Его нередко именуют "ровесником XX века". Но, если придерживаться точных фактов, он оказался старше этого века, поскольку родился в XIX столетии и прожил в нем целых три месяца.
Природа и, если хотите, Бог наградили его завидным долголетием, позволив сохранить недурное здоровье, а главное - хорошую память. Он стал невольным очевидцем многих удивительных, незабываемых, великих и драматических событий.
О том, что запомнилось, о некоторых оставивших в истории след людях, встречах с ними и о собственной непростой творческой судьбе рассказывает художник-карикатурист Борис ЕФИМОВ, которому 28 сентября 2005 года исполняется 105 лет!!!
В пять лет меня могли убить
ГОРОД моего рождения - Киев, овеянный славой "матери городов русских".
Мой отец, выходец из малочисленной горской народности - татов, приехал в Киев с Кавказа уже взрослым человеком. В Киеве папа познакомился с красивой "дивчиной из Черниговщины". Они родили двоих мальчишек. Брат Михаил был старше меня на 2,5 года. Впоследствии он взял псевдоним Кольцов, стал известным журналистом, а я приобрел популярность как художник-карикатурист. Наша семья жила скромно, но безбедно. Отец не имел образования, но был трудолюбивым и хозяйственным человеком - мастером на все руки: он отлично тачал сапоги, портняжничал, столярничал, переплетал книги, мастерил чемоданы и портфели, чинил замки и часы.
Трудолюбие и уважение к людям мы с братом унаследовали от своих простых и честных родителей. Что я запомнил из раннего детства? Революцию 1905 года, еврейские погромы в Киеве. Помню, как однажды отец, пытаясь понять, что происходит на улице, стоял со мною на руках у окна и, когда началась стрельба, успел, к счастью, пригнуться: револьверная пуля пробила стекло точно в том месте, где за секунду до этого находилась моя голова.
Встреча с царем Николаем II
РАЗУМЕЕТСЯ, это была не личная встреча. Мне было 11 лет, мы жили в Киеве, и отец взял меня с собой поглядеть на царский кортеж. К моему удивлению, царь не имел на голове золотой короны, а на плечах горностаевой мантии. Он был в скромном военном кителе. Ехал в простом экипаже, снимая фуражку и кланяясь народу по обе стороны.
Через три дня после его приезда в Киев в оперном театре застрелили председателя Совета министров реформатора Петра Столыпина. Потом ему установили памятник, на котором было начертано: "Вам нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия. Твердо верю, что затеплившийся на юго-западе России свет русской национальной идеи не погаснет, а вскоре озарит всю Россию".
Дебют
В МОЕЙ памяти прочно отпечатался весь революционный 1917 год. В феврале я жил в Харькове. Однажды пошел в театр на "Ревизора". Играли артисты Александринского театра. Во время действия на сцене появился какой-то человек с листком бумаги и взволнованным голосом произнес потрясшую всех новость: царь отрекся от престола Государства Российского, "дабы облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных в дни великой борьбы с внешним врагом".
Далеко не восторженно встретил октябрьский переворот мой брат Михаил Кольцов. Он уже работал профессиональным журналистом в Петрограде, а я к этому времени увлекся рисованием шаржей на тогдашних политических деятелей - депутатов Государственной думы - Милюкова, Хомякова, Родзянко. Шарж на последнего я отослал брату, и он напечатал его в роскошном журнале "Солнце России". Так начался мой дебют карикатуриста в политической сатире.
Коллонтай? А как это делается?
АЛЕКСАНДРА Михайловна Коллонтай - видная фигура в окружении "ленинской гвардии". Чрезвычайно эффектная женщина, блестяще образованная, умная и нравственно раскованная. Она написала книгу "Любовь пчел трудовых", в которой такие человеческие ценности, как любовь, брак, супружеская верность, семья, объявлялись устаревшими. По ее мнению, человеческое общество уподоблялось огромному пчелиному улью, в котором размножение происходило стихийно, неуправляемо, по случайному хотению. Я вспоминаю такой анекдот об Александре Михайловне. Знакомясь с кем-то, она протянула руку и отчеканила: "Коллонтай!" "А как это делается?" - последовал растерянный вопрос. "Пора бы знать! - с презрением заметила Александра Михайловна. - Не маленький".
Между прочим, я разговаривал с самой Коллонтай. Я собирался жениться на девушке, в которую был влюблен. И вот в цирке в Киеве, где оказалась на представлении Коллонтай, мы подошли к ней за советом. Она с улыбкой посмотрела на нас и сказала: "По-моему, достаточно любить друг друга, а скреплять ли эту любовь официально - решайте сами".
