ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ ворвался в культурную жизнь столицы стремительно. В свои 34 года он уже имеет две "Золотые маски", "Антибукер" и "малый" "Триумф" - грант самой престижной культурной премии. В "Школе современной пьесы" идут три его спектакля, репетируется четвертый, вышел сборник пьес - "Как я съел собаку", "Зима", "Записки русского путешественника", "Одновременно", "Город". У него редкий дар рассказчика: знаете, бывает, что даже не столь важно, что человек рассказывает, главное - как. Словом, Гришковец - человек-театр. Переносить его монологи на бумагу - дело непростое. Поэтому этот текст - всего лишь газетный вариант его художественных импровизаций.
- ЕСЛИ бы два года назад мне сказали, что мои пьесы поставят, издадут (их именно сначала ставили и давали за них премии, а потом уже издали), - точно бы не поверил. И что известные столичные актеры будут в них играть. До сих пор, когда помреж раздает листки с ролями, художник сочиняет декорации, а режиссер думает над моей пьесой, мне хочется перед всеми извиниться. Это поразительное чувство - вот напишешь монолог, а потом на сцену выходит живой человек и этот твой текст произносит.
Я - человек провинциальный. Родился в Кемерове, служил на флоте, на Тихом океане, уехал в Калининград, просто ткнув пальцем в карту, - мне необходимо было в тот момент начать жить по-новому. В провинции мне хорошо жить, в Москве - не хочу. В Москве могу только работать. В провинции уже не могу. Уровень переживаний в Москве максимальный, запредельный. В Москве можно пережить одиночество в такой степени, что, когда приезжаешь в провинцию и там ощущаешь одиночество, оно кажется таким смешным, нелепым и приятным.
Стараюсь любить Москву. Не люблю, а стараюсь любить. И никогда не говорю о Москве плохо, не ругаю ее, потому что меня здесь так любят. Стараюсь поддерживать и в себе это состояние любви.
***
Я САМ себя назвал как-то новым сентименталистом, и это было сразу подхвачено. Я вовсе не пытался занять какую-то нишу, место, которое никем не занято. Поступал естественно, и для меня было абсолютным откровением, что это так сильно прозвучало, потому что мое высказывание было очень тихим. Точно знаю одно: люди ходят в театр в надежде услышать историю про себя, а не про какого-то экзотического героя.
Актером себя не считаю. Вот снимусь в кино и тогда стану актером. У Адабашьяна в "Азазеле" у меня небольшая роль убийцы с голубыми глазами, небритого чеченца, который убивает невесту героя, и правильно, это лучше, чем если бы он женился.
В театре я вообще непонятно кто такой. Человек без названия. А, нет! Было хорошее определение - в Польше меня назвали "исполнитель театра". Вот это мне, пожалуй, подходит.
***
НЕДАВНО я играл во Франции, на фестивале в Нанси, в Цюрихе, тоже на фестивале. Дважды в Лондоне, в Германии, в Польше, в Словении. Это за последние полтора года.
Когда я впервые летел в Лондон, думал - вот это мой город наверняка. Нет, ни фига! Нехорошо мне там было поначалу. В 11 вечера все закрывается. И пиво английское мне не понравилось. Но я выпил две пинты и захотел в туалет на Даунинг-стрит. Встал за деревом в белом плаще и только принял классическую позу, как, светя фонарями, подходят два бобби: "Сэр, вы можете сделать что-то другое?" - "Могу уйти". - "Замечательно, сэр". Это был мой первый словесный контакт с лондонцами.
А потом я и их полюбил, и Лондон. Сыграл моноспектакль для 250 глухонемых. Переводчик Дэвид, выпив для храбрости грамм 250 виски, покраснел, стал бурно ходить по сцене и жестикулировать. В итоге никто не смотрел на меня - все на него. И публика бурно обсуждала спектакль по ходу, крякали, кряхтели, они же себя не слышат. А в финале - мертвая тишина: вместо аплодисментов они, оказывается, трясут кистями рук. Долго так трясли. А ночью я шел по Лондону и увидел в сквере вагончик со светящимся окошком, два индуса варили в котле чай на молоке, и какие-то усталые грустные люди, кэбмены, пили этот чай, как, наверно, и 200 лет назад...
Прибалтику еще я люблю. Как я добирался на перекладных из Риги в Вильнюс, а там - поезд в Лондон! Все вроде рассчитал. Но эстонский водитель долго не мог сговориться с литовским гаишником о сумме штрафа, я решил пересесть из автобуса в машину, она не заводилась, потом сломалась вообще. Я снова сел в автобус, ехал с крестьянами с натруженными руками и запахом чеснока. Приехал в Вильнюс за 8 минут до поезда. А у меня латы, а не литы, и один доллар какой-то дохлый завалялся. И мне не хватало на билет. Бросил клич: "Кто поменяет мне доллар на литы?" Мне просто насыпали горсть мелочи. И вот я, уже с билетом, бегу с рюкзаком за уходящим поездом, а пограничник бежит рядом, читает мой билет. Потом забросил меня в тамбур предпоследнего вагона, я упал на пол вместе со своим рюкзаком. Они хорошие, прибалты...
***
СЛУЖБА на флоте - это очень сильные впечатления, самые сильные, связанные с моментальным взрослением. Если бы я не пошел на флот, не повзрослел бы так стремительно. Хотя армейский опыт - это все равно опыт унижения. Если есть у человека возможность прожить жизнь без таких впечатлений, то это лучше, особенно для человека творческого. А в армии такие впечатления неизбежны. И еще, когда служишь на корабле, есть огромный дефицит одиночества, и оно там воспринимается как благо. Но когда оно долгое и в нормальных условиях, уже не армейских, то это совсем другое. Вообще для мужчины быть одному - это единственно рационально, но в реальности, в жизни это невозможно. И нормальный человек не может относиться к одиночеству как к благу. Я испытываю одиночество и считаю, что это плохо.
Если бы опять оказался на корабле, взял бы с собой "Солярис" Тарковского, наверно, еще "Айболит-66". Дэвида Линча, наверно, "Дикий сердцем". Что-нибудь с Монро, "Ниагару", там она красивее, фильм ужасный, но оторваться невозможно. А книги - Стерна, "Остров сокровищ", Пушкина, Чехова, Гоголя, Бунина...
Хотя сейчас художественную литературу я не читаю. Читаю, готовясь к новой работе, книги по истории Первой мировой войны. Нашел такой факт. Рижский залив, немецкая эскадра встречает наш уютный кораблик с пушкой-мухобойкой. Ему предлагают сдаться. А русские расчехлили пушку и предложили бой. И эскадра их пропустила. Это была, быть может, самая большая победа в той войне.
Театр - это абсолютная монархия