета и презрительные физиономии немецких солдат".
Когда пленных привели к кирпичному заводу, там уже было человек 300 таких же. Всех выстроили. С помощью переводчика выяснили наличие комиссаров и евреев. После ночевки тут же, во дворе завода, колонну в сопровождении конвоя и овчарок вывели из города километров за семь. Заночевали. Утром - снова к городу. Возле совхозного овощного поля разрешили поесть. Люди, более трех суток не видевшие еды и питья, набросились на остатки зелени, чем изрядно повеселили немцев.
Первый лагерь пленных был организован на базе военного учебного городка Могилева. На восьмой день пленения людям дали по черпаку гречневой похлебки. И это стало дневной нормой.
Папа пишет о многочисленных попытках населения помочь пленным, и о том, как "трудно было привыкать к бесправному положению, к унизительному скотскому обращению, к постоянному голоду, грязи, вшам и издевательствам". Пленных перевозили из лагеря в лагерь, от голода и холода в декабре 1941 г. вспыхнула эпидемия дизентерии, а потом - тифа. Умерших выносили из блоков и складывали в штабеля. Большая повозка на резиновом ходу, запряженная людьми - скелетами в лохмотьях, дважды за день увозила мертвых для захоронения. В феврале 1942 г. эпидемия пошла на убыль. Из одиннадцати тысяч военнопленных в живых осталось около тысячи восьмисот. Надежду вселяли только слухи о первых успехах Красной армии под Москвой.
Но до освобождения было далеко - оставшихся в живых пленных немцы отправили в Восточную Пруссию.
Там отец с группой товарищей пытался бежать. Они сумели дойти до советско-польской границы. Ночью их приютили в польском селе: накормили картошкой со сметаной и даже налили по стопке самогона, уложили спать. А на рассвете пришли полицаи - избили и забрали. У папы была сломана переносица. Он не мог с уверенностью заключить: выдали ли их хозяева-поляки или то было случайностью.
Мы с мамой и братом ничего не знали об отце: он считался без вести пропавшим. Уже после войны пришло письмо, из которого и стало известно, что он жив, был освобожден американцами. Вернулся на Родину, но еще год его не отпускали домой - он проходил проверку, работая как зэк на угольной шахте под Тулой.
Папа вернулся к нам, но продолжал мучиться чувством вины. Он считал себя виноватым за то, что попал в плен! Известное изречение Сталина о том, "что у нас пленных нет, у нас есть предатели", лежало на моем папе и таких же, как он, словно клеймо. А ведь они прошли сквозь такой ад, которого не пришлось испытать пленным других национальностей - ни французам, ни англичанам. Они не пользовались защитой Красного Креста, не получали писем и посылок. И после освобождения многие из них не вернулись на Родину, к своим любимым, из-за боязни преследования и уничтожения.
Плен оставил в папиной душе такую рану, которую он не сумел залечить. Не сумел, потому что не помогли. Сейчас мне кажется, что, если бы папа был жив, я бы нашла слова и доводы, чтобы помочь ему. Но все мы сильны задним умом.
Спасибо моему дорогому папе за оставленные воспоминания, пусть и незавершенные. Они больно задевают мою душу. И не только мою. Работа над записями, в которую была вовлечена вся наша семья (дети, внуки, правнуки), еще крепче сплотила нас, невольно заставила задуматься и понять: уходят события и люди - остается память. Наш общий долг - бережно и с любовью хранить ее.
От Розалии Васильевны Кочановой, Егорьевск, Московская обл.
Смотрите также:
Народная война (07.08.2003)