"Отдохните, Лев Давидович"
В КИЕВЕ в 1918 г. я впервые слушал выступление этого видного большевика - соратника Ульянова-Ленина. Наркомвоен Украины Подвойский, призывая толпу к порядку, кричал: "Товарищи! Соблюдайте тишину. У товарища Троцкого болит горло, ему трудно говорить". Гул мгновенно смолк. Троцкий, приложив в знак приветствия руку к козырьку фуражки с красной звездой, заговорил металлическим голосом опытного митингового оратора, отчетливо разносившимся по огромной площади.
Тогда мне и в голову не могло прийти, что через 6 лет я встречусь с ним в неформальной обстановке. Я подготовил к печати альбом карикатур, и крупный литератор, критик и искусствовед Вячеслав Полонский предложил показать его Троцкому для отзыва.
Лев Давидович приветливо встретил меня в своем кабинете председателя Реввоенсовета и написал такое предисловие к моему альбому: "Борис Ефимов - наиболее политический среди наших рисовальщиков. Он знает политику, любит ее, проникает в ее детали... Успехи Ефимова представляются замечательными, если принять во внимание, что он едва начал работать. Мы хотим надеяться, что Борис Ефимов имеет право на большее... Вот этого мы и желаем молодому художнику. 20 июля 1924 г. Л. Троцкий".
Это было написано, когда после смерти Ленина уже завязалась сложная борьба за власть и Троцкий был в оппозиции к Сталину.
А в феврале 1928 г. я увиделся с Троцким в последний раз. Его высылали в Алма-Ату. Контакты с ним были опасны, но В. Полонский предложил мне передать Троцкому какие-то книги, сказав: "Это будет повод для вас с ним попрощаться". В подъезде дома Троцкого дежурил сотрудник ОГПУ. Он подозрительно посмотрел на меня, однако пропустил в квартиру к опальному политику.
Помню фразу, произнесенную Троцким: "Вот вы - народ. Скажите, народ, за что вы меня высылаете?" Я оторопел от неожиданности и пробормотал первое, что пришло в голову: "Отдохните, Лев Давидович. Вам отдохнуть надо". Троцкий язвительно засмеялся, а потом заметил: "Не такое время, чтобы отдыхать"...
...Ему оставалось еще жить 12 лет.
"Посмотрите-ка на эту штукенцию"
С БУХАРИНЫМ - одним из виднейших теоретиков партии большевиков, автором книги "Азбука коммунизма" и, по выражению Ленина, любимцем партии, редактором газеты "Правда", я познакомился не в кабинете, а в коридоре редакции. На Николае Ивановиче была синяя сатиновая рубаха с черным галстуком, на ногах домашние туфли. Я рискнул показать Бухарину одну из своих карикатур. "Что ж, - сказал он. - Пожалуй, недурно! Мария Ильинична (сестра Ленина), посмотрите-ка на эту штукенцию"...
"Высшее счастье - это месть"
ОДНАЖДЫ в середине 20-х годов брат взял меня с собой на какое-то крупное партийное мероприятие в Большом театре. Вдруг Миша толкнул меня локтем и вполголоса сказал: "Обрати внимание на этого человека. Это фактически диктатор России". Я посмотрел с удивлением: "Какой диктатор России? Есть Ленин - председатель Совнаркома, Троцкий - председатель Реввоенсовета, Калинин - "всенародный староста" - председатель ВЦИКа... А это кто?"
Но, зная исключительную наблюдательность брата, его умение разбираться в окружающем, я стал с любопытством разглядывать Иосифа Виссарионовича - невысокого, с гладко зачесанной шевелюрой и рыжеватыми висячими усами. На нем был простой китель и помятые штаны, заправленные в хорошо начищенные сапоги. Говорил он медленно, негромким глуховатым голосом, без всяких ораторских приемов и почему-то не с трибуны, а стоя на краю сцены.
При газете "Правда" тогда выходил еженедельный литературно-художественный журнал "Прожектор". В нем печатались шаржи на известных людей. Мне предложили нарисовать шарж на Сталина. Рисунок, без признаков улыбки, принялась рассматривать Мария Ильинична Ульянова и наконец изрекла: "У него тут какая-то лисья рожа". Решили показать шарж заведующему секретариатом Генерального секретаря И. В. Сталина некоему Товстухе. Тот наложил резолюцию - "Не печатать!"
