Он - блистательный рассказчик, его наблюдения - беспристрастные, трогательные, грустные и смешные - неизменно точны и оптимистичны. О своей жизни, детстве, войне, о сценической работе рассказывает замечательный артист и очень искренний, жизнелюбивый человек Евгений ВЕСНИК.
"Он покоится в сердце моем..."
В ДОЛГИНЦЕВЕ - это район Кривого Рога - есть улица Якова Весника, моего папы. На доме - доска, объясняющая, что Весник - первый директор Криворожского металлургического комбината. В 1937-м отец уехал в Москву выручать своего арестованного заместителя и тоже был арестован. Мы с мамой срочно кинулись в Москву, где у нас была четырехкомнатная квартира. Искали отца, пытались обнаружить его следы. Тщетно.
Впоследствии на все вопросы мне отвечали: "Умер в Москве", "Умер в Норильске"... Теперь я знаю, что он расстрелян в 1937 году. По сохранившимся копиям допросов становится ясным, что он остался до конца жизни таким, каким я запомнил его: честным, не способным на гадость, не предавшим никого из сослуживцев. Я не знаю, где могила отца! Он покоится в сердце моем до последнего его удара.
В ноябре 1937 года в 5 утра пришли за мамой. Обыск. Вещи и бумаги летали по комнатам, как вспугнутые птицы. Каким-то чудом мама сунула мне в трусы сберкнижку, как потом оказалось - на предъявителя, вклад всего 800 рублей. Слава богу, меня во время обыска не заставили снять трусы! Опечатали три комнаты, мне оставили одну маленькую, в 12 квадратных метров, разрешив перенести в нее кое-что из других: книги, вещи отца, кровать, кресло, посуду. Помню, как мама поцеловала меня и сказала: "Запомни, Женя, твои родители - честные люди, и, что бы ни было, никому не удастся запятнать их имена!"
Ее увели, а по радио ровно в 6 часов запели: "Утро красит нежным светом стены древнего Кремля!" Мне было 14 лет.
Через два дня, и тоже рано утром, пришли за мной. У ворот нашего двора стояла грузовая машина, в кузове сидели на корточках несколько мальчишек примерно моего возраста. Испуганные, безмолвные. Присел рядом, спросил, куда нас везут. Узнал - в лагерь для детей врагов народа.
В кузове с нами находился охранник с винтовкой, он стоял к нам спиной, держась за кабину шофера. Мы проследовали по Донской улице мимо завода "Красный пролетарий". Увидев, что боковые ворота Донского монастыря открыты, я тихонечко приподнялся и, воспользовавшись небдительностью охранника и замедлившимся на повороте движением грузовика, сполз с невеликим своим багажом на дорогу и, как мышь, юркнул в спасительные ворота...
Великое спасибо тем ребятам за то, что не испугались, не предали меня, не привлекли внимания охранника ни единым звуком и дали мне возможность избежать их, конечно, суровой судьбы! Если кто-то из тех, кто сидел в кузове, остался в живых и помнит описанный эпизод, примите коленопреклоненное спасибо! Спасибо вам, замечательные бывшие мальчишки!
Я быстро добрался на трамвае и автобусе до Курского вокзала, нашел - повезло - через несколько минут отходивший поезд на Харьков! Выбрал полноватую проводницу (у меня с детства добрые люди ассоциируются с образом отца, который к последнему, 43-му году своей жизни стал немножко полнеть - раненные в Гражданскую ноги не позволяли много двигаться), поведал ей все. Сказал, что хочу скрыться в Харькове на квартире помощника моего отца - юриста Ивони. Мне повезло - я не ошибся в доброте проводницы. Она спрятала меня на верхней полке за тюками постельного белья, дала погрызть яблочко, и мы двинулись в путь.
Месяц я прожил в темной комнате-чулане с приходившими в гости крысами и черными тараканами. За этот месяц Ивони (не помню его имени и отчества) связался с Зинаидой Гавриловной Орджоникидзе (наша семья была очень дружна с семьей Орджоникидзе). Она дошла до Михаила Ивановича Калинина, под началом которого мой отец еще до революции начинал слесарить на заводе "Айваз" в Петербурге.
