ЕЕ НАШЕЙ группе представили за две недели до восхождения на Тянь-Шань. В поезде, лежа на верхних полках и смотря в окно, мы разговаривали, смеялись, шутили и с каждым километром до Ташкента становились все ближе друг к другу. Я любовался ею. Ее спина была вогнутой: когда она лежала на своих грудях-шарах, ее поясница плавно переходила в трамплин на ягодицах. На изящный подбородок и пухлые губы свешивались шикарные волосы, а в больших зеленых глазах был детский интерес. За эти дни и часы я полюбил ее, я хотел ее. В первую ночь в горах она стыдливо повернулась ко мне спиной. Мне ничего не оставалось, как обнять ее за упругий живот, а своей распухшей плотью впиться в ее зад, обтянутый в трико.
Днем при подъеме и спуске, спуске и подъеме, наслаждаясь величием и красотой гор, я мечтал о нашем спальном мешке в тесной палатке, где буквально не шелохнуться. Впоследствии мы уже лежали лицом к лицу, губы в губы, бедра к бедрам, но из-за тесноты не делали резких движений и работали пальцами. Они были нашими глазами, ушами, членами, влагалищами и за ночь доводили нас до извержения плоти. В последнюю ночь мы не выдержали этой пытки и выбрались из палатки наружу. Наши обнаженные тела катались по ковру из тюльпанов. Я с силой вонзался в нее, мертвой хваткой сжимал груди-шары, а ее губы, наверное, были у меня в горле. Наши лавины плоти накатывались друг на друга несколько раз подряд без всяких пауз и перерывов. Рассвет. Пора возвращаться. Омывшись в ручье и шагая к палатке, она сказала: "Я люблю тебя! Я хочу быть твоей на всю жизнь!"
Последний спуск. За перевалом дорога на Душанбе, вокзал, поезд, дом и любовь. Неожиданно нас накрыло грозовым облаком, видимость плохая, дождь, под ногами слякоть. Она шла за мной, как козочка на привязи. И вдруг вспышка молнии. Грохота я уже не слышал, так как был сбит с ног. Перевернувшись на живот, расставив в стороны руки и ноги, чтоб затормозить, я увидел ее, тихонько повизгивающую и скользившую на рюкзаке, словно на санках. Чудом перехватив ее, стараясь перевернуть на живот, мы катились вниз, в бездну, раздирая в клочья одежду и кожу. Я потерял сознание, но ненадолго. Дикая боль включила мой разум. Я увидел только ее руки, торчащие из рандклюфта (пустота между землей и льдом). Она вся была под панцирем льда. Огромных усилий мне стоило вытащить ее на свет - дрожащую и мокрую. Сначала она с легким недоумением смотрела на мою одежду, переплетенную с кровавыми лоскутами кожи. Потом глаза ее округлились, и послышался безумный хохот. Нет ничего страшнее безумных глаз и смеха умалишенного. По мне пробежали мурашки, а ладони машинально начали давать ей пощечины, приводя в чувство. К своему удивлению, я увидел, что бью по ее лицу уже не ладонями, а кулаками. Она смеялась, а я бил и бил.
Всю дорогу в поезде она смотрела в окно, не улыбаясь и не разговаривая. Машинально ела и пила, что ей давали. Пустота в глазах так и осталась до самого дома. Такой я ее и запомнил. С тех пор, когда я захожу к ней домой, ее мать заученными фразами говорит, что дочь уехала в другой город навсегда.
Как бывает в первый раз