В 1920 г. мне довелось услышать рассказ, будто в узком кругу "вожди рабочего класса" рассуждали о том, что является для человека высшим счастьем. Г. Зиновьев патетически воскликнул: "Мировая революция!" К его мнению присоединился Л. Каменев. Н. Бухарин ответил: "Это благополучие моих близких и всего советского народа". Сталин резюмировал последним: "Высшее счастье для человека - это месть!" И твердо повторил: "Месть!" Со слов Троцкого, Ленин как-то сказал о Сталине: "Сей повар будет готовить партии только острые блюда".
Странно, но "месть вождя" обошла меня стороной. После ареста моего любимого брата в ночь на 13 декабря 1938 г. я уже приготовился к этапированию в ГУЛАГ - на меня быстро завели дело как на брата "врага народа", но вождь, как мне стало известно со временем, почему-то повелел: "Ефимова нэ трогать!" Я, видимо, нужен был ему на фронте политической сатиры. Я не встречался со Сталиным лично, но однажды разговаривал с ним по домашнему телефону. Он позвонил мне и сказал, что нужно срочно нарисовать карикатуру на американского генерала Эйзенхауэра, который намеревался послать войска в Арктику. Оригинал этой карикатуры до сих пор хранится у меня с пометками вождя и его соратника А. Жданова.
Фюрер обещал повесить
В 1934 ГОДУ мы с братом, возвращаясь из Парижа в Москву, проездом побывали в Берлине. Каким-то образом я однажды очутился на Вильгельмштрассе - улице, где располагались высшие правительственные учреждения. В этот момент она была заполнена множеством эсэсовцев в черных мундирах. Я замешкался в толпе и вдруг увидел группу людей, выходивших из рейхспрезидентского дворца. Среди них мне бросилась в глаза странная фигура - в зеленой плюшевой шляпе, защитного цвета дождевике и широких черных брюках. Под острым треугольным носом топорщилась щеточка усов. Из толпы радостно понеслось: "Хайль, Гитлер!" Вид у фюрера в плюшевой шляпе был недовольный и раздраженный. Какой-то эсэсовец бросил на меня ледяной взгляд. Я счел за благо не задерживаться и быстро покинул улицу...
Фюрера я рисовал всю войну, а он за это, как я слышал, обещал меня повесить, как только доблестные немецкие войска войдут в Москву.
"Плохо! Оч-чень плохо!"
КОНЕЦ 1922 г. Помню, брат взял меня с собой на квартиру к Осипу и Лиле Брик, чтобы вместе с друзьями и знакомыми послушать Маяковского - он читал свою новую поэму "Про это". В огромной комнате собралось человек сорок. Поэт встал из-за маленького столика, на котором лежала рукопись и, почти в нее не заглядывая, стал читать своим красивым басом, темпераментно и выразительно. Я слушал внимательно, но вскоре обнаружил, что ничего не понимаю. Искоса поглядел на других слушателей и, к своему ужасу, увидел на их лицах вдумчивое, понимающее выражение...
Через год мы встретились в журнале "Огонек". Поэт принес в редакцию стихотворение "Мы не верим" - отклик на бюллетень о болезни В. И. Ленина.
Ему попалась на глаза одна из моих карикатур. "Ваш рисунок?" - обратился он ко мне. "Мой, Владимир Владимирович". - "Плохо". Я недоверчиво улыбнулся на прямое, безапелляционное высказывание. А он взял мою вторую, потом третью карикатуру. И слышу - снова чеканит: "Плохо! Оч-чень плохо!"
Такой был Маяковский в вопросах искусства. Не любил и не считал нужным дипломатничать, кривить душой, говорить обиняками.
Не перечислить всех моих встреч с Маяковским. Я видел его разным - в веселом настроении, балагурящим, шутливым, остроумным. Видел угрюмым, угнетенным, подавленным.
В феврале 1930 г. я присутствовал на открытии выставки Маяковского "20 лет работы". Зал заполнила молодежь - рабфаковцы, вузовцы, комсомольцы. Не было лишь руководителей писательской организации.
Поэт был угрюм. Он сказал: "Я думаю, что нам незачем больше ждать этих бород и первачей. Я рад, что здесь молодежь, что меня читаете вы".
И Маяковский прочел вступление к своей новой поэме "Во весь голос". Я испытал искреннюю скорбь, когда в редакции "Известий" дежурный редактор, некто Черномордик, поморщившись, сказал: "Что?! Маяковский застрелился? Наверное, был пьян. Ну что ж. В хронику происшествий. Пятнадцать строк"...