Калинин знал меня совсем маленьким. Мы часто бывали у Орджоникидзе в их кремлевской квартире, где иногда бывал и Михаил Иванович. И вот я - с котомкой в руках - перед ним. Первая фраза после "Здравствуй, Женя" была тихо произнесенная: "Маму тоже взяли?" -"Да". Михаил Иванович спросил, есть ли у меня родственники в Москве. Узнав, что есть, пожелал мне успехов в учебе, дал какие-то деньги, сказал, что меня никто не тронет, пожал мне руку и приказал отвезти домой. Со мной поехал какой-то человек, привел меня в домоуправление, показал запись в домовой книге: "Несовершеннолетний Евгений Яковлевич Весник, учащийся средней школы, прописан постоянно на площади комнаты в 12 квадратных метров в доме N 42, в квартире 57 по распоряжению М. И. Калинина".
Сургучная печать на двери комнаты была сорвана, и я стал ее постоянным жителем. Остальные три комнаты были украшены сургучом с веревочками и следами грозных печатей. До сих пор я не могу спокойно смотреть на застывшие кружки из сургуча.
В свои 15 лет я понимал, что происходит что-то обратное тому, что проповедовали своей жизнью и своим трудом мои родители. Чтобы не голодать, понемногу продавал оставленные мне вещи. Немного помогали родственники, подкармливали матери товарищей, учителя. Спасибо им великое!
Ангел-хранитель
МОИМ ангелом-хранителем была учительница литературы Анна Дмитриевна Тютчева. Одинокая пожилая женщина прекрасно все видела и правильно трактовала. Будучи истинно русской интеллигенткой - она правнучка поэта Тютчева - и истинной христианкой, старалась помочь всем, чем могла, слабым, бедным, одиноким. Я стал предметом ее особого внимания: она помогала мне учиться, сдавать экзамены, даже рискуя потерять работу, подкидывала мне шпаргалки.
В 16 лет, учась в 10-м классе, я связался с компанией, не гнушавшейся выпивки, драк и однажды даже поножовщины. На каком-то школьном вечере Анна Дмитриевна подошла ко мне, сидевшему в мрачном настроении в одиночестве, погладила по голове и тихо, почти шепотом сказала, что все знает про меня. Что нельзя позорить память о родителях, нужно взять себя в руки, хорошо кончить школу и, вместо того чтобы попусту тратить время на уличные похождения, заниматься в драмкружке, набор в который она объявит через несколько дней и будет сама им руководить. Она называла меня "Женечка", как мама, и погладила по голове. Как мама!
Все изменилось в моей жизни! Со шпаной расстался, стал успевать в учебе, записался в ее кружок и был в нем самым активным членом, наверное, потому что никто из мальчишек так не мечтал стать артистом, как я. Во мне проснулись заглохшие было мечты. Сыграл замечательные роли: Тарталью в "Принцессе Турандот", Сатина в "На дне" и народного артиста в пьесе Гусева "Слава". И никак не подозревал, что сам через 30 лет стану "народным", да еще буду играть на сцене Малого театра, за билетами в которой готов был стоять ночами в очереди.
Анна Дмитриевна учила нас понимать, что такое высокое искусство - литература, живопись, музыка, театр, кино. Память о ней, ушедшей от нас много лет назад, живет в сердце каждого, кто испил из ее душевного источника волшебной доброты. Ее поддержка моих артистических начинаний и ее совет попробовать поступить в театральное училище решили мою дальнейшую судьбу, счастливую судьбу, в которой она продолжала принимать самое живое участие. Каждую мою работу в театре и кино, на радио и телевидении она рецензировала в подробных письмах. А письма на фронт начинала словами: "Дорогой мой Голубок!", а кончала пожеланием: "Да хранит тебя Бог!"
Домашний Отелло
ПОМНЮ, как в 1935 году в Кривом Роге, где мы тогда жили, гастролировал Днепропетровский драматический театр. Отец имел постоянный пропуск в "Палац праци" ("Дворец труда"), а следовательно, и на все мероприятия, происходившие там. Он держал этот пропуск на видном месте, и мне не составляло никакого труда им пользоваться. Мне открылся чарующий мир сцены, закулисной жизни. Днепропетровцы играли "Отелло" Шекспира, "Аристократов" Н. Погодина, "Детей солнца" Горького. Что со мной делалось! Я мазал лицо сажей, надевал на руки черные чулки и пугал маму. Я рычал, спрашивал ее, молилась ли она на ночь, называл ее Дездемоной и пытался "задушить".
