Стратегические сожаления
ВОЕНАЧАЛЬНИКИ во все времена с большим рвением делили победные лавры. Кто внес больший вклад в военный успех, достоин более высокой награды, а кого обделили орденом или чином - терзающая душу ревность не давала покоя иным полководцам до смерти. Вполне понятная и, наверное, простительная человеческая слабость...
Но соперничество генералов или маршалов, наделенных властью принимать ответственные решения, не могло не сказываться на результатах боевых операций. Так произошло и в Сталинградской битве. Ни в коей мере не пытаясь умалить величие подвига советских воинов, совершенного в приволжских степях свыше 60 лет назад, остановимся на одном малоизвестном эпизоде. Он позволяет понять, почему цена Победы в совокупности оказалась непомерно дорогой.
Обратимся к документу. Это дневник Героя Советского Союза, командующего Сталинградским фронтом генерал-полковника (с 1955 года Маршала Советского Союза) А. И. Еременко.
Залечивая раны в санатории Цхалтубо и делая наброски первых глав книги об эпохальном сражении, 28 февраля 1943 года Андрей Иванович пишет: "В ходе работы у меня возникла (мысль), что если бы товарищ Жуков утвердил время атаки, которое предлагал я, то противник не только (бы) не задержал нас на реке Червленной, а, наоборот, сталинградская группировка была бы разбита еще в ноябре. Один день, недооцененный Жуковым, "съел" два месяца и принес много жертв".
Страхи явные и тайные
ЕРЕМЕНКО был убежден, что, если бы Юго-Западный фронт, которым командовал генерал-полковник Н. Ф. Ватутин, начал наступление на два дня раньше, чем его собственный Сталинградский фронт, противник сразу попал бы в весьма сложное положение, которое неизбежно вело к катастрофе. По словам Андрея Ивановича, он высказал это соображение на одном из совещаний с участием представителя Ставки ВГК Г. К. Жукова. Ответ заместителя Верховного, пишет в дневнике Андрей Иванович, был таков: "Обождите с катастрофой, хоть отгоните противника от Сталинграда километров на 60 - 70, и то будет хорошо!"
Вероятно, сарказм Жукова по поводу перспективы успеха Сталинградского фронта возмутил его командующего. Ибо потом Еременко, как явствует из дневниковой записи, с заметным эмоциональным накалом начинает втолковывать посланцу Москвы азы оперативного искусства: "Нет, у меня другое мнение... Прошу утвердить срок начала атаки с разрывом на два дня. Если войска Юго-Западного фронта прорвут (немецкую оборону), в чем уверен, и начнут развивать свой успех в направлении Калача, Паулюсу ничего не останется делать, как только снимать из-под Сталинграда ударные дивизии и бросать их (в бой), чтобы спасти положение, ибо нет другого выхода... Если ЮЗФ начнет атаку 19 ноября, то Паулюс, разобравшись с обстановкой к вечеру, ночью с 19 на 20 ноября станет перебрасывать на север за Дон подвижные соединения. Но для того, чтобы покрыть расстояние в 150-160 км с учетом переправы через Дон по узкому мосту в районе Вертячий, потребуется не менее двух суток.
Затем, утверждает Андрей Иванович, почувствовав, что беспокоит Георгия Константиновича, он попытался развеять его тайные страхи: "Нечего бояться того, чего опасается товарищ Жуков, - что противник нанесет удар по Ватутину. Враг к исходу 21 ноября будет заканчивать сосредоточение для контрудара, но в тот же день почувствует наш удар на юге. Паулюс встанет перед дилеммой: или контратаковать с утра 22 ноября Ватутина - тогда ввяжется в бои на несколько дней, что приведет к катастрофе на юге (где будут наступать войска Еременко. - А. П.), или отменить свой приказ (о переброске) на север и возвратить дивизии обратно. (Но они) передовыми частями (вступят в сражение), а наши мехкорпуса уже будут подходить с юга и наносить удар в самое живое место - по тылам сталинградской группировки. Поэтому Паулюс откажется от контрудара на севере и будет быстро перебрасывать войска обратно, но они и на юг опоздают. В результате в самый ответственный момент танковые и механизированные войска противника помыкаются в одну, в другую сторону, и в боях участия не примут, и горючее сожгут, и измотаются".