Застрелившегося Маяковского я тоже видел - безмолвного и неподвижного, в его тесном рабочем кабинете, на узенькой кушетке...
Поэта кремировали в Донском крематории, а грузовиком, на котором везли гроб с телом Маяковского, управлял мой брат Михаил Кольцов.
Ждать и надеяться
КОНЕЧНО, я мог бы еще долго рассказывать о людях - достойных и не очень, с которыми меня сводила жизнь. Но закончу рассказом о своем брате, которому я был очень многим обязан в жизни.
С естественным интересом и любопытством начинающего, но уже определившего свое призвание журналиста мой брат наблюдал за событиями Октября. Он был далек от враждебного настроя к новой власти, которым проникнуты "Окаянные дни" Ивана Бунина, но и не разделял безудержного восторга Владимира Маяковского. Ближе всего ему была позиция американского журналиста Джона Рида, написавшего интереснейшую книгу "Десять дней, которые потрясли мир". Тот, не проявляя глубокого понимания учения Маркса - Энгельса, был просто захвачен бунтарской романтикой переворота. Вот и Кольцов был увлечен революционной дерзостью немногочисленной партии большевиков, смело взявшей в свои руки власть в огромной, взбудораженной, бушующей стране. Брата притягивали возвышенные революционные призывы большевиков, однако в действиях партии ему нравилось далеко не все.
Талантливое перо Михаила было немедленно востребовано новой властью. Он быстро выдвинулся в передовой авангард выдающихся советских журналистов. Его избрали членом-корреспондентом АН СССР, депутатом Верховного Совета РСФСР. Правительство, не без согласия Сталина, направило Кольцова в Испанию, где шла гражданская война между приверженцами Республики и сторонниками фашистской диктатуры генерала Франко.
На самой вершине всенародной известности оригинального и смелого фельетониста, очеркиста, только что вернувшегося из Испании с великолепной книгой "Испанский дневник", Михаила Кольцова по лживому доносу арестовали, осудили и расстреляли. Для меня гибель брата стала величайшей трагедией.
В 2003 г. Зураб Церетели создал скульптурную композицию "Братья" - обо мне и Кольцове, в память о нашем нерушимом кровно-духовном союзе.
За прошедшие десятилетия во многих газетах и журналах в СССР и за рубежом были опубликованы тысячи моих сатирических рисунков на самые актуальные и злободневные темы. Было выпущено немало альбомов моих карикатур. В 1950 и 1951 гг. за альбомы "Фальсификаторы истории" и "За прочный мир, против поджигателей войны" я был дважды удостоен почетной Сталинской премии.
Когда-то поэт Роберт Рождественский написал стихотворение, в котором были строчки: "Не только груз - мои года, мои года - мое богатство". Я мог бы перефразировать его слова по-своему: "Не только богатство мои года, мои года - тяжкий груз". Разве не тяжелым грузом лежит на душе сознание, что никого-никого не осталось на белом свете из моих многочисленных друзей старшего поколения, хороших знакомых, добрых приятелей, живших рядом со мной, товарищей и коллег по работе в газетах и журналах, спутников по фронтовым путям-дорогам...
Почти все они ушли в "мир иной", оставив меня своим представителем на белом свете. И не страшно ли, что, рассказывая о событиях прошлого, я не могу сослаться ни на одного живого очевидца...
Считаю огромной удачей, что мне удалось в 2000 г., на пороге своего 100-летия, опубликовать книгу воспоминаний "Десять десятилетий". Помощником в ее написании был мой дорогой приемный внук Виктор. Сейчас я живу с ним и его очаровательной женой Верочкой - актрисой Театра имени Пушкина. Но у меня есть и обширная "родная" родня - сын Михаил, продолжатель нашего ефимовского рода, внук Андрей и множество других родственников. Нас всех связывают искренние, сердечные отношения.
ЧТО мне пожелать читателям "АиФ. Долгожитель"? Естественно, здоровья, благополучия, успехов, жизненного оптимизма. Любимым моим девизом были и остаются самые замечательные слова в истории человечества, высказанные французским писателем А. Дюма в романе "Граф Монте-Кристо", - "ЖДАТЬ И НАДЕЯТЬСЯ".
"Никогда не боялся смеяться над собой. И вообще люблю смеяться и стараюсь, чтобы смеялись другие".
Борис Ефимов
Смотрите также:
ЛИСТАЯ ПОДШИВКИ (06.03.1995)