Приобщали меня к искусству, развивали фантазию и образное мышление и домашние концерты, которые в свободные дни устраивала мама. В них принимали участие владевшие музыкальными инструментами и умевшие петь работники Криворожского завода. Я с упоением слушал классику, высокие образцы музыки: арии и дуэты из опер, слушал рояль, скрипку, виолончель.
Щепкинец
СДАВАТЬ экзамены в Театральное училище имени Щепкина при Малом театре в 1940 году я пришел уже с большим опытом в этом коварном деле. Я уже сдавал и был принят в ГИТИС. А в Театре им. Вахтангова был забракован как непригодный из-за отсутствия темперамента. Я объяснил, что после провала в Театре им. Вахтангова сдал экзамены во МХАТ, но потом узнал, что в ГИТИСе учатся ребята из нашей школы, решил и туда сдавать. После удачных экзаменов случайно встретил знакомого и, узнав, что он студент третьего курса и председатель месткома училища им. Щепкина и всегда сможет мне помочь, особенно материально, окончательно решил поступать в Малый.
- Сначала вы хотели укреплять Театр Вахтангова, затем МХАТ, теперь Малый! Не велик ли замах? - по-доброму спросил Илья Яковлевич Судаков, председатель экзаменационной комиссии.
- В Вахтанговский я пошел потому, что мама дружила с актрисой Вагриной, во МХАТ - потому что мама была знакома с Андровской, в ГИТИС - из-за дружков, а в Малый - из-за месткома.
Смех в зале.
- А какой театр вы больше всего любите?
- Я все театры люблю и актеров тоже всех люблю, но ночи, записываясь в очередь за билетами, простаивал только в Малый.
Так была решена судьба 17-летнего паренька, с детства мечтавшего стать лицедеем. Я стал студентом первого курса, которым руководили И. Я. Судаков и Б. И. Вершилов.
"За глубину проникновения..."
МАЛЬЧИШКОЙ я отчаянно завидовал своему отцу, который во время Гражданской войны был награжден двумя орденами Красного Знамени, а в 1935 году - орденом Ленина. Во время своих первых свиданий со школьной подругой, когда на двоих съедалась одна порция мороженого, но обсуждались архиглобальные проблемы человечества, я сетовал на то, что не смогу быть таким же героем, как отец, не смогу заслужить столько наград, сколько у него. В 16 лет я не мог предположить, что стану кавалером двух медалей "За отвагу", орденов Красной Звезды, Отечественной войны. Я переживал тогда, что не смогу завоевать в глазах подруги уважения к себе, так как больше не будет войны.
К великому сожалению, я ошибся - 22 июня 1941 года началась страшная война. В начале сентября 1941 года большинство студентов училища, получив телогрейки, сапоги и лопаты, отбыли в товарных вагонах на трудовой фронт под Смоленск. Роя противотанковые рвы, мы получали отметки не за глубину проникновения в суть и характер роли, а за глубину проникновения в землю. Пятерки получали те, кто выкидывал "на-гора" семь кубометров. Тревожная обстановка, опасность приближения врага, чувство ответственности за порученное нам дело быстро уравняли наши способности и усилия, и все мы, щепкинцы, стали круглыми отличниками. Как бы обрадовались наши педагоги - ведь в учебе наши успехи редко бывали столь блестящими!
В начале октября 1941 года пришло известие об эвакуации Малого театра, а вместе с ним и училища. Мы тронулись в изнурительный месячный путь в Челябинск и только в ноябре прибыли на место. Знакомые лица любимых актеров, участие в массовых сценах в спектаклях театра, начавшиеся занятия в училище - все это скрашивало нашу полуголодную студенческую "балконную" жизнь. "Балконную" потому, что долгое время несколько студентов, в том числе и я, спали на балконе Челябинского драматического театра имени Цвиллинга. А в 1942 году, будучи студентом второго курса училища, я был призван в армию - курсантом Смоленского артиллерийского училища, эвакуированного в уральский городок Ирбит. Освобождали от службы только студентов третьего и четвертого курсов, остальные должны были воевать.