Коса на камень
ПО СЛОВАМ автора дневника, на сей раз заместитель Верховного слушал его более внимательно и в конце подытожил: "Хорошо, согласен на одни сутки. Так и буду докладывать Сталину на утверждение".
Еременко настаивал:
"Я прошу доложить - на двое суток..."
Жуков вышел из себя:
"Нет, нет, - сердито возразил он, - одни сутки, больше не дадим!"
Любопытно, что в "Воспоминаниях и размышлениях" Жукова - как в подвергшемся цензурной правке варианте, так и в первоначальной рукописи, впервые изданной в 1990 году, - никаких упоминаний об этом споре с настырным командующим фронтом не встречается. Может быть, Еременко все придумал? Легче всего дать такое объяснение, основываясь на сложившемся в последние годы представлении о непогрешимости величайшего из советских полководцев, гениального стратега, без направляющей руки которого прочие военачальники - ну прямо слепые котята. А если быть объективным?
Тогда надо вспомнить, что по утвержденному Жуковым плану "разнос" в сроках наступления Юго-Западного и Сталинградского фронтов в самом деле составил одни сутки: Ватутин начал 19 ноября, а Еременко ударил на следующий день. Объяснение Жуков дает в мемуарах такое: перед Юго-Западным фронтом стояли более сложные задачи, чем перед Сталинградским, он находился на большем удалении от района Калач - хутор Советский, где должны были встретиться войска контратакующих фронтов, сомкнув кольцо окружения вокруг 6-й армии Паулюса, к тому же Ватутину предстояло форсировать Дон. Как заставить противника метаться, перебрасывая резервы от одной бреши в своей обороне к другой, - даже если Жуков и вынашивал такой замысел, в мемуарах он об этом не пишет. Так что напрашивается вывод, что, если Еременко в самом деле выдвигал изложенную им в дневнике весьма привлекательную оперативную идею, она не нашла у заместителя Верховного поддержки.
И получилось именно то, о чем пишет Андрей Иванович: часть сил, которые перебрасывались на север, чтобы усилить оборону перед Юго-Западным фронтом, Паулюс в последний момент возвратил. Одна танковая дивизия вермахта с частями усиления, не успевшая переправиться через Дон, сманеврировала на юг и заняла оборону на реке Червленной. Бои за преодоление этого рубежа стоили большой крови механизированному и танковому корпусам Сталинградского фронта...
За что генералы друг друга не любят
РАЗУМЕЕТСЯ, уместен вопрос: если все, о чем рассказал Еременко, не плод его воображения, почему Жуков не прислушался к здравым соображениям командующего фронтом? Вот как объясняет это сам Андрей Иванович: "Жуков боялся, как бы не застопорилось наступление ЮЗФ. В какой-то мере он вместе с Ватутиным готовил это наступление. Подготовку войск Сталинградского фронта осуществлял я. И вдруг они более успешно будут действовать?!"
Вот еще один крик души: "Жуков, этот узурпатор и грубиян, относился ко мне очень плохо, просто не по-человечески. Он всех топтал на своем пути, но мне доставалось больше других. Не мог мне простить, что я нет-нет да и скажу о его недостатках в ЦК или Верховному Главнокомандующему. Я обязан был это делать, как командующий войсками (фронта), отвечающий за порученный участок работы, и как коммунист. Мне от Жукова за это попадало. Я с товарищем Жуковым уже работал, знаю его как облупленного. Это человек страшный и недалекий. Высшей марки карьерист..."
В комментариях сие не нуждается. Заметим лишь, что и Жуков знал своего критика "как облупленного" и был, например, весьма скептического мнения о его стратегических дарованиях.
На войне, безусловно, всегда найдется повод для взаимных обид начальствующих лиц. Личные счеты между ними - печальная неизбежность. Но нельзя смириться с тем, что платят по этим счетам солдат и офицер. Своей кровью...
Дело о генеральской "трусости"