Война приняла меня в свои объятия в 19 лет и отпустила на волю 22-летним. Ушел на войну романтически настроенным юнцом, фантазером. Когда вспоминаю войну - вспоминаю добрых, смелых, душевно красивых людей; вспоминаю все, что связано с юмором, дружбой, взаимовыручкой, добром, любовью...
52 наряда за месяц
ФАКТ принадлежности к искусству усложнил мою военную жизнь. Занятия надо было совмещать с работой в художественной самодеятельности. И конечно, чего греха таить, на самодеятельность уходило времени значительно больше, чем на изучение артиллерии.
В январе 1943 года более семисот молодых людей, стоя в строю, слушали, затаив дыхание, приказ о присвоении им офицерских званий. Всем было присвоено звание "лейтенант", лишь мне одному - "младший лейтенант". Вот что сделала со мной художественная самодеятельность. Я установил второй за свою жизнь оригинальный рекорд. Первый - в школе на уроке украинского языка, когда в диктанте из 300 слов было 122 ошибки. Второй - в артиллерийском училище.
Самое распространенное, помимо пребывания на гауптвахте, наказание в армии - наряды вне очереди. Рядового курсанта нарядами вне очереди могли "награждать" и твой сержант, и старшина батареи, и командиры-офицеры. Как курсант, я должен был всех приветствовать словами: "Здравия желаю, товарищ..." - и далее произносить звание того, кого приветствовал. Я с трудом привыкал к жизни по уставу, к муштре, к военной службе: все-таки недоучившийся артист, да еще руководитель самодеятельности! Вместо уставного приветствия часто говорил: "Здорово!" Вместо того чтобы произносить звание, просто добавлял имя: "Здорово, Петя или Ваня". За это, как правило, - награждение двумя-тремя нарядами вне очереди. За то, что не успевал постирать воротничок и ходил в несвежем, - три-четыре наряда. За то, что задерживался на репетициях в клубе позже отбоя и являлся в казарму тогда, когда все спали, - тоже минимум пять нарядов. За то, что смешил анекдотами на занятиях и не успевал приготовить уроки, - наряды, наряды, наряды... Одним словом, рекорд мой равнялся 52 нарядам вне очереди за месяц! За настоятельную просьбу заменить хотя бы нарядов десять на один день на гауптвахте мне влепили еще два наряда вне очереди - "за разговорчики в служебное время".
Война по расписанию
НАСТАЛ день отправки на фронт. Никто из нас не знал, куда мы едем. Знали день погрузки, знали, кто в каком вагоне едет, знали все, кроме направления. И командир бригады не знал, полная секретность.
Нас разместили по вагонам: офицеры в одних, солдаты в других, на платформах пушки, прикрытые брезентом. Едем. Добрались до города Олонец. Стало ясно, что мы на Карело-Финском будем форсировать реку Свирь.
Вот она - настоящая война. Мы - на одном берегу, финны - на другом. Видим друг друга в бинокль, а иной раз и без него. Когда бой? Никто не знает. Командование договаривается с противником, и мы на недельном курорте! С согласия противоположной стороны мы выходили на берег и с 6 до 7 утра мылись, проводили физзарядку под музыку, звучавшую из репродуктора, играли в футбол и волейбол. То же самое делали финны с 7 до 8 утра. Райская неделя кончилась, прошло несколько дней. И рано-рано утром - два часа беспрерывного артиллерийского огня и авиационной бомбардировки. Раскалившиеся стволы орудий, гул сотен самолетов, беспрерывные команды "Огонь!", "Огонь!". Смерчи разрывов на том берегу, языки пламени "катюш".
В этом давящем грохочущем ужасе чувствуешь себя козявочкой. Чуть побольше, когда идешь вперед на врага, и совсем маленькой козявочкой, когда драпаешь назад.
"Мама, меня не убьют!"
НАБЛЮДАЯ теперь наших ветеранов, я безошибочно определяю (не в обиду им будет сказано), где каждый из них находился во время войны. Те, которые кричат в очередях, на митингах, носят злобные транспаранты во время шумных уличных шествий по любому поводу, постоянно болтают о героизме, патриотизме, - на передовой не были, не прошли через настоящее пекло. Те, которые скромно, с грустью вспоминают погибших однополчан, вспоминают с восторгом своих самых дорогих командиров, друзей, как правило, нюхнули жару, но были чаще всего между фронтом и тылом. А вот тот, кто был в настоящих переделках, вспоминает героические поступки других, а о себе, стесняясь, рассказывает только что-нибудь смешное или, например, о том, как плакал над письмами любимой девушки, о том, как где-то испугался, даже трусливо дрожал, кто иногда с уважением говорит о профессионализме врага - вот тот действительно варился в страшном котле под названием ВОЙНА, которую называют кому как хочется - справедливой или наоборот... Только нюхнувшие запах беспощадной войны говорят мало, они не хотят даже вспоминать войну или говорить о ее возникновении вновь. Поэтому, собравшись на встречу, настоящие фронтовики предпочитают говорить о любимых, петь песни и плакать, поминая убитых друзей. Поэтому истинные фронтовики ищут возможностей был полезными обществу и семье, заниматься делом, стараются быть примером детям и внукам. Они многое хотят делать и делают.
Кенигсберг. Передовая. Из каждого окопа - выход в сторону противника. Выход из окопа, о котором речь, простреливался немецким снайпером. И лежало там два трупа, которые из-за этого снайпера не могли убрать. Мне срочно понадобилось пройти мимо выхода. Миновать его и не получить пулю - почти невозможно. Что делать? Я знал, что снайперская винтовка укреплена на подставке и упирается в плечо снайпера. После выстрела она, хочешь не хочешь, немного смещается, и ее приходится каждый раз возвращать в исходную позицию. Знаю, что у снайпера на поправку прицела уходит пять-шесть, максимум десять секунд. Снимаю с головы фуражку и бросаю в простреливаемый выход из окопа. Снайпер спустил курок. И когда я увидел, что пулька ударилась в тыловую часть окопа, кинулся бегом через опасную зону. Проскочил! Да еще успел послать снайперу воздушный поцелуй!
Для подобных выходок надо быть молодым. Очень молодым! Мне было 22 года. После этого "циркового" номера самоуверенно написал матери: "Меня не убьют!"
Пригород города Гольдапа. Сидим с ординарцем в двухэтажном доме, налаживаем связь. Толком не осознавая, почему я это делаю, забираю рацию и говорю: "Пойдем отсюда. Здесь будет что-то нехорошее. Я почувствовал. Пойдем..."
Вышли из дома, отошли метров на сто, закурили. Через 30 минут дом взлетает на воздух. И после этого случая писал матери: "Мама, меня не убьют!".
Обижаться на судьбу никак не могу - потому, что в конце концов я был приглашен в коллектив Малого театра уже сложившимся артистом с именем. Я прожил в нем интересную творческую жизнь, заслужил высокое звание "народный артист СССР". К боевым наградам прибавились ордена Трудового Красного Знамени и Дружбы народов.
Фильмография
Отелло (1955)
Старик Хоттабыч (1956)
Дело N 306 (1956)
Первая скрипка (1958)
Приключения Толи Клюквина (1964)
Межа (1966)
Я вас любил... (Сочинение на вольную тему) (1967)
Сильные духом (1967)
Угрюм-река (1968)
Трембита (1968)
Семь стариков и одна девушка (1968)
Неуловимые мстители 2: Новые приключения неуловимых (1968)
Капризная принцесса (1969)
Кентервильское привидение (1970)
Офицеры (1971)
Приключения Электроника (1979)
Летучая мышь (1979)
Пес в сапогах (1981)
Вольный ветер (1983)
Год теленка (1986)
Аферисты (1990)
Действуй, Маня! (1991)
Тьма (1992)
На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон-Бич опять идут дожди (1992)
Аляска, сэр! (1992)
Ноев ковчег (1992)
Ширли-мырли (1995) и др.
Владимир Винокур : три раза между жизнью и смертью